В конце минувшего года страну ошеломили заголовки газет, в которых сообщалось о том, что известного футболиста Андрея Гусина вызывали на допрос в Генпрокуратуру Украины по делу об отравлении Президента Виктора Ющенко. Сообщалось также, что письменные приглашения посланы и другим футбольным звездам — Андрею Шевченко и Кахе Каладзе. Читатели были в шоке: прославленные футболисты принимали участие в заговоре против главы государства?
Оказалось, дело вот в чем: они дружат с Тамазом Цинцабадзе — владельцем столичного автосалона по продаже машин премиум-класса. А он в тот самый день, 5 сентября 2004 года, присутствовал на даче тогдашнего первого заместителя председателя СБУ Владимира Сацюка, где, по основной версии следствия, и был отравлен Виктор Ющенко.
Так была вписана еще одна запоминающаяся страница в биографию Андрея Гусина, который в свои 36 лет находится в отличной форме и пока не собирается завершать футбольную карьеру. В составе киевского «Динамо» он отпахал с 1996-го по 2004 год, семь раз становился чемпионом Украины, четырежды — обладателем Кубка страны и один раз выигрывал Суперкубок.
А еще он полуфиналист Лиги чемпионов 1999 года. Участник финального турнира чемпионата мира в Германии 2006 года, где наша сборная вошла в восьмерку лучших. После киевского «Динамо» поиграл в России: за «Крылья Советов» (Самара) и за «Сатурн» (Раменское, Подмосковье).
На беседу Андрей Гусин пришел не один, а с 12-летним сыном Андрюшей, который очень внимательно слушал наш долгий разговор и даже иногда вставлял свое слово.
«Я ПОЧТИ ШЕСТЬ ЧАСОВ БЕСЕДОВАЛ СО СЛЕДОВАТЕЛЕМ. ПОТОМ СМЕЯЛСЯ. И СЕЙЧАС СМЕЮСЬ»
— Андрей, известно, что вы и ваша жена Кристина любите делать друг другу сюрпризы. А теперь жизнь преподнесла вам сюрприз: вас вызывали в Генпрокуратуру и допрашивали почти шесть часов в связи с очень громким делом. Какой была ваша реакция?
— Я смеялся. И сейчас смеюсь. Я ребятам из Сomedy Club даже шутку подготовил, которая уже прозвучала. Типа: Анатолий Тимощук подал в Генпрокуратуру возмущенное письмо: почему его не вызывают по данному вопросу? Что, он не входит в тройку лучших футболистов страны, которые дружат с Томасом? К таким событиям надо только с юмором подходить.
— Когда приглашают в такие учреждения, можно ожидать чего угодно...
— Я действительно шел туда, не зная, о чем меня будут спрашивать. Вспомнили мою биографию. Никакого особого компромата на меня у них не было. Так, что-то пообсуждали. Следователь — нормальный мужик. Что его интересовало, он выяснил. На вопросы я ответил. Он все записал. Что тут еще добавить?
— Пока только вы из футболистов удостоились чести быть допрошенным...
— Пока что — да. Новая слава на меня свалилась просто нежданно-негаданно.
— Во всех газетах вас пропечатали!
— Ой, мне это надо? Я же не пиараст какой-то.
— Кто-кто?
— Ну, это те, кто пиарятся. Журналисты мне столько вопросов задали: что да почему? Я говорил: «Ребята, у нас страна такая интересная... Не знаю, надо рейтинг кому-то поднимать или что-то еще». Короче, белиберда все это, несерьезно.
— Вы все время хотели быть вне политики... А получилось, что оказались в ней замешаны, хотя и странным образом...
— Я замешан? У нас так можно полстраны замешать. Думаю, что рано или поздно правда станет очевидной, и кому-то придется за все это отвечать.
— В октябре прошлого года руководители подмосковного «Сатурна», где вы играли, заявили, что вы им больше не нужны. Это тоже стало для вас сюрпризом?
— Да. В том, что произошло, я не вижу никакой логики. Вначале с генеральным директором клуба Борисом Жигановым и главным тренером Гаджи Гаджиевым у меня были хорошие отношения. Но между ними что-то происходило. Я видел, как медленно портятся наши отношения, но не думал, что это выльется сначала в увольнение Гаджиева, а потом и в мое.
Пришел новый тренер — немец Юрген Ребер. Человеком он оказался своеобразным... Говорил, что будет со всеми прямо разговаривать, но то, как все начало поворачиваться, свидетельствовало об обратном. Прямо он мне даже не пытался ничего сказать.
— Я читал, что его не устраивало, как вы на тренировках и в игре давали молодым футболистам неправильные рекомендации. Так ли это?
— Есть вещи общепринятые, без которых немыслим футбол. Если я кому-то говорю, что надо бежать назад, включаться в борьбу, а не идти себе пешочком, когда остальные за него пашут, разве это во вред команде? Потом, когда я ушел, мне ребята говорили, что Ребер теперь требует от них, чтобы они не молчали на поле, а подсказывали другу другу, что надо делать.
Ему, видно, не хватало авторитета. Все-таки новый коллектив, надо время, чтобы оценить ситуацию. И он, может, посчитал, что лучше убрать человека, у которого с предыдущим тренером были хорошие отношения. После ухода Гаджиева я тоже мог бы спокойно уйти в межсезонье, нашел бы другую команду. Просил отпустить меня, а Жиганов сказал: «Давай полтора миллиона долларов!».
Это было в августе прошлого года, а спустя два месяца узнаю, что меня увольняют. Я им говорю: «Вы портите репутацию и себе, и мне, а объяснить это даже не можете. Вдумайтесь! Посреди сезона вам взбрело в голову убирать меня из команды. До начала следующего года я не буду играть нигде! Заплатите хотя бы деньги до января». Никаких цифр не упоминал. Это было при свидетелях.
«ГОВОРЮ ЖИГАНОВУ: «ПОЧЕМУ НОВЫЙ ТРЕНЕР ТАК РУГАЕТСЯ? ЭТО ЧТО, ТАК ПОЛОЖЕНО?»
— А из-за возраста вас не могли уволить?
— Это не футбольные причины. Я, когда приехал из Киева в Самару, не имел постоянного места в составе. Набирал кондиции, тренировался. Пришел момент — стал играть в каждом матче от и до. Заслуживал это право при любом тренере. Меня не ставили по блату нигде. Такого вообще в футболе не бывает. А в «Сатурне» играл все последние матчи.
— Тяжело, наверное, в 35-36 лет тренироваться и играть с такой же отдачей, как и в молодости?
— А кто сказал, что легко? Если я чувствую в себе силы тренироваться и играть на хорошем уровне, буду это делать. Понятно, что мне, может быть, нужно больше времени для восстановления после игры. Потому что каждый матч — всегда сверхнагрузка! Это нельзя сравнить ни с какой тренировкой. Восстанавливаешься и опять выходишь примерно на тот же уровень, что и остальные.
— Приходится заставлять себя? Допустим, хочется поспать больше...
— Поспать я люблю, а подниматься всегда тяжело. Особенно если в семь, в восемь утра. В Киеве было строго — подъем в девять. Многие игроки спали днем постоянно, потому что рано вставать, а я — только если был сильно уставшим. Такая система тогда выстраивалась. Не могу сказать, хорошо это или плохо. Каждый привыкал, и у каждого была своя фишка. Кому-то, скажем, было интересно, чтобы на базу забирали, а я, наоборот, не знал, чем там себя занять.
У Гаджиева был режим, который позволял выспаться. В день матча он не будил: мы могли спать до 11-ти спокойно, потом идти на зарядочку.
— Засыпаете сразу?
— Нет. Как правило, много думаю, что-то анализирую.
— У вас по-прежнему левая нога больше работает? А правая — «тещина нога», как говорят?
— Да, левая. Но правая у меня получше стала.
— (Вопрос сыну). Андрюша, а ты играешь в футбол?
— Да. Но я правша. У нас Ваня — левша (второй сын Андрея Гусина. — Авт.).
— Андрей, в тот момент, когда вас увольняли, был хоть кто-то, кто вам посочувствовал?
— У меня там есть друг Андрей Каряка, он меня поддерживал. Но когда принято решение руководством, вряд ли что-то можно изменить.
— Новому тренеру вы свое недовольство высказывали?
— Я вообще не вмешивался в его работу, ничего ему не говорил. Если он хотел что-то узнать, то подходил ко мне, и я ему отвечал, как считал нужным.
— А о том, что он ругался, как сапожник, вы ему разве не сказали?
— Я говорил не Реберу, а Жиганову: «Почему новый тренер ругается? Это что, так положено? Так можно?». Тот ответил: «Он главный» или что-то в этом роде. Короче, встал на его сторону. Но это уже вопрос этики, воспитания человека.
— Вы разве не знаете, что начальство зачастую критических замечаний не переносит, хотя делает вид, что уважает критику? Начинает мстить. Жиганов наверняка передал ваши слова тренеру...
— Может быть, и хорошо, что передал. Вы хотите сказать, что если ваш начальник будет вас обзывать, посылать, то вы будете это терпеть?
— Для начала переведу в юмор.
— А если это будет продолжаться каждый день?
— Простая позиция — по-христиански прощать чужие недостатки, слабости и дурости.
— Моя верующая бабушка, которую я очень люблю, всегда говорит, что надо прощать. И я с ней согласен, но отчасти, чуть-чуть — нет. В большинстве случаев, если чувствую, что человек позитивный, я с ним хорошо знаком и он сгоряча что-то скажет, то знаю: он потом сам подойдет и извинится. А если нет? Если он считает, что так должно быть? Что, все должны ему в рот смотреть?
Нельзя, чтобы кто-то унижал ваше человеческое достоинство. И если вы это допускаете, грош вам цена, по большому счету. Я не имею в виду лично вас. Это общая картина, у всех свои начальники. Валерий Васильевич Лобановский никогда себе не позволял ругать футболистов последними словами. Он ко всем относился с уважением. И Гаджи Гаджиев такой.
— Но ругают обычно за что-то, правильно? Делом нельзя было доказывать свою правоту?
— Ребер это делал просто так. Междометия такие, знаете? Постоянный эмоциональный взрыв: резкое махание руками и грубые высказывания на английском: «Fuck! Fuck!»...
Я никогда на рожон не лезу, не кричу без надобности, не ругаю кого-то, не бью. Мне довелось общаться со многими интеллигентными людьми, я кое-что перенял от них и хотел бы, чтобы окружающие были адекватными и разумными в своих поступках, особенно те, кто управляет коллективом.
«СВАДЬБА — ДО ЧЕТЫРЕХ УТРА. БРАЧНАЯ НОЧЬ — ДО ШЕСТИ. В ВОСЕМЬ — ВЫЛЕТ В КИЕВ. В 10.30 — ТРЕНИРОВКА!»
— Я иногда задаюсь вопросом: нужно ли быть прямолинейным и всегда говорить правду в лицо?
— Время показывает, что нет. Мама с Кристиной мне говорят: «Ты слишком правдивый и честный, хочешь идти таким до конца?». Я отвечаю: «Мама, ну что сделаешь? Разве это плохо, что ты такого сына воспитала?». Есть вещи, через которые я не могу переступить. Я не маленький мальчик, многое тоже видел в жизни и могу прямо высказать человеку, который стоит повыше, все, что думаю.
Просто, если чувствую несправедливость, молчать не буду... В политике часто встречается слово «гибкость». Так вот, она порой переходит в прогибание. Чтобы я под кого-то прогнулся — да никогда!
— Вы действительно не такой, как многие...
— Ну и хорошо. Все люди разные.
— Характер закладывался с детства, со школы?
— Это приходит постепенно.
— Прогуливали уроки? Писали объяснительные?
— Я учился в школе, где работал мой отец. Если пропускал уроки, он сразу узнавал об этом — так что особо не разгуляешься. Достаточно было ему на меня посмотреть, и я понимал, что сделал что-то не то. Мог какую-то фразу сморозить учителю, совершить неразумный поступок. Но мне прощалось, потому что это делалось неосознанно, не специально. Я ж говорю: все приходит постепенно, с возрастом.
— (Вопрос сыну). Андрюша, твой папа унаследовал суровый взгляд дедушки? Молчишь, опустил голову? Молчание — знак согласия... Когда с нами случается что-то неожиданное, почему-то это воспринимается как гром среди ясного неба, как снег на голову. А жизнь ведь такая штука, что надо быть готовым ко всему...
— Согласен с вами, я это прекрасно усвоил. Если бы это затрагивало только меня, согласился бы еще охотнее. Но это касается и моей семьи, которая порой страдает вместе со мной, переезжая из одного города в другой, меняя школы для детей, поэтому хочется для семьи большего покоя и равновесия. То, что происходит со мной в последние годы, говорит о том, что нельзя все предвидеть и предугадать.
— Пришла пора испытаний?
— Вся наша жизнь с Кристиной — бесконечная череда испытаний. У нас были времена непростые со всех точек зрения — абсолютно! И в карьерном отношении, и в житейском.
— Как вы с ней познакомились?
— Сначала я играл во львовских «Карпатах». Моя мама попросила меня отнести цветы своей подруге, соседке, у которой был день рождения. Я спустился с восьмого этажа на второй и вручил букет имениннице. Там уже была Кристина со своей мамой. Случайная встреча. Старшие сидели в одной комнате, мы, молодежь, — в другой. Я очень пристально наблюдал за ней, оказывал ей знаки внимания. Кушать ей не давал! Она такая скромная девочка была. Она и сейчас скромная.
— Я так понял, что вы перед женщинами не тушуетесь, застенчивостью не страдаете.
— Я вообще ни перед кем не тушуюсь. Некоторые вещи, которые я говорил и делал, Кристину немножко шокировали. Она не ожидала, что в первый-второй день я стану ее обнимать. И не только обнимать, но и проверить, пощупать даже, чтобы убедиться, действительно ли она такая стройная. Не ожидала, что можно вот так внаглую положить руку на ее живот...
— Это, конечно, было дерзко с вашей стороны... Как дальше развивались отношения?
— Она как раз поступила в школу Ансамбля имени Вирского в Киеве. Прошла все экзамены, должна была ехать на учебу, но в последний момент отказалась, в том числе из-за меня.
— Пожертвовала своей будущей карьерой?
— Ну да. Но вот ситуация! Через несколько месяцев меня приглашают в «Динамо», и я уезжаю в Киев. Сбылась мечта моей жизни! А ей, в принципе, деваться некуда... Кстати, о карьерном эгоизме. Он неизбежно сопровождает футболиста и очень сильно отражается на его семье.
Ездили друг к другу, больше — она ко мне. До поры до времени. Я считал, что нужно заработать денег, купить машину, квартиру, потом уже создавать семью. А она говорила, что надо все делать вместе, несмотря ни на какие трудности.
— Золотые слова, кстати...
— Я сделал ей предложение не в лучшее для себя время: никак не мог пробиться в основу, играл тогда за «Динамо-2». Во мне зрело недовольство. Выкроить время, чтобы пожениться, тоже не получалось — свадьба переносилась несколько раз.
Я хотел, чтобы мне дали двое суток выходных. Но с этим в «Динамо» на тот момент была проблема. В итоге меня отпустили на полтора дня. Гуляли свадьбу до четырех утра. До шести у нас с Кристиной была брачная ночь. В восемь — вылет в Киев. А в 10.30 — тренировка! Такой график сумасшедший. Это очень важно было — мне потренироваться после свадьбы. (Смеется).
Потом мне дали однокомнатную служебную квартиру, и я перевез Кристину в Киев. Телефона не было, холодильника тоже. Стояла одна кровать. Потом мы переехали в другую служебную квартиру — еще хуже первой. Туда вообще транспорт не доходил, и мы мешки с продуктами на себе таскали.
В 96-м родился Андрюша. Он таким беспокойным оказался, ночью орал все время. Я не высыпался, мертвый был. Уходил на кухню, спал на полу. В 97-м мы получили двухкомнатную в районе автовокзала. Примерно спустя два года, когда я уже был игроком основного состава, мы стали жить в трехкомнатной на проспекте Победы.
«ВО ВРЕМЯ МАТЧА В ЗАПОРОЖЬЕ ВДРУГ РЕЗКО ИЗМЕНИЛАСЬ ПОГОДА. СМОТРЮ: ЛОБАНОВСКИЙ ЗАКРЫЛ ГЛАЗА, ЗАКИНУЛ НАЗАД ГОЛОВУ...»
— Как же вам все-таки удалось пробиться в основу «Динамо»?
— Вспоминая те тяжелые для нас времена, я должен сказать большое спасибо Кристине. У меня тогда была реальная депрессия: я нервничал, не находил себе места. Тут еще маленький ребенок... Бытовая неустроенность. Постепенно стал замкнутым, необщительным, ходил надутым. В таком настроении возвращался домой, а она меня встречала и говорила нужные слова, действовала на меня благотворно. Мы с ней вместе уже 15 лет...
— Когда все повернулось к лучшему?
— В конце 96-го вернулся в Киев Лобановский. Все понимали, что с начала следующего года он будет главным тренером. «Динамо-2» выступало на стадионе «Олимпийский». Я тогда играл опорного полузащитника, хотя до этого много лет был нападающим. Сам попросил поменять позицию, понимая, что составить конкуренцию Шевченко и Реброву будет очень сложно. Я считал, что смогу выступать в любом амплуа.
В какой-то момент вратарь бросил мне мяч, и я от своей штрафной площадки помчался к чужой: кого-то обыграл, повел мяч, провел к самым воротам и как дал! В «девятку»! Самый важный гол в моей карьере. Лобановский наблюдал за нами. Он обратился к тем, кто сидел рядом: «Вот посмотрите, у вас уже есть готовый опорный полузащитник». Это мне потом рассказали.
Поехал на зимние сборы. Бились на поле не на жизнь, а на смерть, старались изо всех сил, чтобы понравиться Лобановскому. Я постоянно играл против Шевы и Ребрухи, такой хороший спарринг был. Они тогда были в сумасшедшей форме, и играть против них — это дорогого стоит. Я себя хорошо проявил, как мне тогда казалось.
Начался чемпионат Украины. Позади уже два тура, а меня не ставят. Думаю: это какая-то несправедливость. Каждый должен получить шанс. И только от тебя зависит, используешь ты его или нет. И вот при всем при том, что Лобановский обладал огромнейшим авторитетом и никто особо на разговор с ним не отваживался, я пошел к нему...
— Волновались?
— Нет. Я ж не с потолка взял: «Вот, я недоволен чем-то!». Есть вещи, над которыми люди не задумываются и даже их не знают, а ты на своей шкуре испытал, поэтому уверен в себе, в своих словах. Видимо, Лобановский почувствовал это, меня успокоил: «Я вижу, что ты хорошо работаешь, правильно пасуешь. У нас тут тактика... Думаю, ты будешь играть, потерпи». После этого он начал постоянно ставить меня в основу, и я старался его не подводить.
— После этого были откровенные разговоры с Лобановским?
— Только один. Мы тогда играли в Лиге чемпионов, чудом не попали в финал. А если бы вышли, могли бы выиграть... Хороший коллектив был. Огромное желание, помноженное на мастерство и дисциплину, давало достойный результат.
Раз в год кого-то отпускали в зарубежный клуб. Продали Шеву, Лужного, Ребруху, а попробовать себя на другом уровне мечтали многие. Я говорил Лобановскому, что хотел бы уйти. Другое дело, что квалифицированных агентов, менеджеров, которые могли бы устроить такой переход, выполнить черновую организационную работу, тогда под рукой не оказалось. Клубы общались напрямую. Как в случае с Шевченко, когда договаривались «Динамо» и «Милан».
— Вы были участником матча киевского «Динамо» с запорожским «Металлургом» 7 мая 2002 года, во время которого у Валерия Лобановского случилось кровоизлияние в мозг. Видели, как это произошло?
— Палило солнце. Стояла невероятная духота, вообще не было воздуха — нечем дышать. И вдруг — сумасшедший ветер! Все поменялось моментально. Набежали тучи.
У многих футболистов привычка — поглядывать на скамейку запасных. Не забил кто-то, тут же смотрит: как там тренер реагирует? Фишка такая. У меня этой привычки нет, но во время той игры, когда поднялся ветер, я почему-то стал посматривать на Лобановского. Пробегая мимо, вижу: он закрыл глаза, закинул назад голову... А все за игрой следят. Но вскоре заметили, подбежали. Матч остановили на какое-то время. Подъехала «скорая». Он сначала вроде отошел, поднялся. Сам пытался пойти, но его опять положили.
Доиграли. Сидим, ждем в раздевалке. Кого-то, кто был на связи с больницей, все время спрашиваем, что слышно... Долго не вылетали. Лобановского хотели в Европу везти, но транспортировку запретили врачи. Когда мы вернулись в Киев, все дни проходили в напряге. Созванивались: как там Васильич? Один день говорили, что стало лучше, другой — хуже.
А потом наступила смерть. И похороны. После этого мы надломились: шли с большим запасом очков впереди и все растеряли. Проиграли чемпионат.
«ЙОЖЕФ САБО НЕ ВИДЕЛ ВО МНЕ ФУТБОЛИСТА. ОН ВЕРИЛ В ШЕВЧЕНКО»
— Вы слепо следовали системе Лобановского или порой она вызывала у вас отторжение?
— Отторжение иногда было — не отрицаю. Безусловно, каждый тренер — личность. И дело не в каких-то фамилиях, не в тренерах, которые приходили после Лобановского, а в той системе, которая чуть-чуть разрушилась, но все пытались ее сохранить. Состав не менялся чуть ли не десяток лет: то есть одни и те же люди годами делали одну и ту же работу, одни и те же средства в тренировочном процессе. И как бы ты ни убеждал себя, что это приносит результат, все равно ожидаешь перемен, хотя бы небольших. Ты ожидаешь положительных эмоций, каких-то вещей, которые могли бы тебя разбудить, вызвать в голове сдвиг, дополнительный интерес...
Алексей Михайличенко играл в Европе в различных командах около семи лет, и все связывали с его приходом определенные надежды, рассчитывали, что он привнесет в игру команды европейскую схему, — тем более что в то время пошли легионеры. Он, безусловно, что-то свое предлагал, но неудачно: и чемпионат проиграли, и в Лиге не очень клеились дела. Потом пришел на короткое время Леонид Буряк. Его сменил Йожеф Сабо...
— Можно как-то затронуть тему ваших непростых взаимоотношений с Йожефом Йожефовичем?
— Зачем? Я не хочу никому делать рекламу.
— Это правда, что у вас с самого начала не заладились с ним отношения?
— Есть тренеры, которые видят в ком-то футболиста, а есть такие, кто не видят.
— Что вы имеете в виду?
— В 95-м один из матчей «Динамо-2» снимал оператор. Запечатлел он также Сабо и его окружение, наблюдавших за игрой из ложи, записал их разговор. Когда мы смотрели матч в повторе, то услышали, что говорили тренеры об игроках, и обо мне, в частности, за глаза Сабо сказал, что не видит во мне футболиста. А я тогда забил три мяча.
Сабо верил в Шевченко, поставил его, и тот начал играть. И слава Богу, что он нашел Шеву. Хорошо! Но он не верил в Гусина, в сборную меня не сразу взял. А я уже постоянно играл за основу «Динамо».
— Тут какая-то загадка...
— Это не загадка, а вопрос человеческих отношений. Я всегда подчеркиваю, что они очень важны, акцентирую на этом внимание. Это право тренера — ставить кого-то или не ставить, доверять кому-то или не доверять. Просто я не люблю двуличия, скажем так. Лучше уж прямо сказать в лицо.
Я поддерживаю отношения с Алексеем Михайличенко, с Анатолием Демьяненко — поздороваюсь, обнимусь, поговорю о каких-то вопросах, мы всегда найдем, что сказать друг другу.
— А с Йожефом Сабо — нет?
— А зачем? Я с ним много работал или что? Я вообще не хочу эту тему обсуждать.
«Я РАЗВЕ, КАК КЛОУН, ОДЕВАЮСЬ? У МЕНЯ ЖЕНА ЭСТЕТ, ДИЗАЙНЕР. Я УЧУСЬ У НЕЕ»
— Вас называют бунтарем...
— Это ваше мнение?
— Просто суммирую чужие высказывания.
— А вы высказывайте свое мнение, не ссылайтесь на чье-то.
— Значит, вы не согласны с тем, как вас характеризуют?
— Я не люблю, когда навешивают ярлыки. Я такой, какой есть. Прямым текстом говорю то, о чем другие молчат. Мы вот с вами общаемся уже почти полтора часа. Вы можете сказать: да, Андрей говорит прямо то, что считает нужным?
— Могу.
— Так и напишите!
— Хорошо, скажу, какое у меня сложилось мнение о вас. Вы — ершистый...
— Это — как ежик, да?
— Задашь не так вопрос — сразу иголки вперед, колетесь...
— Я очень внимательно стараюсь ко всему подходить. Люблю, чтобы во всем был порядок. Чтобы телефон, допустим, был все время заряжен. Если он будет отдыхать в неподходящий момент — это плохо. Я Кристине могу напомнить, чтобы она заряжала телефон, потому что иногда не могу к ней дозвониться... Люблю щепетильность.
— Я это ощутил...
— Вы, журналисты, так формулируете вопросы, что почти в каждом из них — провокация. Понимаю, что всем хочется написать что-то горячее, острое. Я, наверное, дал миллион интервью. Могу говорить прямо, не стесняясь. И не буду думать: «О, блин, мне это может навредить». Но пиар мне, повторяю, не нужен, я этого не люблю.
— То, что вы одеваетесь всегда оригинально, в своей особой манере, не вызывало в «Динамо» подтрунивания?
— Такого не было. Может, кто-то и говорил что-то, но не в обидном смысле. А что, я разве, как клоун, одеваюсь? У меня жена эстет. Она дизайнер, видит интересные сочетания многих вещей и предлагает мне. Я учусь у нее, как одеваться, что с чем компоновать. Думаю, умение хорошо выглядеть много говорит о человеке, о его вкусах, видении мира. Один скажет: «А!» — натянул на себя джинсы и пошел. Иногда и я могу надеть какие-нибудь банальные штаны. А порой смотришь какое-то время, выбираешь: подходит — не подходит. Посмотрел в зеркало: подходит. Оделся, пошел!
— И с каких пор у вас тяга к тому, чтобы красиво, необычно одеваться?
— Одно время, в 97-м, мы покупали костюмы — наверное, я хотел выглядеть солидно. Мы их столько набрали! Они до сих пор висят в шкафу. А потом стал предпочитать более молодежный стиль и не жалею ни о чем. Костюмы я еще успею поносить.
— Как вы себя сейчас чувствуете как футболист?
— Великолепно!
— Готовы играть?
— Готов.
— Если за вами погонится злая собака, перемахнете через забор?
— Запросто! Я в детстве занимался легкой атлетикой и при росте 163 сантиметра брал высоту на два сантиметра больше. Техника осталась. Так что перепрыгну обязательно!
Михаил НАЗАРЕНКО
