Изнурён общеньем рьяным, я уснул перед экраном,
Информационно-пьяным ликом рухнул на Фейсбук.
И увидел сон печальный, где нахальный тип Навальный
В Кремль въезжает, триумфальный, взяв охрану на испуг.
Что за ужас виртуальный! Бред немыслимый, реальный...
Где же Путин наш сакральный? Где же всехний лучший друг? –
И проснулся в страхе вдруг.
Тихо, словно на погосте. Но явились в гости гости:
Это ворон в чёрном фраке приземлился на паркет ...
Он явился нам из мрака, у него под фалдой фрака
Выделяется, однако, баннер, сканер и стилет.
«Либеральная собака, это вам не кот наплакал!»
По холмам и буеракам эхо носит до сих пор,
Как он каркнул : «Putinvor!»
«Всё ты врёшь, поганый Ворон! Всем известно, что не вор он:
До всего умом допёр он, осторожный, как сапёр;
Он чекист, слуга народа, такова его природа,
Он в любое время года неусыпен с давних пор.
Как сапёр он, как монтёр он, и, чтоб не было разброда,
Олигархов – на запор он, чтобы кто чего не спёр».
Ворон каркнул: «Putinvor!»
«Но ведь он не коронован! Как галерный раб прикован,
Он гребёт и днём, и ночью сам себе наперекор.
Ты не прав, товарищ Ворон, твой вердикт не обоснован.
Он заклёван, он заплёван с Крымских и Кавказских гор.
В нём – живая кровь и лимфа. Я считаю, что без нимба
Рисовать его обидно, это – явный недобор!»
Ворон каркнул: «Putinvor!»
«Ах, какая ж ты зануда! – я вскричал. – А Вова: чудо,
Он не то, что Трамп-иуда, жалкий клоун и позёр!
Он скромнее, он умнее, личным фаллосом длиннее,
Он явился к нам, как Будда, он бессмертен, как простор.
Он – добра и правды полюс, у него есть чёрный пояс,
Ледяной водою моясь, стал он крепким, как кагор».
Ворон каркнул: «Putinvor!»
«Для страны он – босс в законе. У него – собака Кони.
Он блестит как на иконе во броне святой Егор.
У родной земли на лоне взрос он, вовсе не на зоне,
В шуйце у него – топор, а в деснице – триколор.
Ты пред силою былинной преклонись главой повинной,
И по правде по старинной искупи мольбой позор!»
Ворон каркнул: «Putinvor!»
«За твоё за злое слово он тебя со дна морского,
Словно амфору достанет, за тобой пошлёт линкор!
Как монах он, разведённый, в ранг святого возведённый,
Он гарант добра людского, скреп исконных и подпор.
Он слегка моргнёт, где надо, и тебя не спрячет НАТО,
У него есть меч калёный, не спасёт тебя Линор...»
Ворон каркнул: «Putinvor!»
«Как захочешь каркнуть снова, вспомни некого Немцова,
Ты подумай о бедняге – тоже нёс какой-то вздор.
Сладко было бедолаге верить, что из передряги
Он при шляпе и при шпаге выйдет целым... Ишь, хитёр!
После длительной бодяги, рассмотревши все бумаги,
Что ж придумал суд в Гааге, в чем, скажи мне, приговор?»
Ворон спрятал шею в крылья и, чернея от усилья,
Слабо пискнул: «Putinvor!»
Я, взволнованный моментом, за последним аргументом
Тут послал его подальше – прямиком на RTV:
"Ты увидишь, сказка будет и Медведевым и людям,
Поднесёт ее на блюде сам божественный В.В.,
И себя, и нас восславит, и скульптурами заставит
Все московские заставы до Кремлёвских до ворот.
От бюджета не убудет, но зато нигде не будет
Церетеллевых пустот – мест без бронзовых красот".
Стало тихо. Ночь спускалась. По экрану тень металась.
Там народу сообщалось, как посланцы всей Земли
С криком: «Путин über alles!» Вове гамбургер несли.
Всё терпевший до сих пор, Ворон замахал крылами
И, закончив разговор, крикнул «Разбирайтесь сами!» –
И добавил: "Nevermore!"
Ворон http://lib.ru/INOFANT/POE/crown3.txt
Как-то в полночь, в час унылый, я вникал, устав, без силы,
Меж томов старинных, в строки рассужденья одного
По отвергнутой науке и расслышал смутно звуки,
Вдруг у двери словно стуки - стук у входа моего.
"Это - гость,- пробормотал я, - там, у входа моего,
Гость, - и больше ничего!"
Ах! мне помнится так ясно: был декабрь и день ненастный,
Был как призрак - отсвет красный от камина моего.
Ждал зари я в нетерпенье, в книгах тщетно утешенье
Я искал в ту ночь мученья, - бденья ночь, без той, кого
Звали здесь Линор. То имя... Шепчут ангелы его,
На земле же - нет его.
Шелковистый и не резкий, шорох алой занавески
Мучил, полнил темным страхом, что не знал я до него.
Чтоб смирить в себе биенья сердца, долго в утешенье
Я твердил: "То - посещенье просто друга одного".
Повторял: "То - посещенье просто друга одного,
Друга, - больше ничего!"
Наконец, владея волей, я сказал, не медля боле:
"Сэр иль Мистрисс, извините, что молчал я до того.
Дело в том, что задремал я и не сразу расслыхал я,
Слабый стук не разобрал я, стук у входа моего".
Говоря, открыл я настежь двери дома моего.
Тьма, - и больше ничего.
И, смотря во мрак глубокий, долго ждал я, одинокий,
Полный грез, что ведать смертным не давалось до тою!
Все безмолвно было снова, тьма вокруг была сурова,
Раздалось одно лишь слово: шепчут ангелы его.
Я шепнул: "Линор" - и эхо повторило мне его,
Эхо, - больше ничего.
Лишь вернулся я несмело (вся душа во мне горела),
Вскоре вновь я стук расслышал, но ясней, чем до того.
Но сказал я: "Это ставней ветер зыблет своенравный,
Он и вызвал страх недавний, ветер, только и всего,
Будь спокойно, сердце! Это - ветер, только и всего.
Ветер, - больше ничего! "
Растворил свое окно я, и влетел во глубь покоя
Статный, древний Ворон, шумом крыльев славя торжество,
Поклониться не хотел он; не колеблясь, полетел он,
Словно лорд иль лэди, сел он, сел у входа моего,
Там, на белый бюст Паллады, сел у входа моего,
Сел, - и больше ничего.
Я с улыбкой мог дивиться, как эбеновая птица,
В строгой важности - сурова и горда была тогда.
"Ты, - сказал я, - лыс и черен, но не робок и упорен,
Древний, мрачный Ворон, странник с берегов, где ночь всегда!
Как же царственно ты прозван у Плутона?" Он тогда
Каркнул: "Больше никогда!"
Птица ясно прокричала, изумив меня сначала.
Было в крике смысла мало, и слова не шли сюда.
Но не всем благословенье было - ведать посещенье
Птицы, что над входом сядет, величава и горда,
Что на белом бюсте сядет, чернокрыла и горда,
С кличкой "Больше никогда!".
Одинокий, Ворон черный, сев на бюст, бросал, упорный,
Лишь два слова, словно душу вылил в них он навсегда.
Их твердя, он словно стынул, ни одним пером не двинул,
Наконец я птице кинул: "Раньше скрылись без следа
Все друзья; ты завтра сгинешь безнадежно!.." Он тогда
Каркнул: "Больше никогда!"
Вздрогнул я, в волненье мрачном, при ответе стол
"Это - все, - сказал я, - видно, что он знает, жив го,
С бедняком, кого терзали беспощадные печали,
Гнали вдаль и дальше гнали неудачи и нужда.
К песням скорби о надеждах лишь один припев нужда
Знала: больше никогда!"
Я с улыбкой мог дивиться, как глядит мне в душу птица
Быстро кресло подкатил я против птицы, сел туда:
Прижимаясь к мягкой ткани, развивал я цепь мечтаний
Сны за снами; как в тумане, думал я: "Он жил года,
Что ж пророчит, вещий, тощий, живший в старые года,
Криком: больше никогда?"
Это думал я с тревогой, но не смел шепнуть ни слога
Птице, чьи глаза палили сердце мне огнем тогда.
Это думал и иное, прислонясь челом в покое
К бархату; мы, прежде, двое так сидели иногда...
Ах! при лампе не склоняться ей на бархат иногда
Больше, больше никогда!
И, казалось, клубы дыма льет курильница незримо,
Шаг чуть слышен серафима, с ней вошедшего сюда.
"Бедный!- я вскричал,- то богом послан отдых всем тревогам,
Отдых, мир! чтоб хоть немного ты вкусил забвенье, - да?
Пей! о, пей тот сладкий отдых! позабудь Линор, - о, да?"
Ворон: "Больше никогда!"
"Вещий, - я вскричал, - зачем он прибыл, птица или демон
Искусителем ли послан, бурей пригнан ли сюда?
Я не пал, хоть полн уныний! В этой заклятой пустыне,
Здесь, где правит ужас ныне, отвечай, молю, когда
В Галааде мир найду я? обрету бальзам когда?"
Ворон: "Больше никогда!"
"Вещий, - я вскричал, - зачем он прибыл, птица или демон
Ради неба, что над нами, часа Страшного суда,
Отвечай душе печальной: я в раю, в отчизне дальней,
Встречу ль образ идеальный, что меж ангелов всегда?
Ту мою Линор, чье имя шепчут ангелы всегда?"
Ворон; "Больше никогда!"
"Это слово - знак разлуки! - крикнул я, ломая руки. -
Возвратись в края, где мрачно плещет Стиксова вода!
Не оставь здесь перьев черных, как следов от слов позорны?
Не хочу друзей тлетворных! С бюста - прочь, и навсегда!
Прочь - из сердца клюв, и с двери - прочь виденье навсегда!
Ворон: "Больше никогда!"
И, как будто с бюстом слит он, все сидит он, все сидит он,
Там, над входом, Ворон черный с белым бюстом слит всегда.
Светом лампы озаренный, смотрит, словно демон сонный.
Тень ложится удлиненно, на полу лежит года, -
И душе не встать из тени, пусть идут, идут года, -
Знаю, - больше никогда!
(1905-1924)
Перевод В. Брюсова
Подписывайтесь на Dynamo.kiev.ua в Telegram: @dynamo_kiev_ua! Только самые горячие новости
× 3
Загрузка комментариев
