Гульня закончилась!

                                                  _В поддержку незнакомому другу Роме._

Первый раз я попал на большой футбол когда мне было лет пять. Это был подлинный праздник! С настоящим, полноразмерным полем с разметкой, с воротами, которые имели не только штанги, но и перекладину. А главное, на воротах была настоящая сетка.

Ощущение праздника добавляло то, что я был причастен к этому первому в своей жизни настоящему матчу. За несколько часов до стартового свистка, я в компании с такими же юными футболистами передислоцировал с изумрудного газона пару бычков и коз, которые выполняли все лето роль газонокосилки. Затем мы с помощью рогаток разогнали кур и гусей, а потом под контролем взрослых гасили известь для разметки. Дальше подавали гвозди плотнику, а он уже настукивал их и загибал по всему периметру рамки ворот, для того, чтобы когда судьи привезут сетку, ее можно было бы быстро пристегнуть к бревнам.

Это был первый настоящий большой футбол в моей жизни. Играли наши и они. Две сборные двух сёл разделенных рекой. У них колхоз-миллионер, у нас заштатный совхоз. У них команда профи, которую содержал колхоз. У нас обычные пацаны-трудяги, которые просто любили футбол. У них форма с иголочки: красные трусы и белоснежные футболки с пристроченными на спинах номерами. У нас выцветшие салатные футболки с затрафареченными застиранными номерами и черные, по-моему, семейные трусы. Они в настоящих черных футбольных бутсах. Наши в кетах, как тогда называли эту универсальную спортивную обувь.

Наши тогда проиграли. Но до того момента, когда я скажу счет, позволю себе несколько слов о том, что было перед.

В раннем детстве я был очень болезненным ребенком. Ну очень. Смертельно больным. Дело в том, что меня, как и впрочем всех остальных кого угораздило родиться в то время, когда продолжительность декретного отпуска составляла порядка трех месяцев, ждало серьезное испытание – ясли. Туда попадали все если не было возможности оставить младенца на кого-то из старших родственников. У нас такой возможности не было, поэтому я с определенной периодичностью отъезжал из яслей в больницу с двусторонним воспалением легких.

До четырех лет я имел шанс пополнить статистику детской смертности трижды. И вот при четвертом тяжелейшем воспалении, прямо у моей койки врач готовил маму к тому, что она отмучилась. Говорил не опасаясь, что я услышу, так как пациент пребывал в сильном жаре и периодически проваливался в беспамятство. Но главное я услышал.

Меня это новость совершенно не напрягала, так как я пребывал в том возрасте, когда тебе понятно, что смерть, - это не про меня.

Обеспокоенность появилась когда приехала из села мамина тетя и предложила за меня побороться. Мол, мальчонка все равно не жилец, а потому давай я его заберу к себе. Глядишь, и выживет. На том и порешили.

Вставал я с петухами, ложился с курями. В промежутке – работа на бескрайнем огороде. Слава Богу, что бабушка была одинока и уже не могла держать ни корову, ни поросенка, иначе я точно бы пополнил статистику.

Если я сельхозработы выполнял добросовестно, то мне выпадало счастье. Я мог после работы пойти с пацанами за село поиграть в футбол. Я был один из самых младших, поэтому большей частью был зрителем и бегал за мячиком покинувшем поле. Счастье начиналось тогда, когда кто-то из основы попадался на курении, проигрыше в карты или воровстве голубей. Тогда виноватый получал домашний арест, а у меня появлялся шанс.

Ставили меня исключительно в ворота, так как в поле могли и затоптать из-за моей мелкости возраста. Короче, - был волотарем.

Так вот наши тогда проиграли. Со счетом 1:11. Я стоял у углового флажка, за линией поля и слезы катились из глаз. Основные зрители скучковались у середины поля и обсуждали матч вместе с игроками, а я стоял и плакал.

В этот момент ко мне, покуривая в рукав, подошел Колюня. Колюня был уже мужик. Ему было лет двенадцать. Он был взрослым не потому, что уже мог полуоткрыто курить и не потому, что забористо матерился, а потому, что он был нападающим. А рост футбольного мастерства у каждого начинался с ворот, затем, если команда давала добро, тебе позволяли быть защитником, потом, если прогрессировал, давали возможность побегать в центре поля, ну а до нападения не каждый доростал. А Колюня был. И не только с малолетками типа меня. Иногда, по какому-то для меня тогда непостижимому графику приходила за село, на поле, которое отдыхало под парами, наша сборная совхоза. Тогда вся пацанва выметалась за поле, но Колюню оставляли. Ну Месси по сегодняшнему. Авторитет.

Так вот подходит ко мне Колюня и спрашивает, - Чего рюмсаешь, Санек? – сделав улыбаясь короткую затяжку.

• Так наши проиграли! – растирая слезы по щекам, пояснил я суть трагедии.

• Запомни! – сразу изменившись в лице и почти угрожающе прошипел Колюня.

О, как мне знакомо было такое обращение. Я его запомнил на всю жизнь. В те радостные моменты когда меня брали в команду, я старался ее не подвести. Старался держать ворота на замке. Но бывало разное. Бывало так влупят по мячу, что он летел как снаряд и тогда выставив вперед руки я останавливал мяч. Но мне казалось, что это совсем не мяч, а огненное пушечное ядро пробивало мои руки. Тогда они не только горели огнем и болели, но и фиксировали помимо моего сознание в мозге эту боль. Фиксировалась и боль от попадания мяча в лобешник, особенно шнуровкой, от которой у меня на всю жизнь осталась отметина. От таких ударов ты валился навзничь как боксер в нокдаун. И постепенно тело начинало приспосабливаться. На слабые и средние удары ты реагировал, а от пушечных, помимо своей воли ты начинал уворачиваться.

Так вот в один из таких моментов, когда из-за меня мы пропустили плюху, Колюня и подбежал ко мне, и произнес угрожающе шипя: « Еще раз так сделаешь, - можешь забыть сюда дорогу!»

Это был приговор. Я понимал, что если я ничего не изменю в своей жизни, то лишусь мечты. Поэтому, я себя вел так, чтобы никогда не слышать этих слов. И вот теперь опять.

• Запомни! – угрожающе прошипел Колюня, - Наши никогда на сухую не проигрывают! – бросил он жестко и развернувшись, при этом затаптывая окурок, пошел к команде.

Тогда, я просто буквально воспринял эту фразу, но со временем понял ее глубокий философский смысл. Мы еще много раз проигрывали. И 1:19, и 1:8, и 1:14, но я уже не плакал. Но я уже не плакал, потому, что понимал, что команда сделала все. Она сделала все, что могла. Она билась изо всех сил. Даже больше. Она умирала на поле, чтобы забить тот единственный мяч, который был так важен для односельчан. Он был сродни победе. Даже больше.

Повзрослев, я заметил окончательно, насколько была видна разница в классе между командами разделенными рекой. Наши выходили на игру только ради одного. Побороть не противника, а себя. И каждый, в муках забитый мяч приносил им уважение. Оно не шло в сравнение ни с какими деньгами, ни с какой славой. Это было всего лишь уважение. А, что может быть больше? Это я понял потом, когда повзрослел, что очень важно для себя не сбиться на ложные цели-ловушки. А тогда…

А тогда, я каждый вечер возвращаясь после вечернего футбола домой, боялся услышать одну фразу: «Гульня закончилась!» В переводе с бабушкиного языка на футбольный, она означала, что завтра я буду под домашним арестом и никакого футбола не будет. Приговор выносился без обжалования и никогда не пояснялось за что. Лишь через годы я вычислил в каких ситуациях был этот вердикт.

Излишне пояснять, что бабушке было абсолютно по барабану моё футбольное амплуа на поле. Уважает ли меня команда, доверяет ли Колюня, сколько голов я пропустил или сколько сейвов сделал. Для нее важно было, чтобы я жил мечтой, чтобы я шел к ней. Даже не так. Чтобы я жизнь был готов положить ради достижения благородной цели. Тогда смертельная болезнь сломается и отступит, а вместе с ней и уйдут всякие мелкие негаразды. Об этом она со мной поделилась лишь пару десятилетий спустя.

Она очень легко определяла боролся ли я сегодня за свою жизнь. Если я приходил с футбола без шишек, ссадин, синяков и ушибов, а еще хуже, не был вывален в пыли, значит я не боролся. Значит бессмысленно прожил день и сдал позиции болезни. А значит, - гульня закончилась.

Сегодня мне без нескольких дней шестидесятник. И я теперь могу сказать, что на протяжении всей моей жизни этот страх, что гульня в любой момент может закончиться, заставила и жить иначе. Любое дело, которым приходилось заниматься, как-то само-собой делалось с максимальной отдачей, добросовенностью и горячим желанием. Как будто оно последнее. Менялись с возрастом цели, интересы, приоритеты, но отношение к тому, единственному, ради чего ты живешь, оставалось. Оставался тот стержень, который помимо моей воли во мне взрастили другие. И сегодня, я безошибочно могу определить людей в которых есть такой стержень. Им нелегко, но это их не пугает.

Я давно уже не боюсь, что Колюня прошипит угрожающе, потому, что невидимый и бесплотный Колюня живет во мне с пяти лет. Он и партнер по команде, и наставник, и судья, и друг. И приходится идти по жизни, как волхвы шли за звездой, только у меня ещё одна звезда сзади, впрочем, как и у каждого из нас. И я всю жизнь бегу от неё, от той, что сзади, потому как не знаю когда она произнесет: «Гульня закончилась!»

• Ни хрена! - мысленно я готовлю ей ответ, - Ещё поборемся! Мы на сухую никогда не проиграем!