Президент киевского «Динамо» Игорь Суркис дал трехчасовое интервью изданию «Гордон». Вашему вниманию полная версия этой беседы, а также видео-версия интервью.
— Игорь Михайлович, добрый день.
— Добрый день.
— Я очень рад, что мы наконец-то... Сколько мы уже говорили об этом интервью? Лет 20 или 25?
— С 96-го года.
— Кошмар. 24 года! Спустя 24 года мы наконец будем говорить. У меня очень много к вам вопросов... Любой человек начинается с родителей. У вас была замечательная мама и есть замечательный отец. Михаилу Давыдовичу 10 декабря исполнился 101 год. Что само по себе фантастика. Мамы несколько лет назад не стало.
— Не несколько. Шесть лет назад.
— Кем мама была по профессии?
— Она была учителем русского языка и литературы. Она преподавала в школе, потом ее работа была связана с книгами. Тогда книги были огромным дефицитом, если вы знаете.
— Да, конечно.
— У нас была великолепная библиотека. «Киевкниготорг», по-моему, называлась организация, в которой мама работала старшим товароведом, потом замдиректора базы. Во всяком случае в нашем доме всегда были самые лучшие книги, новинки. Огромное количество книг отец после того, как мамы не стало и он переехал жить ко мне, подарил базе «Динамо» (Киев). И я, знаете, наблюдаю, что многие ребята берут книги, читают, интересуются. Там есть такие произведения, которые интересно читать. Я, например, любил читать книги про войну, воспоминания великих полководцев. Сегодня это не актуально, не популярно. Поэтому мы уйдем от этой темы.
— Сколько книг дома было, вы когда-нибудь считали?
— Я точно не могу сказать. Но то, что было до тысячи книг, — это 100%.
— Тогда гордились книгами, правда?
— Да. Приходили приятели, знакомые, чуть ли не записывались, как в библиотеке, чтобы взять какую-то книгу. Особенно, была такая серия «Жизнь замечательных людей». Помните?
— Да.
— И я помню, что эту прочитал, ту не прочитал... Помню, батя всегда кипишевал: «Почему в таком плохом состоянии вернули книгу?» Закладку положили не туда... Короче, вокруг книг мое детство... У меня отец — очень эмоциональный человек.
— То есть это было книжное детство?
— Да, это было детство, связанное с тем, что кому-то достать книгу... Я вам скажу откровенно: когда я был в более старшем возрасте (лет 7–8) и мы ходили к кому-то на день рождения, родители дарили книгу — это воспринималось лучше, чем если сегодня вы подарили бы часы, например, или ручку.
— Книга — лучший подарок.
— Да. Люди воспринимали, читали. Может, тогда не было чего-то другого. Согласитесь, сегодня есть интернет, телевидение развито. Но книга есть книга. Не заменишь книгу, которую ты читаешь в руках, книгой в интернете.
— Папа всю жизнь был врачом. Он был на фронте. Он был врачом-невропатологом уже после войны. Папа-врач — как это сказывалось на повседневной жизни?
— Это никаким образом не сказывалось. Я знаю, что он уходил на работу в 8 часов и приходил в 5–6 часов вечера. Если у него прием был до 14.00, то потом он садился в машину и ехал на вызовы. Если было 5–6 вызовов, он приходил раньше. Наверное, если бы он попал в такую ситуацию, в которую сегодня попал весь мир, он бы приходил глубокой ночью. Но вы не забывайте, что мой папа закончил работать, когда ему было 82 года. Мне кажется, он бы продолжал и дальше работать, но где-то мама на него подавила, старший брат, который любит покомандовать парадом. Слава Богу, он сегодня жив-здоров. Да, ему с каждым годом все тяжелее передвигаться, но я считаю, что пока есть отец...
— ... мы дети.
— Дай Бог, чтобы он жил в таком же ритме, как сейчас. Он говорит золотые слова: «Я хочу жить, ходить на футбол, хочу садиться за стол вместе с вами. И если вы выпиваете 50 грамм коньяка, то я тоже хочу с вами выпить. Я не хочу быть овощем, который не соображает, что делает». Помните мой тост на его 100-летии?
— Да.
— Я сказал: «Счастье не в празднике, не в том, что мой отец празднует 100-летие. Самое большое счастье в том, что он понимает, что празднует 100-летие». Вот это важно. Он понимает, что собрались гости. Но его последний тост меня, конечно, тоже поразил. Он сказал: «Здесь собралось 200 с чем-то человек, из которых я знаю максимум 40». То есть в этом возрасте, когда человек соображает...
— И способен шутить.
— И способен шутить, и способен еще подсказать. Вы знаете, иногда думаешь: «Да что ты там понимаешь?» Мы же, дети, всегда считаем, что понимаем больше родителей. Но поверьте: это не так. Он иногда подсказывает правильные вещи. Мы можем с ним соглашаться, не соглашаться, но батя относится к категории людей, которые просто так ничего не говорят. Он всегда подумает — и скажет.
— Он основательный.
— Да. И вы, наверное, Дмитрий, тоже имели с ним не одну встречу, и он вам давал интервью. Вы знаете, что у вас и скандалы с ним были кое-какие.
— Политические.
— Политические скандалы. Но он такой, как есть. Это человек, который, можно сказать, сам себя сделал.
— Да.
— Он закончил медицинский институт, он с первого дня пошел на фронт, он защищал тогда бывший Советский Союз.
— Родину свою.
— Он защищал Родину. Был на передовой под Сталинградом. Это уже о многом говорит. Дошел до Берлина. В 2006 году я помню момент: мы были на чемпионате мира в Германии в Берлине. Он говорит: «Я хочу подъехать к Рейхстагу». Мы подъехали. — «Тут где-то я свою подпись оставил. Надо будет посмотреть». То есть это история. Это говорит о том, что человек помнит, что он был в Рейхстаге, что тогда его Родина победила в тяжелейшей войне, погибло огромное количество людей, страна встала с колен, можно сказать... Он это помнит. И сегодня его в чем-то переубедить я не пытаюсь. Он прошел войну, был под пулями.
— А зачем?
— И для чего? Он считает, что в сегодняшних реалиях война в любом случае должна закончиться. Я ему говорю: есть проблемы... А он мне говорит: «Проблемы не должны быть. Война должна закончиться. Не могут погибать с нашей стороны, с украинской стороны, на своей территории молодые ребята. В современном мире это невозможно. Ее надо прекратить любыми путями». Я вам скажу откровенно, Дмитрий: я когда говорю о своем отце, я говорю, во-первых, с гордостью, с огромным уважением. И я бы как сын сказал: я его просто люблю. Потому что он мудрый человек, он правильный человек. И я ему благодарен за воспитание мое и моего старшего брата. Естественно, он бы мог его...
— Лучше воспитать. Да?
— Лучше воспитать. Чтобы он не был такой агрессивный и не пытался объять необъятное. Мы перейдем, наверное, к нему?
— Сколько папа с мамой прожили?
— 66 лет.
— Ссорились или жили дружно?
— Ссорились, ругались. У отца было всегда свое мнение.
— Так...
— Но оно менялось очень быстро. Если мама сильно обижалась, он всегда умел дать заднюю.
— Он любил маму.
— Он очень любил маму. Он к ней прислушивался, но не сразу все признавал. Они ругались — вы будете смеяться — из-за одного: если кто-то приходил в дом, то мой папа сразу предлагал поиграть в карты... В преферанс, в деберц я его научил играть. Он предлагал. Он так получал удовольствие. В шахматы. Но мама хотела общаться с гостями и принимать активное участие в этом. Поэтому она на него злилась. Она ему устраивала истерики. Но когда папа понял, что не надо так часто расстраивать маму, он избрал другой путь. Он уже лет в 90 изобрел такой способ... У нас, вы знаете, были автоматы, казино везде, в каждом ларьке, как говорится. Он выходил с кульком хлеба кормить голубей — таким образом он отпрашивался у мамы. Он действительно кормил голубей — она это видела из окна. Но потом он удалялся — и заходил в какие-то игровые автоматы, поиграл там час-полтора — возвращался домой. Она ему говорит: «Где ты был так долго?» — «Я же ходил. Там голуби, там голуби... Надо везде покормить». А мне он говорит: «Ты знаешь, я иду, и у меня немножко сердце давит. А захожу в автоматы — у меня все прекращается».
— Отпускает.
— Он не играл на деньги большие — на какие-то копейки играл. Выигрывал, проигрывал. Но это ему приносило удовольствие. Но он же никогда не играл раньше, чтобы вы понимали. Он не играл в карты. Он играл только в шахматы. Он читает по сей день. Он не уснет, пока что-то не прочитает.
— Помнит все телефоны наизусть.
— Я ему пытался iPhone подарить... Объяснял ему все... Он выкинул — и взял простой телефон Nokia. Там же тоже память есть, правильно?
— А он набирает по памяти.
— Просто каждый номер набирает по памяти!
— В 101 год.
— В 101 год.
— Вас у родителей двое: Григорий Михайлович, ваш старший брат, и вы. Чем похож Григорий Михайлович на маму и папу? И чем похожи вы? И внешне, и по характеру.
— Ну, Григорий Михайлович более сентиментальный, я бы так сказал. Он более мягкий. Где надо, он будет жесткий. Но он семейный...
— Это папа или мама?
— Нет, это мама. Папа такой, как я. Мы любим делать то, что мы любим делать. Вот Григорий Михайлович любит руководить и чтобы все было так, как он видит. Ничего плохого в этом нет.
— Конечно.
— Он видит, что должен быть порядок. Допустим, его сын должен проснуться, тут же почистить зубы... Он не может взять в руки телефон, если он не пойдет и не почистит зубы, например.
— Порядок, системность.
— Правильно, системность вырабатывает. Парень хочет стать футболистом, например, — он вырабатывает в нем какую-то дисциплину. К девочкам, может быть, не так. Но он очень системный. Я честно говорю, как оно есть: Григорий Михайлович — очень системный человек, в отличие от меня.
— У вас 10 лет разница. В детстве вы дрались с ним или нет?
— Нет, мы не дрались. Это был бы неравный бой. Во-первых, он старше. Во-вторых, я не понимаю, как можно было бы... Младшего брата, наверное, можно было бы побить, а как старшего побить, мне сложно говорить. Он, конечно, в зал ходит, но я надеюсь, что нам не придется с ним драться. Мы с ним не дрались. Он меня мог ругать, когда я был маленьким. Он мог что-то запрещать, когда возраст позволял. Допустим, ему 18, а мне девять. Правильно?
— Конечно.
— Я мог сделать какую-то гадость. Машину я у него угнал один раз, например. Ну вот такие вещи.
— Во сколько лет?
— Мне было лет 18–20, наверное.
— Взяли его машину и угнали?
— Взял машину. Он ее готовил на продажу. В пятницу я угнал — на перекрестке эту машину ударили. Я думаю, что мне даже 18 не было — у меня прав еще не было. Он меня наказал очень легко.
— Как?
— Он взял эту машину вместе со мной, отвез на станцию техобслуживания на Борщаговку, и я суток трое там провел, пока ее ремонтировали. Он сказал: «Стой, пока не отремонтируешь». А надо было в очередь записаться, пройти в очередь на мойку, потом попасть в какой-то цех, где ее отрихтуют, потом — в покрасочный... Он говорит: «Вот тебе деньги. Это стоит столько-то. Отблагодарить людей — столько-то». Трое суток я там с 8.00 до позднего вечера провел. Потом мы поехали на базар, продали эту машину, еще и дороже, чем он думал. Он мне даже дал пару копеек. Мне лет 16 было...
— Вот это воспитание... Интересно. Еще и пару копеек дал.
— Да.
— Первое детское осознанное воспоминание какое было? С какого времени вы себя помните?
— Я четко помню, когда меня дед повел за руку на футбол, например. Он повел не на центральный стадион, а на стадион «Динамо», на дубль. Я в пятницу старался, чтобы родители со школы меня забрали и привезли к нему. Он жил на Михайловском переулке с двумя соседями. И мне нравилось, как они ругаются...
— Коммуналка?
— Да, это коммунальная квартира. Я получал от этого огромное удовольствие. Я там бегал по этому длинному коридору. Один сосед был хороший, а другой пил, по-моему. Я помню, когда у деда были в доме Якушин, Качалин, Яшин.
— Давайте скажем, кем дед был. Он же серьезный человек.
— Смотрите. Дед был очень юморным. За то время, что я вам рассказывал о своем отце, маме, брате, мой бы дед вам уже рассказал 50 анекдотов.
— Так...
— И жизненных анекдотов, не глупых каких-то. Он решил собирать разные вырезки, картинки о футболе, но связанные со смехом, с пародиями, с юмором.
— Это мамин папа.
— Да. Он издавал эти книги и показывал их великим людям, о которых я сказал. Симоняну, например.
— Они приходили домой прямо?
— Когда они приезжали в Киев играть с киевским «Динамо». Они приходили к нему домой, пили чай. Я помню, были крупные бублики с маком, он разрезал их пополам...
— 5 копеек.
— Да, да. Он разрезал их пополам, мазал шоколадом. И это как бутерброд с икрой.
— Это вкусно было, да.
— Я вам скажу откровенно: я бы поменял любую икру на те бублики. И вот дед их принимал, а я где-то был рядом с ним. Он собирал эти карикатуры, издал книгу «22 и футбольный мяч». Он был почетным членом Федерации футбола СССР. Он с этими людьми общался, он все время в футболе. Не было такого, чтобы мы могли пропустить хоть один футбол. Я вам больше скажу. Когда его забрали в девятую больницу на Бессарабке (он упал на улице, люди увидели — вызвали «скорую») и я приехал его проведывать, то первый вопрос у него был: «Как сыграло „Динамо Киев“ с московским „Динамо“?» А мы играли в Москве. Мы ту игру проиграли 1:0. А я ему говорю: «Вничью сыграли», — чтобы не расстраивать. Он говорит: «Плохо, конечно». У него таблица в голове сразу прокрутилась. В ту ночь он умер. То есть он жил так весело, так жизнерадостно... Он даже не дал, чтобы о нем позаботились, чтобы ходить в больницу, носить ему что-то...
— Да, да.
— Он всю жизнь прожил сам. Когда он разошелся с моей бабушкой, она стала жить в Одессе, а он жил в Киеве. Он прожил сам в этой коммунальной квартире. У нас же тоже была коммунальная квартира, мы жили на первом этаже на станкозаводе... Там один военный жил, и батя вечно с ним воевал. Они уехали, им дали квартиру. И была комната деду, чтобы он остался. Но он никогда практически у нас не оставался. Он хотел жить сам. Для него было удовольствие пойти в магазин самому. Он приезжал на метро к нам. Вот такая у нас семья. Я и мой брат, наверное, так воспитываем и наших детей.
— Григорий Михайлович родился в Одессе, а вы родились в Киеве. Вы коренной киевлянин. Киев вашего детства — что это за город?
— Это что-то невероятное. Я помню проспект Победы: две машины в одну сторону и две машины в другую.
— Да. И трамвай ходил.
— И трамвай. Я помню очень много зелени. Киев был такой зеленый... Но мы выросли во дворе... Я выбегал во двор, у нас было между деревьями какое-то поле и там мы играли в футбол. Полем это назвать трудно — там деревья росли. Мы играли и против деревьев, и против команд, на которые делились. Но это было наше поле, и весь двор об этом знал. Я вам скажу откровенно: я выходил и дверь не закрывал. Вот как выскочил — дверь открыта. Меня звал батя, например, поесть. Я вечером приходил и, как все дети, кричал: «Еще 20 минут!» Вот мы выросли на улице.
— Это было счастливое детство.
— Для меня оно счастливое. И если бы вы мне дали выбор, если бы это было возможно, и сказали: «Ты проживешь так, как твои дети: в уюте, в комфорте, в тепле, в интернете, или хочешь так, как ты: душ по четвергам?», я бы сказал: «Хочу прожить так, как я». Это было мое счастливое детство. Я помню дни, когда я вставал в восемь утра в воскресенье, собирал сумку, потому что в 12 часов наша возрастная категория на станкозаводе должна была играть в футбол. Самые маленькие играли в десять, потом в 11, а мы должны были играть в 12. А если мы должны были играть на выезде, то собирались возле метро «Нивки» и всей командой ехали. Для меня это незабываемые вещи. У меня был миллион друзей. У меня практически никогда не было конфликтов. Мы дружили, встречались. Когда у нас не было матчей по воскресеньям, мы собирались с ребятами в нашей школе на станкозаводе, в 154-й, и играли в футбол. Били окна, ругались с учителями, родителей вызывали в школу, мы переделывали дневники, переписывали страницы...
— Все как надо.
— Вы же знаете... Ну вы немножко младше меня...
— Чем вы увлекались, кроме футбола, в детстве?
— Очень сильно меня дед присадил на марки. У меня сумасшедшая коллекция марок.
— До сих пор?
— Она до сих пор существует. Я ее храню. Я могу ее как-нибудь показать. Я ее храню только в память о нем. Просто это тоже была целая процедура. Мы шли на почту...
— Гасили их.
— Да, гасили. Были марки, связанные с футболом. Отдельный кляссер у меня. Потом марки, связанные с космосом, с сельским хозяйством. У меня 10 или 12 кляссеров таких. Там, может быть, и ценные марки. Но это был процесс. Значки собирал о футболе. У меня есть значки всех команд. Старые даже нахожу.
— И до сих пор?
— Да, конечно. Оно у меня все есть. Я иногда просматриваю их, вспоминаю о своем деде.
— Вы закончили Киевский институт народного хозяйства. И поначалу работали начальником отдела ремонтно-строительного управления «Киевжилремстроймонтаж». С первого раза выговорил. Чем занимались?
— Я пришел работать простым инженером. Работал в снабжении. Потом стал начальником снабжения, замначальника управления. Занимался комплектацией строительных материалов для управления. Это было ремонтно-строительное управление, которое проводило текущий капитальный ремонт жилого фонда Киева. Работал — и работал; сказать, что я перетруждался, не могу. Но я работал, потому что все работали тогда. Тогда невозможно было не работать... Многие говорят, что кто-то не работал, — это не так. Потому что даже те, кто не работал, — они все равно числились. Сказать, что я прямо всего себя отдавал работе, я не могу... Да, я приезжал на работу как дисциплинированный человек в 9 утра — в пять уходил. Был на совещаниях. Начался Чернобыль в 86 году — мы строили дома в 30-километровой зоне для переселенцев. Наверное, тоже подвергали себя облучению, потому что туда ездили. Опять-таки, мой старший брат был начальником комплектации киевского треста. И он требовал вне зависимости от того, брат я или не брат, чтобы я ездил на каждое совещание. Я пытался отлынивать, понимая, что в 30-километровой зоне все-таки облучение есть...
— Надо.
— Коммунистическая партия сказала — выполняй. Нет — иди в места не столь отдаленные. Вот примерно так оно работало.
— Вы знаете, я очень уважаю Григория Михайловича и вас за то, что вы, будучи простыми людьми из обычной среднестатистической советской семьи, сделали себя сами. Никакого блата, никакой протекции, никто за вас деньги не платил. И сделали очень многих людей попутно с собой. Как начинался бизнес для вас? Первые ваши деньги помните?
— Мы в Советском Союзе не бедствовали, я вам прямо скажу. Мы зарабатывали. У меня была приличная зарплата. Там еще, по-моему, отпускные какие-то добавляли, 13-я зарплата была. В среднем у меня получалось 250–300 рублей в месяц, это были приличные деньги.
— Большие, конечно. 150 — средняя зарплата.
— Машина стоила 5 тысяч. Получалось 300 рублей, иногда даже больше. Это были приличные деньги. Бизнес мы начинали созданием совместного предприятия «Динамо-Атлантик».
— Да, да.
— Я лично начинал, как все, со снятия небольшой площади в аренду на первом этаже в Доме торговли.
— Помню как сейчас.
— Я считаю, что в то время мы зарабатывали, но и помогали людям.
— Конечно.
— Вы помните те времена: у людей не было на кусок хлеба. Приносили люди какие-то вещи — мы продавали по цене, которую люди хотели... То ли куртки везли, то ли компьютеры. Мы брали эти вещи — продавали. Ставили какой-то процент. У меня работали все мои близкие друзья и знакомые. С этого мы начинали. Работала Оксана Николаевна Андрющенко, директор магазина. Мы были потом с ней в очень приятельских отношениях, потому что мы всегда выполняли свои обязательства. Мы всегда платили вовремя аренду. И наступил такой момент, что я предложил расширяться. Мы открыли на третьем или четвертом этаже мебельный салон. Я построил свой офис. За картонными перегородками. Многие пишут, что мы занимались спиртным, сигаретами — никогда мы не завозили ни сигареты, ни спиртные напитки. Мы занимались только мебелью, аппаратурой, техникой. Была такая фирма Clatronic — кофеварки, тостеры...
— Холодильники.
— Холодильники. Люди приходили, покупали. Если что-то ломалось, меняли.
— Помню, конечно.
— Да, да. А брат занимался другими вещами, более масштабно: нефтепродукты, переработка нефтепродуктов на Одесском нефтеперерабатывающем заводе. То есть как все: потихоньку, потихоньку. Что такое «большие деньги», мне сложно говорить...
— Ну когда вы сказали себе «я, кажется, богатый». Было такое?
— У меня был один товарищ... Мы ругались всегда. Ну, знаете, кто-то позже пришел, кто-то раньше, кто-то что-то заработал... И один мой партнер говорит: «Машину Mercedes я себе купил, квартиру на Печерске купил. Все, не хочу. У меня уже все есть». И что он, как он? Я думаю, все у него хорошо. Люди разные...
— С квартирой да машиной, конечно.
— И может быть, я бы тоже так сегодня рассуждал и тоже был бы на пенсии. Но я другого плана человек. У нас возникли обязательства. Мы к этому, наверное, перейдем.
— Мы придем к этому, да.
— Так сложилось в жизни. Поэтому...
— Я хочу спросить про обязательства. В Киеве, в Украине, да и во всем мире знают: если Григорий и Игорь Суркисы что-то сказали, они это сделают. То есть слово, репутация превыше всего. Я думаю, для вас слово и репутация дороже денег. Кто вас этому учил? Папа с мамой? Или жизнь учила?
— Меня улица научила. У нас такой стол был во дворе, где старшие ребята играли в карты. И было принято так: если ты проиграл что-то сегодня, ты должен отдать сегодня. Ты не можешь отдать завтра. Я говорю как оно есть. И понимание о том, что если ты дал слово, ты его должен выполнить, — оно передалось по генам где-то. Я уверен в этом. Но меня так научила улица: если ты дал слово, выполняй. Лучше не давай его.
— Вы рассказывали о том, как вы ходили с дедушкой на футбольные матчи. И папа говорил, что он брал вас и Григория Михайловича на футбол в свое время. А на каких футболистах вы росли? Кто были вашими кумирами?
— Ой... Я обожал смотреть на игру Мунтяна. Я имел возможность благодаря своему дедушке зайти во внутренний дворик.
— На Центральном?
— На Центральном стадионе.
— Мавританский дворик, да?
— После каждого матча. У меня была мечта дотронуться до Мунтяна. А сейчас я работаю с Мунтяном в офисе...
— И можно дотронуться.
— Да. Он иногда приходит и ждет меня в приемной, а мне неудобно. Я говорю: «Володя, чего ты стоишь? Заходи». Это настоящий «динамовец», патриот, который не предаст ни в каких ситуациях. Он будет с тобой до конца. И поверьте, я тоже буду с ним до конца. Володя Биба... Колотов, Буряк, Веремеев, Мунтян...
— 75 год, да.
— Буряк попозже немножко. Он из Одессы пришел. Я помню эту команду.
— Рудаков, Трошкин, Решко, Фоменко, Матвиенко, Онищенко.
— Молодой Блохин. Эта команда, конечно...
— Лучше ее не было, правда? По звездности.
— Мне кажется, она бы и сейчас громила всю Европу. Они бежали... Трошкин что творил справа... Это команда, о которой можно было только мечтать. Но всему свое время. Мы если замеряем скоростные качества той команды и сегодняшней, то, наверное, они будут разные. Потому что сегодня замеряют компьютеры, все кому не лень пишут отчеты: сколько кто пробежал, тактико-технические действия... А тогда это было в новинку. Это ввели Базилевич с Лобановским. Когда Лобановский пришел, он говорил: «Я же не буду ругаться с футболистами: плохо они сыграли или хорошо. Мы после каждой игры и тренировки вывесим тактико-тактические действия». Сколько ТТД должен сделать нападающий, сколько — полузащитник, сколько — защитник, сколько — вратарь. Вот оно и висит. Был у нас футболист Валик Белькевич. Он первым делом забегал всегда и смотрел, сколько он сделал на тренировке. Это его больше всех интересовало. Если он видел, что сделал норму, — все, к нему не было ни одного вопроса, и он был очень доволен. Лобановский никогда ни на кого не кричал.
— Да он только посмотреть мог — не надо было кричать.
— Да.
— Вы уже 18 лет президент киевского «Динамо». Вы помните, как получилось, что вам пришлось возглавить клуб?
— Да, помню. Я всячески этому сопротивлялся, потому что понимал, какая ответственность лежит. Это, наверное, не менее ответственно, чем быть одним из 450 депутатов.
— Более ответственная, я думаю.
— Мало того, я понимал, какая это ответственность. Если бы этот клуб пришлось бы поднимать с низов, и у тебя не получилось... Я понимал, что это легендарный клуб, визитная карточка Украины. От этого клуба и по сей день требуют только побед. И это очень тяжелое было решение. Когда мой брат (на тот момент он был президентом клуба) пошел в политику, пошел в парламент, он сказал: «Если не ты, то кто? Мы за это взялись. Мы же не можем [бросить]...»
— Вы спасли «Динамо» в свое время.
— Да, мы в свое время просто спасли «Динамо». Я говорю с полной ответственностью: «Динамо» бы уже не было. Нет, я не могу так... Может быть, и было бы...
— Но не то «Динамо».
— Может быть, через время пришли бы другие люди. Но на тот момент «Динамо» уже не было фактически.
— Зарплату нечем было платить.
— Вы даже не понимаете, в каком состоянии была база. Ко мне приезжал Йожеф Йожефович [Сабо]... Какие бы у меня с ним отношения ни были, но он стоял у истоков. Он ко мне приезжал и просил на воду деньги...
— Для футболистов?
— Да. У меня была интересная работа, я занимался бизнесом. Было принято решение — правильное или не правильное, я это не обсуждаю — пойти в политику. Мой брат пошел в политику. Он говорит: «Просто контролируй, смотри». Ну, я...
— Втянулись.
— Я втянулся только по одной причине: в 1996 году был приглашен Лобановский. Если бы не Лобановский — я думаю, я был бы рядом, я бы помогал финансировать команду, но я бы не бросил все и не поглотился бы полностью. Потому что он на меня произвел такое впечатление...
— Мы отдельно поговорим о Валерии Васильевиче, безусловно. Скажите, за эти 18 лет какой матч киевского «Динамо» был самым счастливым для вас? Вот после которого вы ощущали себя на седьмом небе от счастья.
— Я скажу не так. Начнем с самого несчастливого матча.
— Это второй вопрос.
— Но давайте начнем с него. Что значит «самый счастливый матч»? Счастливый матч был в этом году, когда мы попали в Лигу чемпионов. Счастливый матч был, допустим, когда мы попали в Лигу чемпионов, проигрывая 2:0 «Брондбю», когда Шацких и Гусев забили два мяча. Счастливый матч для меня был, когда мы обыграли «Спартак» в Москве, а потом начался конфликт между Россией и Грузией. Мне помощник Андрей дает трубку и говорит: «Президент звонит». Мы выиграли 4:1... Феерический матч.
— Фантастика.
— Я думаю: «Кто звонит? Или Леонид Макарович, или Леонид Данилович, которые болеют за „Динамо“, всегда приходят на футбол». И если вспомнить, я, по сути, только их на футболе и вижу. Они болеют по-настоящему и понимают в футболе. Звонок. Думаю: «Леонид Данилович». Слышу голос Виктора Андреевича Ющенко. Что для меня было удивительно. Он на щиром украинском языке: «Шановні, я вас цьомкаю, я вас люблю, я вас поважаю... Тихенько додому». Все. — «Спасибо, Виктор Андреевич». И думаю: «Чего „тихенько“?» Он как политик, видимо, понял, что там началось... Мы «Спартак» обыграли 4:1. Приезжаем в Киев — ответная игра. Меня точно так же колбасит, потому что для меня как болельщика «Спартак» — это красная тряпка.
— Конечно.
— Наши ультрас вывесили какой-то баннер на грузинском языке. По-моему, министром иностранных дел был тогда Огрызко, он ко мне подбегает: «Что там написано?» Я говорю: «Да я не понимаю». А меня колбасит, колотит. Он подбегает еще раз: «Что там написано?» А рядом со мной Резо [Чохонелидзе] сидел. Он же должен понимать грузинский. Он смотрит-смотрит и не отвечает. Видимо, не видит или не может перевести... В третий раз когда подбежал Огрызко, я говорю: «Написано, что „Динамо“ с грузинским народом» (это я от себя сказал, чтобы дали мне смотреть просто). Виктор Андреевич говорит: «Во!» (поднимает большой палец вверх). А что там было написано, я и по сей день не знаю. Мы выиграли и этот матч. Это была огромная радость. Это, знаете, как Украина выиграла бы у России.
— Как в 94-м, помните? Проигрывая 2:0, выиграли 3:2.
— Я очень радовался... Мы очень радовались голу Шевченко в Москве, помните?
— Да, со штрафного.
— Помню, как зашел теперешний президент России в раздевалку в расстроенных чувствах. Вот такие надо делать расстройства, а не все остальное.
— Самый несчастный матч какой?
— Наверное, все-таки проигрыш полуфинала.
— 99-й?
— Нет. Тогда мой брат был президентом. Вы же говорите о периоде, когда я был президентом.
— Да.
— Если вы спрашиваете за весь наш период в клубе, то, конечно, самый трагический матч — это полуфинал Лиги чемпионов. Выигрывая по ходу, полностью доминируя...
— 3:1 выигрывая...
— На последних секундах с 40 метров Таннер, по-моему, забил нам мяч. Саша [Шовковский] ошибся, конечно... Я не могу сказать, что он виноват... Скользкий мяч. И он его пропустил... Потом Косовский, два выхода один в один, Белькевич... Мы вели 3:1 — сыграли 3:3. Очень достойно играли в Мюнхене. Мой товарищ Петя Португалов, царство ему небесное, чтобы меня развеселить... А я идти не могу, ноги не идут... Расстроенный... Я понимал, что эта команда может играть в финале Лиги чемпионов. Вы понимаете, это фишка: играть в финале Лиги чемпионов.
— На всю жизнь.
— Да. Я иду расстроенный, и он меня по плечу хлопает и говорит: «А на каком мы теперь месте?» Что он услышал в ответ, вы не можете себе представить. Он меня решил таким образом развеселить. Вот это самый трагический матч. В мое президентство я считаю, что очень интересные матчи были с «Шахтером» в полуфинале Кубка УЕФА в 2009 году.
— Да.
— Мы точно могли не проиграть. Мы могли пройти дальше. У нас тогда тоже был очень топовый тренер Семин. Я его таким и считаю. Мудрый, топовый тренер. Но удача была тогда на стороне донецкого «Шахтера». Но на сегодняшний день мы только мечтать об этом можем...
— Два украинских клуба, да.
— Сначала «Динамо» выбивает в драматическом матче «Металлист». И мы могли точно так же не быть в полуфинале. Мог быть «Металлист». Потом «Динамо» играет в полуфинале Кубка УЕФА и проигрывает «Шахтеру». Но две украинские команды... Какой был чемпионат... Я помню, мы играли на «Динамо» первый матч — 300 тысяч заявок было! В Донецке — аншлаг. Это же было интересно.
— Счастье.
— Это же какое было счастье, блин...
— С футболистами один на один вы часто разговариваете?
— Во-первых, я разговариваю с футболистом, когда подписываю контракт. Не всегда, но часто. Я очень часто разговариваю с футболистами, когда приезжаю на базу. Естественно, я очень редко разговариваю со всеми вместе. Есть проблемы у каждого, как у живого человека, есть какие-то вопросы. Если есть общекомандные вопросы, я решаю эти вопросы с капитаном команды. Сейчас это Сидорчук, Цыганков. Естественно, главный тренер знает обо всем. Естественно, как и в любом коллективе, какие-то вопросы возникают...
— Но надо быть большим психологом, правда?
— Ну смотря с кем. Допустим, Алиева я штрафовал. Я никогда с ним не вступал ни в какой конфликт.
— Не было смысла.
— Милевский и Алиев — это мегаталантливые футболисты. И если Милевский в 35 лет не бросил футбол, то можете себе представить, сколько у него было бы здоровья, если бы он убрал... Я же не знаю: может быть, он пил мало, может, курил мало. На этот вопрос он должен ответить... Но когда мне рассказывают, что перед финалом Кубка Украины Милевский и Алиев находятся в заведении...
— В некондиции...
— Как я должен к ним относиться? Я должен их штрафовать.
— То есть два талантливых парня растратили себя на ерунду?
— Я считаю, полностью. Алиев, Милевский — это были талантища. Юрий Павлович Семин привел их на какое-то время в порядок, и они феерили. Согласитесь, они очень здорово играли. И команда играла. Они были очень важными для команды. [Милевский] играл вторым нападающим, у [Алиева] — сумасшедший удар. И не забывайте, что Алиева мы продали в «Локомотив», а потом, вернувшись, Семин захотел Алиева обратно. Но он уже был другим Алиевым.
— Кто самый лучший игрок за всю историю вашего президентства в киевском «Динамо»?
— По долгожительству это Саша Шовковский, который верой и правдой... Никогда не стонал, никогда не ныл.
— Патриот клуба.
— Да, патриот клуба. Не имеет значения, где он сейчас работает. Он столько лет играл... Но я говорю честно и откровенно: не поступали по нему предложения. Может быть, они не поступали по той причине, что все понимали, что это будет очень дорогостоящий трансфер. Но я считаю, что он честно отработал все годы. У него было достаточно травм, переживаний. Но с ним [легко] было общаться... И сейчас мы общаемся, поздравляем друг друга с днем рождения. Но я вам скажу откровенно: он настоящий патриот команды. Я даже Михайлову говорю: «Слушай, вообще у тебя жизнь — лафа. Одного вратаря подготовил — и 20 лет кайфуешь. И к тебе вроде бы нет ни одного вопроса». Сейчас вы видите много талантливых молодых ребят.
— Да.
— Из игроков... Царство ему небесное... Я в его игру был влюблен — это Валик Белькевич. Это Юра Калитвинцев. Я не могу называть одного. Был Виталик Косовский со своей сумасшедшей скоростью, пара центральных защитников Ващук — Головко.
— Да.
— Каладзе, которого мы взяли молодым пацаненком, а довели до уровня «Милана». Гусин. Тоже царство ему небесное. Как не вспомнить двух наших великих нападающих: Шевченко и Ребров? Потом Шацких. Дмитрулин. Их было много. Может, кого-то не назову — пускай не обижаются.
— Ну Шевченко — топ. Самый лучший из всех по итогу, если оглянуться?
— Однозначно. В молодые годы это топ-нападающий. То, что он демонстрировал... Он бы и сегодня был топом. Шевченко ничем не уступал бы таким нападающим, как Суарес. Он бы не уступал Левандовскому. Это футболист-гол. Вы помните этот гол «Ювентусу», который он положил в девятину?
— Конечно.
— Шевченко — топ. Для меня он топ.
— У Шевченко и Реброва была какая-то внутренняя конкуренция?
— Может быть, и была. Они это не показывали. Потому что при Лобановском, когда у нас был такой великий нападающий Витя Леоненко...
— Да.
— Я помню, Витя после тренировки заходит, а я в автобусе сижу. Сидит Шевченко, Ребров, молоденькие-молоденькие ребята.
— И великий заходит...
— Он им говорит: «Так, вы между собой решите, кто будет играть — Витя вернулся». Лобан это услышал. Поставил Витю с «Вердером», товарищеская игра, 2:2 мы сыграли. Витя забил два мяча. Больше Витю мы на поле не видели.
— Забил два гола — и больше не видели?
— Да. И больше мы Витю на поле не видели.
— Ай-ай-ай.
— Для Лобановского было не важно, какой он футболист. Витя Леоненко — на многих программах известных он эксперт с котами своими... Если вы меня спросите, какой он был футболист (если бы он играл более длительно), то я скажу, что я бы его включил в топ нападающих. Он мне напоминает Суареса. Шевченко — более силовой нападающий... Но Витя мог сыграть на любой позиции.
— Головой, по-любому, да.
— Только ему похвала нужна... Когда он стал взрослее, ему мозги надо бы иногда включать, думать о том, что он говорит. Потому что мы все уйдем, оставим какой-то след, а о нем будут вспоминать как о котах. Но он был талантливый. Он нас спас, можно сказать, в свое время.
— Да. 3:2 со «Спартаком».
— Кучма сказал: «Динамо» забрать«. Куда они только его забрать хотели? Помните 2:0 со «Спартаком»?
— Конечно.
— Ваш друг Иосиф Кобзон сидел на этом матче.
— Кучма сказал забрать «Динамо»?
— Кучма сказал «Динамо» забрать. Вы представляете, как любил Украину второй президент, который сказал «Динамо» забрать в перерыве?!
— Кошмар.
— Ну забрали бы — мы, может, столько денег не потратили бы в конечном итоге. Мы бы его сегодня благодарили, может быть. Но это честно было. Что он хотел забрать? Он не деньги хотел забрать — расходную часть. И освободить братьев Суркисов, правильно?
— Конечно. А Леоненко и Ребров три гола забили.
— У Реброва молоко на губах было, когда он вышел... А он забил. Вы видели, что творилось на стадионе?
— Вот это счастье было. Я помню этот матч. Я на трибуне был.
— Вы если включите сейчас запись, то увидите весь стадион, дрожащий мой брат, сзади все правительство... А мы не в ложе сидели, чтобы вы понимали. Потому что только выборы прошли, Кравчук выборы проиграл. Мы сидим внизу. Там, знаете, для нижних слоев трибуна. А они в ложе сидят. 2:0. Кобзон приходит и говорит: «Кучма сказал, что «Динамо» будут забирать. Не может «Динамо» (Киев) проигрывать «Спартаку».
— Ужас.
— И он говорил Григорию Михайловичу: «Дай я сяду рядом. Может, что-то произойдет». Раз! — забили гол. Он встает. Григорий Михайлович к нему поворачивается и говорит: «Ты что, с ума сошел?! Сядь и сиди, не двигайся!» 2:2! Сверху один показывает: мол, потеплело. И после 3:2 был такой банкет... И не было видно, что он президент, а мы простые смертные. И пили за здравие, и за «Динамо». Люди искренне переживали. Я отвечаю, что переживали. Так тогда же войны не было. Что делает футбол...
— Конечно. Любимчики в команде за эти 18 лет у вас были? Ребята, которым, может быть, прощалось все.
— Я очень любил Данило Силву за его профессионализм. Мы с ним по сей день переписываемся. Он хотел вернуться, а я ему говорю: «Данило, тебе 35 лет. Ну куда ты вернешься? Поработай на трансферном рынке». Кстати, вот такой парень, хотя у нас бразильцы не очень приживаются. Огромным профессионалом был Бетао. (Я называю легионеров). Огромным профессионалом был Гавранчич, Леко, Чернат, Тибериу Гиоане. Если я буду когда-нибудь книгу писать, я буду вспоминать и говорить самые добрые и теплые слова о них. Вукоевич. До мозга костей «динамовец». Даже сегодня он это демонстрирует. Многие легионеры приезжали не ради денег, попадали в эту атмосферу и становились частью коллектива. Они понимали, за какой клуб играют. А были такие, которые, конечно, приезжали, только чтобы заработать денег и поскорее сбежать. Последний такой трансфер — это Ленс. Которого мы, кстати, купили за 11 миллионов, а продали за 24. Но он рвался назад. Для него «Динамо» — промежуточный этап, лишь бы убежать в другой клуб. Мбокани такой же был. Вида — профессионал до мозга костей.
— А кто самым сложным был с точки зрения общения, дисциплины в «Динамо»?
— Клебер был тяжелым.
— Из легионеров?
— Из легионеров.
— А из наших?
— А из наших не было. Мы же разговаривали на одном языке. Если не штраф, то п...здюли.
— Как президент, когда «Динамо» проигрывало, что вы могли себе позволить по отношению к футболистам? Кричать на них, лишать премии?
— Я никогда не кричал после игры. Никогда не было разборов после игры.
— Это правило?
— Этому меня научил Валерий Васильевич. Он говорил следующее: «Когда мы выигрываем, будем радоваться, поздравлять игроков, тренерский штаб, а когда проигрываем, мы будем анализировать и эмоциям не будем давать ход». Почему? Потому что футбол — все-таки вид спорта непредсказуемый. Мы можем эмоциям дать ход — и моральный климат в команде нарушится, и мы будем несправедливы. Он первый ввел отчет цифрами. «Надо посмотреть статистику, надо посмотреть, кто что сделал. И потом с теми, кто недовыполнил или не выполнил то, что было сказано на установке, в своем коллективе разберемся».
— А из-за отношения к клубу?
— Из-за отношения было. Я иногда собирал команду, объяснял, в каком клубе они играют. Иногда мне удавалось достучаться до ребят. Иногда не удавалось, и следующие матчи были провальными. Но тогда наступал момент смены тренера, например. Я же видел изнутри, когда нити терялись. Я не говорю о Валерии Васильевиче. В последние годы ему тоже было очень тяжело руководить командой, когда пришли легионеры. Я ему говорил: «Вас же приглашали в великие клубы, Валерий Васильевич. Я знаю 100%, что вас приглашали в Италию, вас даже хотел видеть „Реал Мадрид“. Почему не поехали?» — «Вы поймите: если меня не слышат, то все, что я делаю, бесполезно. Они должны чувствовать, где я ударение делаю или где ставлю запятую. А через переводчика невозможно донести. К сожалению, в моем возрасте поздно учить язык».
— У вас были особые отношения с Валерием Васильевичем Лобановским. Об этом мне говорили все. Это были отношения двух людей разного возраста, которые были очень близки. Вы помните первую встречу с ним?
— Вы знаете, я опережу ваш вопрос и скажу так: это были отношения, наверное, как между отцом и сыном. Они были настолько близкие и теплые... Мы с ним иногда спорили. Он иногда, не сразу, но мог признать, что где-то он ошибался в каком-то вопросе. «Ошибался», «не так подумал»... Он никогда не говорил, что он 100% не прав. Я вам могу рассказать, как вообще произошло возвращение Валерия Васильевича.
— Это очень интересно.
— Мы проиграли в 96 году в Невшателе, если помните.
— Да.
— Швейцарцам. Тренером был Йожеф Йожефович Сабо. И после этого он вам дал интервью, из-за которого мы с вами поругались.
— Да. Это было интервью в «Бульваре».
— Да, в «Бульваре», где Йожеф Йожефович сказал, что всех игроков «надо взять и сбросить с моста». Мол, придет сейчас Лобановский — и мы посмотрим, кто из этой команды (извините, я перевожу на русский язык) неликвидов останется в команде. «Он вас всех разгонит». Мы летим в самолете расстроенные, убитые. Мой брат вообще разговаривать не может. В первом салоне сидят футболисты, тренеры. Кто-то ко мне подошел и говорит: «С тобой Григорий Спектор хочет переговорить».
— Хороший человек был.
— Да. Преданный футболу администратор. В то время он очень много делал для команды. Он просто был приличный человек.
— Да.
— Я подхожу, и он говорит: «Я знаю, что вы на Васильевича выходили раньше. Кассеты ему посылали через Чубарова. Но он был не готов. Ребята, он в Киеве. Попробуете? Вы впустую тратите свои деньги». Тогда деньги, наверное, ценились чуть больше, чем сегодня. «Мало того», — он говорит, — «ты посмотри на своего брата. Ты же не хочешь, чтобы он после таких матчей»...
— Раньше времени умер...
— «Так невозможно переживать, как он переживает». Брат мне говорил: «Игорь, мы, наверное, взялись не за свое дело вообще. Смотреть футбол и болеть — это одно. А после поражений приходит ответственность за результат». Спектор мне говорит: «Попытайтесь». Я его послушал, пришел [к Григорию Суркису] и говорю: «Вот телефон. Давай встретимся». Мы позвонили на следующий день. Григорий Михайлович и я приехали на «Динамо». У него кабинет на третьем этаже был. Я помню в подробностях, что он ему говорил. Он набрал — трубку взяла Ада Панкратьевна. Он говорит: «Это Суркис Григорий Михайлович. Я хочу переговорить с Валерием Васильевичем». Она передала трубку, разговор длился ровно 30 секунд. Он сказал: «Приезжайте». Мы не просто сели в машину — бежали. Приехали на Суворова к Валерию Васильевичу, поднялись. У него серый кот, а я не люблю котов. Не потому, что они у Леоненко есть, — просто не люблю. Собаки более-менее, а котов не люблю... Он ходит вокруг меня, а я думаю: «Чего он?» И я не помню подробности, как мы начали... Чаем нас угостили, фруктами какими-то. Он послушал Григория Михайловича, философию Григория Михайловича по развитию клуба, что мы сразу, придя в клуб, заложили новую базу, и эта база будет вот-вот готова...
— Лучшая.
— Лучшая база. Он все послушал и говорит: «Я вижу, что вы люди, которые любят футбол. Давайте попробуем». Мы за один день подписали с ним контракт. Сумма была смехотворная. Зарплаты сегодняшних тренеров и тогда — это смешно.
— Не миллионы заоблачные?
— Да о чем вы говорите?! Какие миллионы? Он не особо торговался.
— Ему тоже хотелось, правда?
— Ему хотелось. Он видел команду. Он собрал всю команду на «Динамо», Григорий Михайлович его представил. И он говорит: «Мы начнем работать 2 января». Мне потом ребята — тот же Шевченко, Ребров — говорили: «Мы хотели, ждали этого. Скорее, только скорее. Великий вернулся». И вот тут началось. Зима, холод, а мы из окна смотрим.
— Он им дал.
— Тесты Купера вокруг стадиона. А потом зал, аэробика. Потом зал на ЦСКА... И пошло-поехало. А позже уже, когда у нас был Деметрадзе, подготовка к сезону была такая же... Сейчас же в теплые края едем. Вот сейчас — в Эмираты. А тогда в холоде тренировались, жили в спартанских условиях. И не из-за денег — он так хотел. Главный тренер определяет. Мы никогда не ездили на сборы в Арабские Эмираты. В этом году пришел новый главный тренер и говорит: «Надо ехать на сборы в Арабские Эмираты». — «Надо ехать? Будьте любезны. Поехали». Главное же — результат. Правильно?
— Конечно.
— Короче, Васильич говорит: «Сбор проведем, потом в [неразборчиво] поедем, подготовимся». Когда приехал Деметрадзе, он говорит: «Я сюда пришел легкой атлетикой заниматься или футболом?» То есть такие нагрузки были. Каладзе просто не мог добежать тест Купера. А ребята уже все знали, все выдерживали, готовили себя после отпуска к этому. Но в первый год — четвертьфинал, во второй год — полуфинал Лиги чемпионов. И скажите, что Лобановский был не прав.
— Вот вы приехали на Суворова, 12 к Лобановскому домой. Вы сели с ним за стол — какие первые впечатления?
— Скромнейший человек. Квартирка, потолки огромные.
— Да. 2,7 м.
— Маленькая спаленка, как у всех, сервант, хрустальчик какой-то... Очень скромно. Очень приветливая — царство ей небесное...
— Ада Панкратьевна.
— Я ее обожал, любил. И мой брат ее любил, и мой отец ее любил. И мы с ней до последнего... Когда ее забрали, мне позвонила дочка Света. И мы с ней поддерживаем отношения, помогаем.
— Вы помогали все эти годы после смерти Валерия Васильевича финансово...
— Я вам больше скажу. Постоянно эти люди были как члены нашей семьи, получали и зарплаты, и премии. Близкие наши, родные люди. Когда Валерий Васильич ушел, я не мог прийти в себя. Я потерял самого близкого человека, я вам откровенно скажу.
— Вы сидели на [тренерской] скамейке, будучи президентом клуба. Тоже интересный факт. Такого же никогда не было.
— Это случайно было. Мы были в манеже, первый Кубок Содружества. Учитывая, что Валерий Васильевич считывал информацию с людей, как компьютер, он понял, что ему с моим братом будет непросто.
— Так...
— Такой же требовательный мой брат... Он меня, видно, считал: «Вы кем?» — «Я брат, вице-президент». Он говорит: «А ну со мной пойдемте сядем на скамеечку, посмотрим». Я сел на эту скамеечку. Я вообще ничего не вижу — только ноги бегают. Сидим. Он бурчит, качается.
— Кольцо теребит.
— Да. Все, выиграли. Поехали в гостиницу, ужинаем вместе, по 50 грамм. Следующий матч — я иду на трибуну. Он говорит: «Вы куда? Вы только зачет сдали. А еще экзамен надо сдать».
— Класс.
— И с тех пор он на скамейку — и я на скамейку. Потом он немножко приболел, и ему врачи не рекомендовали на скамейке сидеть — тогда прохладно было. Мы из раздевалки выходим — он идет в ложу, а я иду с командой, на свое место, курить по две пачки за матч. Он говорит: «Не-не, минуточку, Игорь Михайлович. Вы со мной». Я иду с ним в ложу... Выиграли. После игры мы всегда заходили в его комнатку. Если выигрывали, но матч был неудачный, он сглаживал и всегда говорил: «Матч забудется, а счет на табло». Для него результат — самое главное. «Со всем остальным мы разберемся в коллективе».
— Вы абсолютно разные: и по возрасту, и по образу жизни, по философии. Почему он вас так любил? И почему он именно с вами вел эти долгие задушевные разговоры? Что он в вас разглядел?
— Я его слушал. А когда слушаешь не просто для приличия, человеку хочется говорить. А слушал я его не для приличия — мне было интересно. Я впитывал в себя все, что он мне рассказывал. Я любил футбол и до того, как познакомился близко с Валерием Васильевичем. Я смотрел в раздевалке, когда он тренировал команду 75-го года, 86-го года. Я вам уже говорил ранее — у меня был доступ во внутренний дворик. Когда занавески полностью не закрывались, я видел, как он выходил из себя, как он что-то показывал на доске.
— На первом этаже мавританского дворика.
— Да. Представьте, играем с греками. Мороз — градусов 15 примерно. Я захожу в раздевалку с ним. Он ходит-ходит по раздевалке... Счет 0:0. Смотрит, смотрит — ничего не говорит. Я вообще не понимаю, что произошло. Потом поворачивается: «А ну рейтузики сняли все быстренько!» Они — раз! — как в армии, за секунду рейтузы сняли. Сидят. «Теперь вышли — и порвали их. Все поняли?»
— Психологически порвал их.
— Они вышли — и 2:0 порвали они этих греков. Он был психолог... Даже по отношению ко мне. Он вечером мог позвонить... Я звоню Григорию Михайловичу: «Ну все, труба. Уже все плохо. Тебе надо завтра с ним встретиться и поговорить». Утром он звонит: «Игорь Михайлович, поздно спите. Я вас жду на тренировке в 11 часов». Он вечером что-то подумал... И я уже знал, как с ним надо. Вечером это один человек, утром — другой. То есть он таким образом держал нас в напряжении...
— Конечно.
— Вот говорят, Лобановский пил. Да никогда он не пил так, чтобы быть в каком-то состоянии. Ну выпил он свои 100–150 грамм коньяка в самолете. Что, он пьяный когда-то был? Никогда... Ну любил человек расслабиться. А как ему напряжение снимать?
— А нагрузка.
— Нагрузка какая... Кто, как не Валерий Васильевич, понимал, каким клубом он руководит? Он довел этот клуб до вершины, и при нем клуб не мог опуститься ниже. Мы дома с ним в Бышеве вместе построили. Выбрали это место и вместе ездили...
— Какие самые яркие истории он вам рассказывал? Что особенно запомнилось?
— Если я начну сейчас рассказывать, что запомнилось, то не хватит эфирного времени. Он рассказывал, допустим, как готовил команду 75 года. А когда кто-то из футболистов выбрыкнулся и говорит: «Болит голеностоп»... Я не помню фамилию. Он говорит: «Да нет вопросов». Он давал надувные мячи. Они подбрасывали, подбрасывали, подбрасывали... На следующий день он говорит: «Вы вдвоем — с надувными мячами». — «Васильич, у нас ничего не болит!» То есть травмированный — это травмированный, а когда он видел, что ребята волынят... С грустью он вспоминал свою тренерскую карьеру на Востоке. Он о ней практически ничего не говорил... Когда тему затрагивали, он уходил от этого.
— Его не понимали.
— Его не понимали и не было той дисциплины, к которой он привык. Мы же говорили: партия сказала...
— Партбилет, в армию отправят...
— Послушайте, Кравчук мне рассказывал, как он себя вел с ним. А зайти к Щербицкому и сказать: «Я же вам не говорю, как руководить Политбюро», — это же надо иметь смелость! Вот вам еще одна история. Мы часто сидели семьями, выпивали, разговаривали о футболе... Он кажется кому-то строгим... Он — золотой. Порядочный, честный, бесхитростный. Сколько я буду жить — я буду его помнить.
— Игорь Михайлович, в чем сила Лобановского?
— Он шел в ногу со временем, у него был математический склад ума. То, что сегодня высчитывают с помощью компьютера, он высчитывал в уме.
— Системный был, да?
— Очень. Все расписано от и до.
— И психолог.
— И сумасшедший психолог. Психолог по жизни. Интересовался, как семья, чем помочь надо. Огромный мотиватор.
— Ему надо было уйти раньше? Как думаете?
— Нет. Не надо было. Как произошло? У него закончился контракт, и не было таких результатов, которые привык видеть Григорий Михайлович, — полуфинал Лиги чемпионов. И Валерий Васильевич говорит: «Я буду уходить». Ну, Григорий Михайлович, понимая его состояние, не очень его, прямо вам скажу, уговаривал остаться. Я позвонил Валерию Васильевичу (я еще не был президентом, но уже, в принципе, клубом руководил) и говорю: «Васильевич, давайте встретимся». А у меня уже прошли предварительные переговоры с Михайличенко. Я его позвал и спрашиваю: «Если Васильич уйдет?..» — «Если Васильич уйдет и скажет, я возьму». Надо отдать ему должное...
— Порядочно.
— Но Леше предложил не потому... Мне Васильич тогда говорил: «Ребята подготовлены». При живом Лобановском я вообще не мог бы пригласить тренера извне, поймите.
— Конечно.
— Потому что он бы сказал: «Я душу и сердце в этот клуб вложил, а вы...» Если взять честно, то формально президентом клуба был я, уже когда работал с Лобановским... О Григории Михайловиче я так не говорю. Почему? Потому что он с ним именно как президент с тренером контактировал. Хотя он были в очень близких отношениях. Вы же знаете, что он умеет строить с людьми отношения.
— Конечно.
— Но они были на какой-то дистанции. А я был между... Но какая разница? Если мой брат сегодня пойдет и решит с кем-то вопрос, это все равно, что я решил. Или наоборот. Правильно или нет?
В Запорожье мы вели 4:2. Остается минут пять, Лобановский говорит: «Давай мне Дмитрулина». В этот момент подходит игрок, и мы смотрим — а у Лобановского глаза закатились
— Конечно.
— И Валерий Васильевич сказал: «Я заканчиваю». Он уже тяжело ходил... Я позвонил ему, приехал к нему домой: «Васильевич, ну вам без футбола никуда. Вы же знаете, как я к вам отношусь. Я вас во всем поддерживаю. Если вы не сможете быть на скамейке, мы будем с вами сидеть на балконе смотреть тренировку. Только одно ваше присутствие. Я вас прошу: останьтесь. Сейчас такой тяжелый момент: ушел Ребров, ушел Шевченко, Каладзе». Он говорит: «Даже не уговаривай. Я остаюсь». Мы построили на полях будки такие... Видели? Я заботился о нем: чтобы когда холодно, он смотрел тренировочный процесс. Почему я так его просил? Потому что даже когда он пришел в первые годы, он не проводил тренировочный процесс. Его проводили Демьяненко, Михайличенко, Михайлов. А он с них спрашивал. То есть они делали набор упражнений, которые Васильевич готовил. Но, например, Луческу в 75 лет проводит тренировку сам полностью. Васильевич сидел, потом он брал статистические данные, смотрел и говорил: «Это сделано хорошо, это сделано плохо». И тот матч в Запорожье...
— Вы были же тогда?
— Я был в Запорожье. Я где-то чувствую даже, может, какую-то вину. Почему? Потому что ошибся Несмачный или Дмитрулин... Я не помню, кого на кого он менял. Оставалось пять минут, и он Демьяненко говорит: «Давай мне Дмитрулина». — «Васильич, так три минуты осталось». Мы вели 4:2, по-моему. Он говорит: «Я сказал давай мне Дмитрулина». Дмитрулина или Несмачного — я не помню. И в этот момент подходит игрок, и мы смотрим — а у него глаза закатились. И я кричу: «Малюта, идите сюда срочно!» Он подошел, его как-то привел в чувство. И тут же махнули «скорой» за воротами. Ему говорят: «Васильич, в «скорую». Он говорит: «Я сам». Он дошел сам до «скорой».
— С инсультом...
— Нет. Мы начали звонить его профессорам тогда... А нам надо было силовым методом везти его в больницу. «Нет», — говорит, — «я прилечу в Киев, поеду в больницу или домой». Ему надо было сделать укол, чтобы вода начала из него выходить. Тогда, может быть, инсульта не было. Он не дал сделать. Он говорит: «Как я буду ехать в самолете? Мне будет тяжело...» И он пролежал... Все равно его повезли в больницу. Там ему стало плохо. Всех академиков, врачей, которых только можно было, мы отправили ему. И в определенный момент была надежда, что, может быть, его вытянут. К сожалению, не удалось. Но это была для меня трагедия, для моей семьи. Смерть моей мамы и Валерия Васильевича — самые большие трагедии в моей жизни. Говорю как оно есть.
— На похоронах вы плакали?
— Да, плакал. Когда не просто тренера, а твоего друга провожают, с которым ты провел бок о бок какое-то время... Мы с ним начиная с конца 96-го по 2001 год были неразрывны. Не было дня, чтоб мы не виделись. Мы отдыхать вместе ездили. Не было такого, чтобы я или мой брат, допустим, не поехали на выездную игру, чтобы мы не поехали с ним на сборы. Мы были вместе. Он был как член нашей семьи.
— Вы с Григорием Михайловичем поставили прекрасный памятник на Байковом кладбище. Вы поставили ему памятник перед стадионом «Динамо». Вы все сделали для того, чтобы увековечить память Валерия Васильевича. И стадион имени Лобановского, проспект Лобановского и так далее.
— Надо называть вещи своими именами. Это надо Виталия Кличко поблагодарить, который откликнулся. Знаете, как это долго все делается?
— Конечно.
— Денег нет менять таблички... И школа есть с его названием. Просто я вам говорю: так легко нам не было никогда. С проспектом — я очень доволен, что это произошло. Виталию огромный поклон.
— Валерий Васильевич Лобановский вам снится?
— Нет, не снится. Я два раза в год приезжаю к нему на кладбище. У меня есть определенные даты: я о них говорить не буду. В день его рождения и день смерти как все, я подхожу к памятнику Валерию Васильевичу Лобановскому, кладу цветы. На кладбище, бывает, не езжу в эти дни, езжу в другие...
— Йожеф Сабо хорошим тренером был?
— Я страшно не люблю предателей.
— Предал?
— Это он пускай судит. Я не люблю предателей. Я знаю, что я по отношению к нему был честен, все, что мог, в его карьере профессиональной ему дал. И все, что он будет говорить: плохое или хорошее — не будет соответствовать действительности, потому что он много раз обманул. Я могу привести один пример. Как может человек, который был тренером киевского «Динамо», который дружил со мной, сказать, что он будет болеть за команду Реброва «Ференцварош»?
— А он так сказал?
— Дословно. Он же мог сказать: «Я буду болеть за Реброва». Но не за «Ференцварош» же! Я не говорю о том, что он работает на канале, который является, мягко говоря, недружественным нам. Это нормально. И все время справедливо и не справедливо поливать команду... Да ты приди, помоги, встреться, подскажи, если ты такой опытный. Слова Лобановского знаете? Ваш друг Алексей Михайличенко может подтвердить. «Врагов надо держать очень близко. И ни в коем случае не отпускать на расстояние вытянутой руки». Я так не считаю. Он мне не враг. Если, не дай Бог, ему понадобится моя помощь, я ему протяну руку. Только по одной простой причине: он многое сделал для футбола, советского, футбола, о котором я, в принципе, могу не помнить. Знаете почему? Потому что многие подвиги воинов Советского Союза, которые лежат в этой земле, у нас уже не помнят. А это неправильно.
— Ну, это проблема тех, кто не помнит.
— О! Я знаю одно: я, мой брат, мой отец к нему относились как к члену семьи. Я не разделял его с Валерием Васильевичем. Он для меня был другом. Он выбрал такой путь. Мало того, я считаю, он ушел некрасиво. Он слег в больницу после какого-то поражения. Он придумал, что его сплавили. У него чуть что — «его плавят». Не хочу, все.
— Юрия Семина вы любили.
— Он приличный, порядочный человек.
— Тренер хороший?
— Очень. Не надо было первый раз его отпускать. Доброта моя... В контракте было прописано — надо было получить с него. Может быть, он бы остался. Но с душой бы уже не работал. Семин — хороший тренер. Очень хороший.
— И человек хороший.
— И человек хороший. По сей день с ним созваниваюсь.
— Валерий Газзаев.
— Эмоциональный, очень хороший тренер, добившийся очень многого.
— Очень хороший тренер?
— Очень хороший. Со своим видением футбола. Но не всегда воспринимающийся футболистами из-за своей эмоциональности. После спокойного Юрия Павловича Семина ему было очень тяжело работать. Но мы с ним спокойно расстались, тоже созваниваемся. Валерий Георгиевич ввел очень много молодых футболистов, не побоялся.
— Хороших.
— Честь ему и хвала за это.
— Олег Блохин на посту главного тренера «Динамо».
— Я к Блохину всегда отношусь с огромным пиететом.
— Кумир юности.
— Кумир. Забивал такие мячи... Он для меня таким, наверное, и останется. У него такой характер. Он если бы мог себя поцеловать, он бы поцеловал. Дмитрий, вы у многих брали интервью. То, что я буду вам говорить, может многим не понравиться. Но вы меня не переделаете.
— И не собираюсь.
— Я буду говорить то, что я считаю нужным. А что вы захотите публиковать, то и опубликуете. Я говорю так, как думаю. Есть такое выражение: «Сам бы себя поцеловал в одно место». Так вот, Олег Блохин — такой же. Но я к нему отношусь с огромным уважением. Он добился того, что впервые в истории сборная [вышла в финальную часть чемпионата мира по футболу]... Какая разница, как он этого добился?! Это праздник был. Все люди были на Майдане.
Когда его мой брат представлял в качестве главного тренера сборной, Блохин сказал: «Мы выйдем с первого места». Я тогда на задней парте сидел... Помню, подумал: «Он с ума сошел, блин?!» Он вышел с первого места! Он попал на чемпионат мира.
— Восьмое место занял.
— Он мог и Италию обыграть — просто не сложилось. Да, он добился многого. И когда у меня возник вопрос по смене главного тренера — он возник эмоционально и неправильно. Я несколько раз извинялся за первую отставку Михайличенко и точно так же извинился бы и перед Семиным... Мы проиграли ПСЖ 4:1 и проиграли «Шахтеру» 4:1. И когда я его набрал (подчеркиваю: на следующий день) и сказал: «Юрий Павлович, надо встретиться поговорить». Для «Динамо» два поражения со счетом 4:1 — это...
— Много.
— Да, давайте так скажем. Я хотел поговорить, обсудить. Может, что-то происходит? Может, какая-то помощь нужна? Я же как президент клубе не только деньги должен давать, правильно?
— Конечно.
— Мало того, деньги не имеют значения. Я переживаю душой, сердцем, я не сплю, у меня семья вся стоит на ушах, когда команда проигрывает. Настроения никакого нет... В общем, я набрал его, а он отвечает: «Я в Москву улетел». — «В смысле „улетел“?» — «Я вчера прямо из Донецка улетел в Москву». (Он же признал, что неправильно поступил). Ну, у меня эмоции... Говорю: «Как вы могли бросить команду в такую тяжелую минуту?» Я представил себе Лобановского или любого другого тренера... Слово за слово, я вызываю пресс-атташе... Я не думал тогда, что у него еще контракт, что надо будет платить компенсацию (которую я ему выплатил, кстати)... Я сказал: «Все, свободен».
И надо было назначать главного тренера. Я встретился с Олегом Владимировичем у себя дома. Он был тренером сборной. Говорю: «Есть такое предложение. Если не вы, то кто, Олег Владимирович?»
— Это его мечта.
— Он мне говорит: «Это моя мечта. Все прошли этот путь, и я хочу его пройти». — «Ну вы же понимаете: нужен результат». Мы все проговорили, и он побежал в Федерацию футбола. Думаю, даже помчался... Он там, наверное, тоже многим надоел — у него непростой характер. Его легко отпустили. Он пришел в «Динамо», была пресс-конференция (когда Милевский в халате пришел). Но я не думаю, что он его из-за этого невзлюбил. Скорее, по каким-то профессиональным моментам.
На Олега Владимировича было потрачено огромное количество [денег]... Ни у кого из тренеров не было такой мощной трансферной кампании, влития в команду игроков, которых он хотел. И начал он прекрасно. Если вы помните, турнир четырех мы выиграли. И вроде бы все шло по плану. А потом был несчастный случай. Не буду ничего говорить об этом... Может, у него бы и получилось. Но то, что с ним случилось... Вы знаете, что мы сразу помогли: вытащили его. Но когда команда дошла до четвертого места в чемпионате Украине... Вы же сами понимаете... Он может на меня обижаться, но надо обижаться только на самого себя: если ты берешься, ты должен понимать, что «Динамо» (Киев) не может занимать четвертое место.
Можно проиграть чемпионат один, второй, третий, четвертый, пятый. Но люди видят борьбу. Как мог быть проигран чемпионат в прошлом году?! 23 очка отрыва... Такого быть не должно, согласитесь.
— Когда на последнем матче сидишь и дрожишь.
— ... и думаешь, будет у тебя шанс зацепиться за Лигу чемпионов или нет... Блохин выбрал свой путь. Он сейчас работает в Федерации футбола. Если он помогает и работает на благо футбола — честь ему и хвала.
— Сергей Ребров — хороший тренер?
— Очень.
— Надо было ему дать шанс еще поработать в «Динамо»?
— Сергей отработал контракт, стал два раза чемпионом. Потом не стал. Он пришел с теми требованиями, которые я выполнить как президент клуба не мог.
— Были требования?
— Были требования не по приобретению футболистов, а по отчислению из команды. Это Хачериди, это Гармаш, это Рыбалко и еще кто-то. Но, Дима, у меня действующие контракты с футболистами — я не могу просто так выбросить футболиста. А тогда это были очень высокооплачиваемые спортсмены. Я могу или найти им какой-то другой клуб (и желательно их продать)... А если я буду по требованию тренера трех-четырех ведущих футболистов выгонять...
— Что останется?
— Да. Что останется? Тогда нет шансов содержать команду.
— Ну и как вы будете выглядеть?
— Да. Я ему сказал: при возможности. Но я так чувствую, что Сережа исчерпал себя на тот момент, он хотел чего-то нового, хотел обновления. У меня не было тех возможностей на тот момент обновить команду в связи с определенными причинами. И я ему честно об этом сказал. Мы пожали руки, обнялись, и он ушел. Он поработал в Катаре, по-моему, сейчас в «Ференцвароше» у него все складывается. Когда встал вопрос о смене тренера этим летом, естественно, первый звонок был ему.
— Ему?
— Более того, ему позвонил мой брат. Я его об этом попросил. Это было наше совместное с ним решение, что Ребров — номер один. Он отказал, потому что подписал контракт. Сейчас ходят разные слухи, что он договорился о сборной... Но это его право. Ему был звонок — и он отказался.
— Алексей Михайличенко.
— С Лесиком меня связывает долгая жизнь.
— Золотой человек.
— Он не просто золотой. Я бы даже сказал, что он кристально преданный человек. При том, что я где-то его обидел... Но чисто профессионально он все понимает. Он же большой профессионал. Он работал в западных клубах. Он все понимает... Когда ты приглашаешь тренера со стороны и ты его увольняешь, это нормально. Но когда ты берешь тренера, с которым у тебя более тесные отношения, чем просто президент — тренер, он может обижаться. Но он не должен на меня обижаться. В футболе критерий — результат. И, вы меня извините, когда мы проигрываем «Колосу» 2:0, а после этого тренеры радуются, что «Заря» сыграла вничью с «Десной», — ну немножко это не воспринимается. Не мной. Я на это тоже бы мог закрыть глаза.
— Но болельщиками.
— Я могу сказать, Дмитрий, честно, если вы мне поверите: до матча с «Колосом» даже детьми могу поклясться, что я не рассматривал никакую другую кандидатуру.
— Верю абсолютно.
— Я люблю честность в отношениях. Может быть, мы бы с ним встретились и пришли к тому, что ему не надо дальше продолжать работать. Или он бы мне сказал: «Игорь Михайлович, для того, чтобы команда вышла на новый качественный уровень, мне надо этих футболистов продать, а этих купить». Может быть, я сказал: «Да, мы это сделаем». И продолжалась бы работа. Но я понимал, что после поражения от «Колоса» он уже не сможет управлять командой. И я думаю, что и для него я сделал лучше.
— Андрей Шевченко — хороший тренер?
— Судя по результатам — да. Я с ним не работал. Мне сложно судить.
— Когда-нибудь теоретически он может возглавить «Динамо», как вы считаете?
— Никогда не говори «никогда». Шевченко — это топ-уровень футболиста. И если он как топ-футболист опустится со сборной ниже своего уровня, то это уже будет не Шевченко.
— Это беда.
— Что мне нравится в Шевченко? Он не живет былыми заслугами, он идет в ногу со временем.
— Современный, да.
— Шевченко — работник, нанятый на работу. Я общаюсь с Андреем, мы здороваемся, обсуждаем. Я с огромным уважением к нему отношусь и все прекрасно понимаю. Он действительно делает огромную хорошую работу. Многие говорят: «Он взял тренеров...» А надо уметь подобрать этих тренеров!
— Конечно.
— Потому что последнее слово за главным тренером. А даже то, как он настраивал ребят, понимая, что у него нет состава, понимая, что у него нет основных футболистов...
Я же не знаю, может, он и не хочет работать в «Динамо». Мы с ним на эту тему не говорили и было бы некорректно поднимать эту тему, пока он возглавляет национальную сборную. Оценка его работы, мне кажется, будет после чемпионата Европы уже. Востребован ли он будет. Я предполагаю так: если сборная выступит удачно (выйдет из подгруппы — это «четверка с плюсом»; продвинется дальше — это уже «пятерка»). Тогда он будет востребован. Может, он мечтает работать в «Челси» или в «Милане». Лэмпард работает в «Челси». Я вам скажу откровенно: зная Романа Аркадьевича [Абрамовича], ни один тренер не работал бы у него, допустив столько поражений, как [Фрэнк Лэмпард]. Но это легендарный футболист. Им прощается чуть больше, чем прощается нанятому на работу тренеру.
— Кому пришла в голову светлая идея пригласить в качестве главного тренера киевского «Динамо» Мирчу Луческу?
— Эта идея пришла мне.
— Так...
— Естественно, с этой идеей я пришел к своему брату. Вы не понимаете, какая была реакция.
— Представляю.
— Вы знаете моего брата. Потом я объяснил, что мы находимся в коронавирусе — выехать никуда не можем. Говорить за три недели до начала нового чемпионата, ставя задачи попасть в Лигу чемпионов, о каком-то глобально новом тренере и проекте — нереально. Нужен опытный тренер. Три кандидатуры: Ребров, Семин и Луческу, который знает футбол изнутри.
— Наш чемпионат...
— Знает четко, как работать в этих, непростых, условиях. И знает, в принципе, команду. Лучше всех знает Ребров, чуть похуже, но знает наших игроков Луческу. Переговорив с моим братом, быстро было принято решение попытаться. Мы вышли на его представителя Аркадия Запорожану.
— И попытались.
— Мы послали за ним самолет. Он привез его в Киев. Встретились у себя дома: он, Аркадий, я и мой брат. И папу пригласили. Для солидности. Поехали на базу. О деньгах вообще речь не шла. Мы сказали, что мы можем, честно и откровенно, что мы хотим. Приехав на базу, я понял, что он даст добро окончательно.
— Впечатлило, да?
— Его это впечатлило. Хотя он потом говорил: «Зачем это все надо? Надо поля и надо небольшие комнаты для футболистов...» Пандемия все расставила на свои места. Мой брат, когда начинал строить эту базу, смотрел в будущее. Потому что было бы тяжело нам пройти эту пандемию... Да, донецкий «Шахтер» прошел, но там заболела определенная группа футболистов. А у нас заболели все: и U19, и U21. У нас был создан лазарет на базе, где были изолированы люди... Были легионеры из команд U19 и U21, которых мы не могли домой отправить. Все, слава Богу, здоровы. У одного Бущана было воспаление легких. Наш медицинский штаб сработал блестяще. Мы не привлекали врачей со стороны, хотя знаем нашего великого врача в этой области — Ольгу Голубовскую. Низкий ей поклон за то, что она делает для всей страны. У меня дочка переболела тяжело одна из первых. Мы вытянули всех на своей базе, со своим медицинским персоналом. И [Луческу] понял, что мы не зря построили это все.
— Мирча Луческу был многолетним символом донецкого «Шахтера». Важным звеном из тех, кто ковал эти победы славные.
— Наш основной конкурент.
— Да. Перед подписанием контракта с Мирчей Луческу разговор с Ринатом Ахметовым у вас был?
— Не было у меня никакого разговора с Ринатом Ахметовым. Просто-напросто я бы, может быть, подписал еще раньше контракт с Луческу, когда он ушел из «Зенита»... Просто до меня доходили слухи, что он должен советоваться... Но не будет же Ринат Леонидович со мной советоваться, какого тренера ему брать или какого футболиста приглашать. И я не считаю нужным советоваться со своим главным конкурентом.
— А как он отнесся к этому, вы знаете?
— Минуточку. Как отнесся — мы отдельно поговорим. Вас эта тема очень интересует, я вижу.
— Ну это интересно, конечно.
— Я могу сказать единственное: контракт с Мирчей Луческу — это контракт между профессионалами. Между президентом клуба, который болеет за результаты своей команды, который делает все в пределах своих возможностей...
— И хочет победы, результата.
— ... вместе со своим партнером (сегодня это мой брат), и профессиональным тренером Мирчей Луческу. Перед тем, как подписывать, я посмотрел тренеров «Интера», «Милана», переходили ли они... Я убедился, что это было. И не один раз. Не будем сейчас перечислять — все, кто любит футбол, это знают. Того же Моуриньо возьмите.
Знаете что? Дай Бог, чтобы Луческу теперь стал символом «Динамо». Были бы победы — я буду этому очень рад. А все остальные разговоры...«Нам бы любой тренер, 7–8-е место...» Умники умные. Мало того, это говорят 4–5 человек... Я понимаю, когда приходят люди ко мне в дом — один-два человека — и говорят: «Вот вы сделали то-то и то-то неправильно. Мы пришли от армии болельщиков, хотим цивилизованно с вами разговаривать». Но когда ко мне приходят 50—60—100 человек — и среди них двое говорящих, которые мне пытаются рассказать, что я должен делать...
— За свои деньги.
— Пускай они на Майдан идут. Я жизнь прожил. Меня не напугаешь. Я же сказал: «Соберите деньги, принесите в клуб. Скажите: «Мы собирали бюджет клуба. Мы будем управлять в течение года». Я их обниму, пожму им руку и скажу: «Ровно год управляйте». Извините меня, зажечь, посвистеть, написать «Суркис — х...йло», «Мистер — домой!»... Меня за эту красоту, этот натюрморт еще и оштрафуют тысяч на 500... Следующий матч будет без зрителей, и мы будем обвинять и ФФУ, и УЕФА, что это незаслуженно... Оправдываться, кричать на стадионе разные выкрики, оскорбляя футболистов противника... А потом они же мне будут диктовать, что я должен делать, и рассказывать на разных эфирах, что это их «Динамо», они его любят. Вы же любите «Динамо»?
— Конечно.
— Но я должен слушать вас. Потому что я знаю, что вы «Динамо» знаете так, как не знаю я. Вы делали интервью со всеми великими «динамовцами», к которым я раньше только мечтал подойти. Мне рассказывать не надо. Они не на того нарвались. Пускай они пишут все, что хотят, обо мне, но при этом команда выигрывает.
— С Ринатом Ахметовым вы потом уже поговорили на эту тему?
— Да, поговорили.
— Он не обижается, что Луческу в «Динамо»?
— А за что ему обижаться?
— Он понимает?
— Естественно. Если бы он пригласил Валерия Васильевича Лобановского в свое время...
— Вы бы обижались?
— Мне было бы, может, неприятно. Это символ. Но вы знаете, чем я доволен? У меня с Ринатом Леонидовичем великолепные отношения. Вы об этом знаете. Мы с ним прекрасно общаемся...
Украинская сборная – это на 70% заслуга Суркисов и Ахметова. Остальные проценты – заслуга других президентов клубов. И еще на 1% – заслуга ФФУ, которые медальки себе вешают за то, что сборная хорошо выступает
— Если бы не футбол...
— Нет, у него плохое настроение, когда «Шахтер» не выигрывает и хорошее, когда «Динамо» не выигрывает. И наоборот. А во всем остальном у нас все хорошо. Нам нечего с ним делить. Он хочет занимать первые места и я хочу занимать первые места. У него финансовых возможностей, естественно, больше. Все это знают. Но мы боремся, цепляемся. И мне кажется, что во всех его интервью сквозит уважение.
— Конечно.
— Почему иногда его СМИ унижают киевское «Динамо» — это вопрос не ко мне. Он, наверное, не все отслеживает и смотрит. Так я бы подсказал (улыбается). Наоборот, надо своего конкурента подогревать, чтобы он был сильнее. Тогда твоя команда будет сильнее. Мне кажется так. Вы с ним тоже общаетесь... Как он ко мне относится, как я к нему отношусь...
— С уважением, абсолютно.
— Да. Поэтому мы делаем общее дело. Если брать в процентном отношении украинский футбол, «Динамо» и «Шахтер», то [качество] сборной — это сегодня заслуга Суркисов, Ахметова на 70%. Не буду обижать других.
— Абсолютно.
— На 70%. Потому что если мы посчитаем наших воспитанников, которые работают за рубежом, — в сборной играют в основном воспитанники «Динамо» и «Шахтера». Даже те, что натурализованы. И это заслуга Суркисов и Ахметова на 70%. Остальные проценты — это заслуга других президентов клубов. И на 1% — заслуга ФФУ, которые медальки себе вешают за то, что сборная хорошо выступает. Мы готовим футболистов, им отдаем... Да, главный тренер взят хороший на работу. Звездный тренер. И на сегодняшний день он дает результат. Честь и хвала.
— Ринат Ахметов — ваш извечный соперник в футболе. Охарактеризуйте его, пожалуйста.
— У него есть одно сумасшедшее качество: он кристально порядочный человек в своих договоренностях.
— Класс.
— Все остальное — это спорт, это борьба. Он готов, когда выигрывает «Динамо» несправедливо, мне выцарапать глаза. А когда выигрывает «Шахтер» несправедливо, я готов ему выцарапать глаза. Но при этом мы остаемся нормальными людьми, понимая, что мы не на поле... И прежде всего мы имеем претензии к нашим футболистам, к тренерам, к судьям, естественно, и тем, кто возглавляет этот процесс.
— Вы с ним в разведку пошли бы?
— Да.
— Твердо?
— 100%.
— Карантин вы соблюдаете?
— Если вы меня зовете на интервью, начиная с марта настойчиво... Я соблюдаю. У меня [пожилой] отец, и я боюсь что-то принести в дом. Но никто от этого не может обезопаситься. Я пока не собираюсь делать никакие прививки.
— Не собираетесь?
— Пока не собираюсь. Я хочу понять, какая лучше. И естественно, когда будут прививаться массово люди, я буду это делать. Меня пока болезнь миновала, тьфу-тьфу. Но много моих друзей переболело, дочка, как я говорил, была одной из первых. Она переболела еще тогда, когда никто не понимал, как это лечить. Я видел недавно в Институте сердца того же Бродского. Действительно тяжело переболел. Болезнь тяжелая.
— И в «Динамо» сколько ребят лежало...
— Человек 70... Один, по-моему, был случай, когда мы госпитализировали в больницу. Все остальное — мы сами. У нас на каждом этаже моющие средства, маски. Мы делали все возможное, чтобы этого не было. Но инфекция пошла. И остановить это было сложно.
— Игорь Михайлович, «динамовская» футбольная школа хорошо работает? Вы довольны ею?
— Когда в 2016 году произошли те печальные с финансовой точки зрения события, связанные с «Динамо», а перед этим Майдан — я понимал, что надо перестраиваться. Почему? Потому что приглашать хороших, качественных футболистов будет очень сложно. Много средств мы бросили на свою школу. И вот последние годы она дает результаты: Попов, Забарный, Миколенко. Это линия обороны. Талантливейших два вратаря.
— Нещерет.
— Нещерет и...
— Бущан.
— Нет. Кучерук, по-моему. Леднев в «Заре» уже набрался опыта. Шапаренко. Не такой уже он и старый. Тымчик, которого мы вернули. И плеяда молодых: Ванат, который поедет с первой командой [на сборы], Волошин... Группа людей, которым надо дать шанс. Но если бы не пандемия, не было бы такой возможности. Как в донецком «Шахтере», кстати, так и в киевском «Динамо».
— Кого «Динамо» сейчас продаст? И кто в «Динамо» появится?
— Мы продадим того, по кому будет предложение, устраивающее все стороны. Это касается буквально всех. Если не будет таких предложений, они будут защищать честь киевского «Динамо». Приобретать... У нас есть кандидатуры, которые обсуждаются с Мистером. Он очень тяжело к этому вопросу подходит, потому что он хочет доказать, что и с этими футболистами можно добиваться результата. Таким образом, вроде бы как президент клуба должен быть доволен: экономия денежных средств... Но все забывают, что на тех, кого мы воспитали, тоже были потрачены определенные средства.
— Конечно.
— И если взять суммарно тех футболистов, которых мы воспитали... Опять-таки, Миколенко, Забарный в школе с восьми лет. На них были потрачены средства, они с 12–14 лет получают определенную стипендию... Еще Циташвили у нас. Сейчас отдадим в аренду на полгода, и я уверен, что он вернется другим футболистом.
— Самая дорогая покупка за все годы президентства?
— Ленс.
— 11 млн, да?
— 11 плюс бонусы.
— Самая неудачная покупка?
— Неудачной была покупка Андрэ за 9 млн. Было еще несколько неудачных покупок, но, поверьте мне, не хочу списывать на кого-то вину.
— Насколько верна информация, что бюджет «Динамо» составляет $30–35 млн в год, а в лучшие годы составлял $60 млн?
— Было и больше. Когда мы Блохину покупали футболистов, мы миллионов на 60–70 купили футболистов в одно трансферное окно.
— Очень много.
— Да. Ну был такой бюджет. Сейчас он составляет $25–30 млн. И это нормально. Опять-таки, соответственно тому, что у нас играет очень много своей молодежи.
— Задам вам глупый вопрос: «Динамо» приносит деньги хоть какие-то?
— Давайте поменяемся с вами на один год. И вы узнаете, приносит оно или нет. Если вы хотите, чтобы у вас выросли волосы на голове, сядьте в мое кресло ровно на один год. С чего «Динамо» может приносить деньги? Вот подумайте. На Западе это продажа билетов...
— Существует схема в мире, при которой футбольный клуб приносит деньги или хотя бы в ноль позволяет выйти?
— Конечно. Если каждый матч «Челси» приносит от £4,5—5 млн на билетах, не имеет значения, что потом эти деньги тратятся на зарплаты одного-двух футболистов. Они приносят плюс.
— Сувенирная продукция, реклама, телетрансляции...
— Сувенирная продукция... Я приведу пример с «Челси». Не помню, на каком матче я был... По-моему, «Челси» — «Тоттенхэм». Меня кто-то попросил купить футболки. Дрогба играл тогда. И я пошел в магазин. Я простоял почти весь второй тайм, чтобы купить эти футболки. Матч идет, а там очередь невозможная.
— И стоит нормально тоже.
— И не одна касса, а касс 15. И очередь стоит. А в нашем клубном магазине на стадионе «Динамо» можно пройти и следы мышей посмотреть. Но зато все кричат: «Мы так поддерживаем „Динамо“, мы так болеем, мы так любим...» Это все пустые слова.
— Вы многим бывшим футболистам «динамовским» помогаете?
— Конечно, помогаю. И семьям помогаю.
— И деньги каждый месяц даете.
— Ну Соснихин, например. Его нет уже, а мы помогаем.
— И похороны все, и памятники.
— Да.
— Сколько можно скромным быть уже? Расскажите.
— Умер сейчас Слободян — мы организовали... Да, участвовала и «Оболонь». Но он там провел всю свою тренерскую карьеру. Мы основную нагрузку взяли на себя. Договорились с мэром города о том, что легендарные футболисты «Динамо» лежат на Байковом кладбище. Мы помогаем... Сейчас такой пример: из Житомирской области кто-то позвонил, говорят, не хватает у них аппаратов.
— ИВЛ?
— Да. Я позвонил Мише Радуцкому. Он многие годы был спонсором «Динамо», его клиника «Борис» обслуживала наших футболистов. У нас никогда не было проблем: рентген, МРТ футболистам в любое время дня и ночи. Я ему позвонил: «Как купить? Надо здесь и сейчас, а не ждать, пока привезут». Он звонит и говорит: «Нашел 38 аппаратов. Можете покупать». Мы тут же перечислили деньги. 18 аппаратов отдали в Житомир, в Черкассы и в Чернигов еще дали...
— Вы кайфуете от этих вещей?
— Да ну вы что! Это самое приятное, что может быть. Если эти 18 аппаратов помогут людям выздороветь — ну конечно! Это надо делать непременно. Мало того, нашу больницу мы полностью к кислороду подключили. Не совсем бедная больница у Бориса Михайловича Тодурова, но мы тоже, когда началась пандемия, помогли и оборудованием, и всем, чем могли. У нас нет, может быть, возможностей объять необъятное... Вы знаете, хочется помочь всем областям... Но где можем, помогаем. Мы это делаем и будем делать.
— Вы не жалеете — только честно скажите, — что столько лет тянете на себе этот воз? Я имею в виду киевское «Динамо»?
— Иногда я просыпаюсь и сам себе говорю: «Зачем?!» Но это любовь к футболу и адреналин. Сейчас, правда, меньше, потому что зрителей нет. А когда команда выигрывает, думаешь: «Ну все правильно».
— Все равно огромные траты... Я вам сейчас сюрприз приготовил. Задам вам вопрос от вашего старшего брата Григория Михайловича.
— Давай.
— Вам не надоело вкладывать деньги в пустоту?
— Как-то мы были на Афоне, и батюшке нас представлял человек. Он говорит: «Президент „Динамо“ (Киев) Суркис Игорь Михайлович. За эти годы потратил на „Динамо“ больше миллиарда». За 20 лет... Он так на меня смотрит, руку на плечо положил — и пауза секунд 30 — и говорит: «И что, помогло?» То есть, знаете, как ясновидящий...
Наверное, многое было потрачено неправильно, многое было потрачено в пустоту, но найдите еще таких людей, которые как мы с нашей семьей безумно любят футбол и готовы тратить деньги, не ставя никакие ультиматумы. Поверьте мне, в 16 году мы могли жестко поставить ультиматум, и тогда всего этого бы не было. Мы тянем... продолжаем тянуть. Такое впечатление, что команда «Динамо» нужна только братьям Суркисам. Мне кажется, она нужна всей Украине, всем, кто болеет за «Динамо». Мы это тянем.
— Что может заставить вас уйти с поста президента клуба киевского «Динамо»?
— Вот вы сейчас скажете, что захотите поруководить и возьмете на себя финансовую составляющую. А если вы скажете, что просто хотите поруководить, наверное, я не уйду. Если у вас есть смелость поруководить за свои деньги, значит, вы будете ответственно к этому относиться. А просто поруководить...
— Языком болтать.
— Да, болтать языком и развалить... Пока я живой, я развалить «Динамо» не дам.
— Вы готовы продать «Динамо», если поступит хорошее предложение?
— Если я буду понимать, что человек, который купит «Динамо», сделает не так, как сделал Курченко для «Металлиста», — я готов.
— Если вдруг вы перестанете быть президентом киевского «Динамо», чем вы будете заниматься?
— Я буду с нетерпением ждать матчей киевского «Динамо» и как простой болельщик ходить и болеть за команду так же, как я болею сейчас.
— В 2008 году журнал «Фокус» оценил ваше с братом совокупное состояние в $915 млн и разместил вас на 26-м месте списка самых богатых украинцев. Спустя 12 лет, в 2020 году, на сколько уменьшилось или увеличилось состояние семьи Суркисов и почему?
— Это оценка... Не хочу никого обижать.
— С потолка, да?
— Это оценка неправильная. Может, в 2008-м мы были и богаче. Если оценивать какие-то активы... Допустим, активы «Динамо» с собственностью и недвижимостью, которая есть у нас в Конча-Заспе, оценивались в 200 с чем-то миллионов. Есть еще какие-то бизнесы. Но это неправильная оценка... Мы же не на IPO сегодня... Поэтому это неправильно.
— Ну сейчас вы намного беднее?
— Ну что значит «беднее». У нас активы те же, которые были... Живу я точно так же. И ем один раз в день, как и раньше.
— Один раз в день?
— Я ем один раз в день. Вечером я люблю поесть, утром не ем. И как это считать? Не сидишь же в комнате и не пересчитываешь свои деньги...
— В юности вы, говорят, профессионально играли в карты. В какую игру?
— Что значит «профессионально»? Я играл и сегодня умею играть. Я умею играть в преферанс, в деберц. Я играю во все коммерческие игры, в которые играли в мои годы. Если кто-то желает поиграть — пожалуйста. Научить кого-то — пожалуйста.
— Вы много выигрывали?
— Я много выигрывал и много проигрывал.
— Самый большой выигрыш помните?
— Не помню.
— А проигрыш?
— И проигрыш не помню. Такие вещи надо забывать. Потому что нервная система будет плохо работать.
— С Ринатом Ахметовым вы никогда не садились за стол играть?
— Было пару раз.
— Кто выигрывал?
— Ну, было, что в какую-то игру выиграл я, а потом ему проиграл.
— Когда-то вы любили играть в казино. Сейчас вы играете или уже все?
— Сейчас казино, во-первых, нет. И миф о том, что я играю и разыгрываю какие-то баснословные суммы в казино...
— Ходят мифы?
— Ходят. Пишут про какие-то баснословные суммы... Я люблю играть в казино. И, поверьте мне, если вы зайдете в казино — вы тоже полюбите...
— В рулетку или покер?
— Я играю только в блэкджек.
— Самый большой выигрыш в казино помните?
— Дима, в казино было столько процессов, что я могу сейчас придумать все, что угодно. Я, бывало, выигрывал в казино, крупно выигрывал. Бывало, крупно и проигрывал в казино. Но хочу сказать: не играйте в казино, вы не разбогатеете.
— Где находится ваше любимое казино?
— В Монако, наверное.
— Где вам больше нравится находиться: в Киеве или Монако?
— В Киеве.
— Все-таки?
— Я еду в Монако, и очень удобно, даже будучи президентом клуба, вести там переговоры. Если ты еще и с иностранцами ведешь переговоры... В Киев еще и затащить надо, а туда они с удовольствием едут... Если ты еще говоришь, что ты снимешь им гостиницу...
— Но дома все равно лучше...
— Да вы что! Я обожаю Киев. Я вам скажу откровенно: у меня обыкновенная квартира в центре города. Я 10 лет живу в Пуще, но я бы с удовольствием жил в квартире. Мне говорят, воздух лучше... Даже когда у моих футболистов уже были дома, у того же Саши Шовковского, я даже и не задумывался, что надо строить дом за городом. Хотя мог себе позволить, вы же прекрасно понимаете. Но так получилось, что мой брат переехал жить туда... Я достраивал дом другого человека и купил его. Переехал — мне комфортно сейчас.
— Но в центр Киева все равно тянет?
— В центр Киева меня тянет по одной простой причине. Потому что даже в период пандемии, когда не было ни одного человека в клубе, больше одного дня не было, чтобы я не сел в машину и не приехал в клуб, и не сел в свое кресло.
— Успокаивает.
— Да. Ну что я там вижу? Сосны какие-то или ели. Я люблю город Киев. Я родился в Киеве. Это мой любимый город. И никакое Монако, никакой Лондон, Париж не сравнится с моим отношением к Киеву.
— Григорий Михайлович много лет системно занимается спортом. Он подтянутый, накачанный, он за этим следит. Вы спортом занимаетесь?
— Вот мой спорт (показывает Iqos). Поднимаю вот...
— И нормально?
— И чувствую себя пока нормально.
— Он над вами не издевается по этому поводу?
— Издевается. Он говорит, что у меня большой желудок. А я говорю: «Ты занимаешься спортом, но он у тебя не меньше».
— Вы благодаря тому, что столько лет являетесь президентом «Динамо», благодаря тому, что у вас такая семья, общаетесь с разными выдающимися личностями в разных сферах приложения сил. Общение с кем вам запомнилось больше всего?
— Я вам расскажу о своем последнем общении с принцем Монако, если вам интересно.
— Ух ты!
— Он нас пригласил с Григорием Михайловичем в свою ложу. Там категорически запрещено курить. Я тогда курил. Что-то мне так захотелось закурить... «Монако» играло с «Манчестер Сити» в полуфинале, по-моему. Волнуется принц. Вокруг него вся свита. И я случайно закурил. Ко мне подбежал охранник — и чуть ли не за руки меня: «Нельзя курить». У него аллергия... А я ему говорю: «Сейчас мы забьем гол». А рядом Толик, который переводит. И принц почувствовал запах сигарет. Поворачивается... И в этот момент Толик переводит, что я сказал. И тут забивают гол. Поворачивается принц и говорит: «Пускай стоит здесь и курит».
— «Это ясновидящий».
— Потом был банкет. Я скажу откровенно: я был приглашен, потому что он пригласил моего брата. Часто проводились разные форумы УЕФА, где мой брат долгие годы работал, был вице-президентом УЕФА...
— Нас сейчас смотрят миллионы людей. И я хочу сказать очень важную вещь: у вас уникальная семья. Я никогда, нигде, ни в одной семье не видел таких трогательных отношений по отношению друг к другу. Когда люди каждый день звонят друг другу, спрашивают, как дела. Я знаю, что Григорий Михайлович и вы, взлетая куда-нибудь или приземляясь где-нибудь, всегда позвоните и скажете: «Я взлетаю», «Я приземляюсь». Вот эти трогательные отношения, — как вы этого добились?
— Смотрите, Дима. Мы действительно друг друга искренне любим. Любим не потому, что в семье положено друг друга любить. Я знаю, что, допустим, если я позвоню своей первой жене прямо при вас (мы можем сделать эксперимент)... Я с ней разошелся 27 лет назад. Я уверен, она скажет: «Как дела, мой любимый?» Потому что я расстался с ней по-человечески и помогаю ей. И она ни в чем не нуждается, она живет так, как она жила, когда я был рядом. Мы просто любим друг друга. А по-другому не должно быть. Если ты не любишь свою семью, ты не можешь любить страну.
— Этому папа с мамой учили?
— Наверное, это от них. Мой папа лежал сейчас в Институте сердца: ему было плохо — поставили электростимулятор. Вы же понимаете, в 101 год поставить электростимулятор... Наверное, ему очень плохо было. И я его приехал проведать. Силой его подняли, чтобы я с ним поиграл в карты, чтобы он немножко отошел, развеялся. И как раз приехал Григорий, едем домой. Он говорит: «Вы приедете — обязательно позвоните». И я ему не позвонил. Он на следующее утро мне говорит: «Я всю ночь не спал. Ты мне не позвонил». И мне было так стыдно, что человек в таком состоянии волнуется, как я доеду домой... А мне от больницы ехать 15 минут...
— Невероятно.
— Это чувства, это трогательно, но это искренне. Но буду откровенен, папа с мамой, Гриша этому очень много дал. Он продолжил эти традиции. И он так заставляет своих детей. Он заставляет своих внуков так относиться. Ему если внучка один день не позвонит — у него целая истерика. Я говорю: «Отпусти детей. Они взрослые, у них свои интересы». — «Нет».
У нас с Григорием Михайловичем, в принципе, конфликты серьезные бывают один раз в год... Бывает, пару недель не разговариваем
— Это традиции.
— Да, это традиции. Моя дочка Марина куда-то улетит. И если он знает, что она улетела и ему не позвонила, что приземлилась, это уже будет если не Вторая мировая война, то Первая точно.
— Кто кого больше любит: вы Григория Михайловича или Григорий Михайлович вас?
— Ну я младше. Я думаю, что он меня больше. Он старше, поэтому несет какую-то ответственность. Когда-то он вообще меня носил на руках... Это нормально. Но говорить о том, что я его не люблю... Вы же знаете наши отношения. Я, может, так не выражаю свои чувства, но я за своего брата пасть порву и моргала выколю.
— Ваш брат не только брат, но и лучший друг?
— Однозначно. Брат, партнер. Я не представляю свою жизнь без него. Утром я просыпаюсь — ему звоню. Он идет спать, мне звонит и говорит: «Так, все, я пошел спать».
— Вы за брата любого порвете?
— Да, я люблю очень брата. И он меня, я уверен, любит. Ну мы семья. Я не могу сказать, что я его люблю сильнее, чем я люблю его дочку Светочку. У меня с ней великолепные отношения.
— А вы похожи просто.
— Да. Мы с ней эмоциональны, мы быстро отходим... Мы любим свою семью, мы любим наших друзей. Мы помним, мы их поздравляем с днями рождения, мы никогда не забываем. Мы помним их. И мы знаем, кто искренне к нам относится, а кто относится к нам так, потому что мы сегодня занимаем какие-то посты...
— Самые яркие ситуации, когда или вы стояли за брата или брат стоял за вас, какие были?
— Да мы всегда друг за друга стоим. Он может быть в чем-то не прав или я буду в чем-то не прав, но публично никто никогда не скажет об этом.
— А кто кому больше уступает?
— Нам не надо уступать. У нас, в принципе, конфликты серьезные бывают один раз в год. Нам нечего делить. Мы не делим с ним деньги, мы не делим с ним жен. Братья иногда из-за денег ругаются или еще из-за чего-то.
— Был момент когда-нибудь у вас с Григорием Михайловичем, когда вы из-за какой-то мелочи поссорились и не разговаривали месяц или два?
— Чтобы мы месяц не разговаривали — не помню. Но пару недель бывало. Иногда я могу быть не прав даже. Я готов ему первым позвонить.
— Кто первый мирится, я хотел спросить.
— Младший должен всегда, я так считаю. Но почему я ему не звоню? Потому что понимаю, что надо, чтобы он остыл немножко... Тогда он все плохие вещи, которые я ему сделал за жизнь, будет вспоминать очень коротко. И не будет вычитывать меня... Я же тоже, в принципе, пенсионер... У моего отца был старший брат. Он полгода не дожил до 100-летия.
— Вот генетика, слушайте.
— Да. Знаете, что мой отец говорил о нем? Когда моему бате было 90, а ему было 93: «Как тебе нравится этот подонок? Не ходит на дни рождения». А он ходить уже не мог. А он считал, что должен... Сейчас бате позвони и скажи, что мы в ресторан с вами пойдем, — он с удовольствием примчится. Он любит жизнь, все новости знает, читает, переживает. Из-за ситуации с «ПриватБанком» он переживает. Он за все переживает. Он за нас переживает.
— Слушайте, так у вас и дядя столько прожил. И наверняка еще в семье долгожители есть?
— Ну, жене батиного брата (у нее чуть-чуть с памятью проблемы) в следующем году будет 100 лет.
— Сколько вы с Григорием Михайловичем собираетесь прожить? Генетика же заложена...
— Сколько Богом суждено, столько я готов прожить.
— Вам интересно. Правда?
— Я живу и получаю удовольствие. Мне нравится то, чем я занимаюсь. Мне нравится, когда меня хвалят. Мне нравится, когда меня, ругают.
— Немножко ругают.
— Это абсолютно нормально. Даже когда болельщики меня оскорбляют. Я понимаю: они хотят побед. Но когда приходят победы, они должны аплодировать, а не ругать. Вот мое мнение. Но у нас культура такая...
— Я открою небольшой секрет: ваш брат пишет стихи на дни рождения близких людей. На ваше 60-летие он посвятил вам очередное стихотворение. Я четыре строчки зачитаю: «Люблю тебя, семью, детей твоих. А ты моих всегда держал в объятьях. Мы маму потеряли на двоих и на двоих безумно ценим батю». Григорий Михайлович — сентиментальный человек?
— Очень.
— До слез?
— Он очень сентиментальный. И я, понимая, что наш отец не вечен... Мы говорим о простых, жизненных вещах. Я ему пытаюсь объяснять: "Мы должны с тобой радоваться, что он живет. И мы должны радоваться, если так сложится, что ему придется от нас уйти, чтобы мы видели его таким...«А батя говорит: «Да я жить не хочу, если я не смогу передвигаться на своих ногах». Мы ему коляску предлагаем. Он слышать этого не хочет. Дима, ну вы брали, по-моему, у отца интервью...
— Да, несколько лет назад.
— Эти две газеты «Бульвар» у меня лежат на столе. Я их перечитываю и удивляюсь его мудрости, уму. И многие люди, даже которые нас не очень хорошо знали, восхищались, как он говорит, как правильно построено это интервью...
— Как формулирует.
— Да, как он формулирует. Наверное, это последние ваши издания... Что-то я не вижу, чтобы сейчас продавалось.
— Газета — все. Газеты ушли. Сейчас интернет.
— Понял. Я не успел.
— Если бы вас попросили написать абзац о Григории Суркисе для энциклопедии «Кто есть кто», что бы вы написали?
— (Задумался). Принципиальный, порядочный. Семья и друзья для него — превыше всего.
— Вы говорили о первой жене. Сейчас у вас замечательная жена Оля. Это второй брак. Сколько лет вы вместе?
— 27 лет.
— Все как в первый день, как в первый раз?
— Мы живем очень хорошо. У нас самое главное есть, мне кажется: у нас есть диалог.
— Самое главное — диалог?
— Да. У нас есть диалог. Эмоции, страсть очень быстро проходят. Но мы разговариваем о проблемах нашей дочери, мы хотим успеха в том, чем она занимается. Иногда мы вдвоем сидим и говорим: «У нее же, в принципе, все есть. Она выросла в комфортных условиях. Она работает так... Я хотел бы, чтобы мои футболисты процентов на 30 от этого работали...»
— Давайте расскажем, кто Яна.
— Яна профессионально занимается балетом. У нее может что-то получаться, что-то не получаться. Может быть, не хватает каких-то природных качеств, но она пытается это компенсировать своим трудолюбием.
— Каждый день в системе...
— Каждый день он встает в семь часов. У нее от двух до трех тренировок. Единственный день, когда у нее одна тренировка, — это воскресенье. Ложится в 11, встает в полседьмого утра, быстро пьет чай, что-то перекусила — и мчится на тренировку. Закончила 10 классов американской школы, знает досконально английский язык, разговаривает понятно на немецком и сейчас учит французский. И обратите внимание: образование она получила в этой стране. Моя старшая дочь Марина, не просто дочь, — она мой друг. Я ее очень люблю, я ее очень ценю за ее юмор, за ее жизнерадостность. Она очень талантливая девочка, получила образование в Украине. И после того, как она получила в той же американской школе, она еще три года занималась в Лондоне.
— И работает, не сидит дома.
— И могла остаться, но вернулась жить в Украину. И когда я ей говорю: «Доця, дай я тебе подброшу пару копеек», — она отвечает: «Папа, я достаточно зарабатываю».
— Класс. Возвращаясь к Яне. Девочка родилась в одной из самых богатых семей Украины. Ну, можно было как-то и мажорствовать немножко... Так работать... Фантастика.
— Когда она начала работать, я ей предложил: «Тебе это нравится. Давай я тебе открою балетную студию. Ты наберешь хороших преподавателей, опытных, со стажем. И будешь обучать маленьких деток». Это как школа-интернат. Опыт же у меня есть. Кроме наших «динамовских» классов, есть школа-интернат, где занимаются минимум 20–25 человек в каждой возрастной категории. Они живут на базе киевского «Динамо» на постоянной основе. Родители доверяют. Огромное им за это спасибо. Представляете: из Закарпатья, из Тернополя...
— Оторванные от семьи дети.
— Из Сум... Детей в 10—12-летнем возрасте талантливых, мы забираем от родителей. И они так помешаны на футболе, что детки встречаются с родителями только тогда, когда нет игровых циклов. Когда началась пандемия, мне докладывают: 62 ребенка уехали в свои дома. Это не только Киев. Сейчас они опять вернулись, занимаются... Это четырехразовое питание, это обучение в школе... Я считаю, это тоже благотворительность.
— Ну конечно.
— Не все же из них станут большими звездами футбола. Но, может быть, они вырастут хорошими детьми.
— Вам Яну не жалко иногда?
— Мне ее жалко. Мы собирались поехать после Нового года отдохнуть на 10 дней. Но вы не понимаете, сколько мне стоило здоровья ее уговорить. Когда ей было 15 лет, это можно было в приказном порядке, а сейчас я с ней в диалоге.
— Вы ее уважаете, правда?
— Я ее уважаю. Во-первых, у нее характер мой. Где-то она в интернете... Я же не понимаю: меня нету ни фейсбуков, я там не хожу. И вот она где-то про меня плохое прочитает — она вступает в такую борьбу, в такую бойню... Вот последний раз читаю: пошел на матч с «Ювентусом». Ну оделся тепло, естественно. И какой-то итальянский журналист пишет: «Как можно было президенту клуба, богатому человеку, прийти на футбол в такой одежде?» Ну я не знаю... Куртка «Лоро Пиана», например. Может, она ему не понравилась. И она как начала этого журналиста чехвостить... Я говорю: «Яна, что ты делаешь? Зачем оно тебе надо?» — «Я не могу терпеть несправедливость. Папа, ты оделся тепло. Что здесь такого? Почему люди должны на это обращать внимание?» И пошло-поехало.
— А как вы одеваетесь? Вы вообще сами себе покупаете одежду или жена?
— Сам. Захожу в магазин — купил. А сейчас я то худею на килограмм, то поправляюсь. У меня столько одежды, что мне не надо ничего покупать. Вы сказали, что надо в джинсах прийти, — я пришел в джинсах.
— Возвращаясь к папе. В чем секрет его долголетия? Гены — понятно. Что еще? Он мне сказал очень интересную вещь, я взял ее на вооружение: «Я никогда ничего не принимал близко к сердцу».
— Это он вас обманул. Я могу сказать, что он все принимал близко к сердцу. Он чувствует ауру любви в кругу своей семьи. Он чувствует, как мы, прежде всего с братом, хотим, чтобы он жил как можно дольше. Он понимает, что мы для этого прилагаем титанические усилия. Он это видит и ценит. Но эту любовь и заботу сначала он нам дал. Не было никакого «сю-сю»... Я был пацаном, и мой брат такой же: на улице, сбитые колени, футбол, хоккей...
Мечтаю выиграть европейский кубок... Мечтаю, чтобы в нашей стране был мир. Чтобы я мог приехать на одну из лучших арен Украины — на «Донбасс Арену» — и обыграть там «Шахтер»
— Приводы в милицию.
— Приводы в милицию, исключение из комсомола. Все как положено. Мы его любим, мы его ценим. Я могу с ним ругаться так, что аж стены дрожат.
— До сих пор?
— Последний раз мы поругались из-за того, что он где-то в интервью по поводу Луческу и Михайличенко сказал: «Я ничего не могу сказать плохого про Михайличенко, но мне не нравится, что он сидел в своей будке. А Луческу стоит на ногах, он вместе с командой». Я ему говорю: «Батя, че ты трогаешь Михайличенко? Он уже не тренер». — «Что ты мне диктуешь? Я что считаю нужным, то буду говорить». И Гриша меня поддержал. Потом я говорю: «Гриша, слушай, ну сказал он — и сказал. Че мы его доводим до такого состояния, что его колбасит?»
— В 101 год.
— Да. Он с нами спорит и доказывает мне, что он прав, — и все.
— Недавно Михаил Давидович жаловался мне на Григория Михайловича и сказал: «Сегодня Гриша перешел границу». Я говорю: «Польскую?» Но Григорий Михайлович, когда папе стало плохо, мне говорил: «Я так бежал... Ты не понимаешь...»
— Прошлое лето было очень тяжелое. И мне Гриша говорит: «Ты поедь, отдохни». Он видел напряжение, которое на меня свалилось. Он, видно, перед Лигой чемпионов говорит: «Отдохни, развейся, а я тут с батей побуду. Я все равно здесь». И действительно, было пару раз, что он стометровку, как Борзов, бежал к отцу и «скорую» вызывал. Слава Богу, сейчас ситуация стабилизировалось.
— В 70 лет, представляете, сын бежит к отцу вот так...
— Да. Сейчас он нас немножко опять потревожил. Но благодаря таким врачам, как Борис Михайлович Тодуров, как Ольга Анатольевна, которая работает в Институте сердца... Они его ставят на ноги... Я как-то зашел, и говорю Ольге Анатольевне, завотделением: «Ну как же его все-таки поднять?» — «Да что вы меня убеждаете? Он мне как родной отец уже». Они его любят. Согласитесь, в 94 года не каждый бы врач взялся за операцию на открытом сердце.
— Да, Борис Михайлович сделал.
— Менталитет людей: «А, прожил 100 лет — ну и мать его ети. Какая разница?» Но он же наш отец! Нам все равно, сколько ему суждено прожить — мы будем только рады и хотим, чтобы он был бодрым. Он знал, что я еду к вам на интервью и был крайне удивлен, что утром у нас не состоялось пару игр в деберц. Я говорю: «Даю слово, что сразу после Дмитрия Гордона сажусь в машину — и мы вечером играем три партии». У него глаза горели. Вот я сейчас закончу — и еду. На «Динамо» не поеду — поеду прямо домой и буду с ним играть.
— Папа в курсе того, что у вас с Григорием Михайловичем происходит? Он знает это, интересуется?
— Когда у нас все хорошо, он не знает. А когда плохо, он справедливо может отчитать за меня Григория Михайловича, а меня — за Григория Михайловича. Справедливо.
— Вы приходите к нему посоветоваться?
— Да нет такого... У нас диалог. И в процессе диалога мы понимаем, что батя оказался прав и надо делать именно таким образом.
— Позади долгая жизнь. Какой самый главный совет вам папа дал?
— Поступать так, чтобы не стыдно было смотреть в глаза другим людям. Особенно тем, с которыми дружишь. Он так ценил дружбу... У него были фронтовые друзья (их давно нет в живых). Он помнит каждого по имени-фамилии, где они жили и прочее. Была семья Хлебниковых, он с ними близко подружился. Он с одной из дочерей из этой семьи не разговаривает по сей день — он считает, что она не так ухаживала за больной мамой, а только мечтала, чтобы она ушла в иной мир, чтобы ей досталась квартира... Ему это дано от родителей. Мой батя же вырос в простой деревне, где, как он говорит, куска хлеба не было. Отец был пекарем, и не было куска хлеба... Голодомор — он это все прошел, он все это знает.
— Многие знают: вы человек, способный на поступок. Каким своим поступком вы больше всего гордитесь?
— Дима, говорить о своих поступках — это очень нескромно. Пускай о моих поступках говорят друзья, враги... Я не буду. У меня, наверное, были какие-то хорошие и плохие поступки. Если был кто-то мной обижен, пользуясь вашей передачей, я у всех прошу прощения. У всех. Пусть меня простят.
— Сейчас, когда у вас такой жизненный опыт есть, как считаете: что самое главное в жизни?
— Самое главное в жизни — любить свою семью, своих друзей. Любить честно и искренне. Когда надо — прийти на помощь. Не для того, чтобы показать, какой ты, а просто прийти на помощь. Мы помогаем детям Чернобыля. Некоторые из них излечились, стали матерями. Они приходят и говорят: «А мы помним, как вы нам вручали то-то и то-то». И, вы знаете, это — кайф. Они приводят уже своих детей и внуков. Мы столько лет вместе, мы столько лет о них заботимся, но об этом я не люблю говорить громко.
Если вы обратили внимание, мы полностью взяли под контроль наш военный госпиталь... У нас есть в фан-клубе парень, который этим занимается, — Михайленко. Все прекрасно понимают, что то, что он делает, — он делает от руководства клуба, завозя огромное количество продуктов и одежды ребятам. Но я ни разу туда не поехал, чтобы не пиариться лишний раз. Но когда показывают кадры, как эти раненые ребята лежат, пошевелиться не могут, — это больно... Я же понимаю, что не всегда сделают укол обезболивающего... Но они улыбаются... Они только что были в окопах на войне, а сейчас оказались в госпитале. Неизвестно, пойдут ли они, будет ли у них нормальная, полноценная жизнь, но они радуются, они смеются. Залазят в этот автобус и едут на игру. И мы с ними в ложе. Я им накрываю стол, мы в ложе ведем с ними диалог... Они рассказывают, как воевали, в каких условиях воевали...
— Игорь Михайлович, у вас есть мечта?
— Есть.
— Какая?
— У меня есть мечта выиграть европейский кубок. У меня есть мечта, чтобы в нашей стране был мир. Чтобы я мог приехать на одну из лучших арен Украины — на «Донбасс Арену» — и обыграть там «Шахтер».
— Класс.
— Именно на заполненном стадионе обыграть их. У меня есть мечта, чтобы донецкий «Шахтер» уехал в свой регион. Но меня обвиняют, что «Шахтер» играет в Киеве. Что я дал возможность использовать центральный стадион... Я ничего никому не давал. Я был, естественно, как президент клуба против, потому что тяжело эксплуатировать поле. Но люди оказались вне дома. Тем более, стадион принадлежит государству. Но у меня есть мечта, чтобы они поехали в свой регион, а мы играли в Киеве. И были единственной командой, которая играет в Киеве. Допустим, «Шахтер» завтра опять поедет в Харьков играть... Но мы же не знаем, когда пройдет эпидемия коронавируса. Но сейчас летать первой и второй команде, чтобы играть на пустом стадионе, — это же смешно.
— Конечно.
— Эмоций нет. Мы играем — и хорошо. Расходы меньше и у «Шахтера», и у нас... Поэтому в таких глупых, неразумных вещах не надо нас обвинять... Что я кому-то что-то разрешил... Я понимаю, если бы я пустил донецкий «Шахтер» на «динамовский» стадион... Но обвинять меня в том, что они играют на государственном стадионе, — это смешно. Просто смешно.
— Вам 62 года. Какое у вас сейчас ощущение возраста?
— Я чувствую себя лет на 35–40. Единственное — когда встаю, хочется, чтобы быстрее кровь пошла по жилам. А так я себя нормально чувствую. Я такой же эмоциональный, точно так же радуюсь и точно так же переживаю. Сейчас, может, немножко спокойнее.
— Вы жалеете, что вам не 30?
— Я не жалею. Я это уже прожил... Вернуть время, к сожалению, мы не можем. Говорят, жизнь вечна. Кем потом будем?
— То ли собакой, то ли кем-то еще.
— Да...
— Игорь Михайлович, я хочу поблагодарить вас за интервью. Я получил огромное удовольствие.
— А я вас хочу поблагодарить.
— Я поймал себя на том, что сейчас я как зритель...
— Дмитрий, вам не откажешь в умении расположить к себе собеседника. Ваши интервью в последнее время я читаю очень часто, стараюсь читать все. И они действительно интересны и поучительны. Сначала вам мой отец давал интервью, теперь очередь до меня дошла. Может быть, какое-то сенсационное интервью вам даст и мой брат. У него большой опыт.
Если наше интервью дало позитив вашим читателям, моим приверженцам, если оно расстроило чем-то наших с вами врагов, мы будем аплодировать.
— Я вам задам последний вопрос.
— Да.
— Вы счастливы?
— Я счастлив. У меня есть прекрасная семья, прекрасные дети. Надеюсь, что у меня будут прекрасные внуки. У меня есть живой отец, есть брат, племянницы, дети племянницы. Вы знаете мою семью изнутри, знаете характер почти каждого человека. Мало того, вы присутствовали при одной пикантной ситуации, когда обидели мою племянницу... И вы видели, как я себя повел.
— Да. Как мужчина.
— Скажу откровенно: я в обиду ни себя, ни свою семью никому не дам. Я буду грызть и бороться за свою семью до последней капли крови. Точно так же, как будете делать вы, — я в этом не сомневаюсь. Потому что у вас тоже великолепная семья.
— Спасибо.
— Я хочу вам вручить календари «Динамо». Я знаю, что вы болеете за «Динамо». Болейте! Приходите на футбол. Мы всегда вам рады.
— Спасибо.
Полная версия интервью Игоря Суркиса:
-
Андрей Сергеевич(AANDREYY)
- Наставник
29.01.2021 17:37
Только прочитал что вью брал любитель пирамидок, лакированых туфлей и лысины дима го*дон и даже читать не захотелось, потому как этот дима никогда вопрос ребром не поставит, он настоящая журнашлюха, вспомните как он переобувается под каждого.
- 0
-
Guess Who
- Старожил
29.01.2021 09:13
- 1
-
Gotthard *(Gotthard)
- Старожил
29.01.2021 06:50
По способности залазить без мыла Гордону нет равных.
- -1
-
виталий романский(fantamilan)
- Старожил
28.01.2021 23:15
Игорь Михайлович вы проигрывали Панатинаикосу 0-1. Нас устраивала только победа и тогда Лобановский сказал снимать рейтузы и Динамо выиграло 2-1. На как можно на помнить такое ?
- 0
-
Юрій FCDK
- Эксперт
28.01.2021 20:31
Матч Динамо з греками починало в рейтузах і першим пропустило гол.
- 0
-
Outlaw UA(outlaw)
- Старожил
28.01.2021 20:18
книги про войну, воспоминания великих полководцев. Сегодня это не актуально, не популярно.
- 1
-
Бум-бум (Вадим)
- Наставник
28.01.2021 14:56
Зачем это вью вновь выносить на главную, да ещё с ТАКИМ заголовком?((
- 6
-
Володимир Лезневський
- Опытный писатель
28.01.2021 13:13
Ї знову все не повашему, знову Суркіс І. М. говорить не що приємно, що очікують ваші вуха(лопухи). Де такі експерти беруться, звідкіля у вас стільки яду та жовчі до команди, до керівництва? Бридко читати деякі коментарі.
- 0
-
м м(vyshneve)
- Наставник
28.01.2021 13:07
Ни о чём...
- 2
-
Garok Кочергін
- Наставник
28.01.2021 12:37
Почему иногда его (Ахметова) СМИ унижают киевское «Динамо» — это вопрос не ко мне. Он, наверное, не все отслеживает и смотрит.
- 1
-
Феномен Фаната(mc_moder)
- Эксперт
28.01.2021 11:22
Иногда хочется пойти на курсы журналистики, получить аккредитацию, пройти 9 кругов ада только ради того, чтоб каким-то образом позадавать вопросы Суркису. У меня их так много, что можно было бы несколько выпусков сделать. Но проблема в том, что ИМС никогда не будет общаться с журналистами, которые могут ставить неудобные вопросы. Вот если бы Дудь взял интервью у Суркиса - можно было бы узнать гораздо больше. А так Гордон провел беседу ни о чем и обо всем. Никаких эмоцией это интервью не дало...
- 8
-
Garok Кочергін
- Наставник
28.01.2021 12:38
Як кажуть: свій до свого по своє...
- 4
-
Сергей Качмарчик(DynamoForever10)
- Эксперт
28.01.2021 15:40
У Вас всё впереди) Нет ничего невозможного)
- 3
-
Garok Кочергін
- Наставник
28.01.2021 16:12
В настоящее время імєєт право каждий...
- 1
-
Сергей Качмарчик(DynamoForever10)
- Эксперт
28.01.2021 16:15
Так об этом же и речь
- 1
-
Andrew Berry(purple)
- Старожил
28.01.2021 11:18
Лебезящий слащавый и угодливый Гордон, аж противно. Прочитав это интервью, я подумал, что скорее то, что приписал ИМС Блохину в заголовке, больше как раз подходит ему самому.
- 5
-
Гудвин
- Эксперт
28.01.2021 11:09
Не задело...
- 3
-
Сергей Юрьев(KROSS)
- Наставник
28.01.2021 10:09
Это интервью больше похоже на рядовую дружескую беседу двух людей обо всем и ни о чем.
- 7
-
Андрей Кан
- Наставник
28.01.2021 09:57
- 9
Еще комментарииучетная запись этого пользователя была удалена
Ни одного неудобного вопроса.
Бульварное чтиво.
В другому таймі вийшли і перемогли, здається Ребров другий гол забив Панатінаікосу.
Не 2:0, а 2:1.
-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
это смотря в каком окружении, в ОПЗЖ наверное не актуально, а среди моих знакомых - актуально
Блохин - это легенда "Динамо" !!!! Зачем его постоянно унижать?!(((
Лично я плакал на его прощальном матче. Таких форвардов у нас никогда не было и не будет!
" Ты игрой сердца пронзал,
Рождал восторг и споры.
За то, что ты с душой играл,
Народ тебя короновал.
И даже враг твердил порой,
Скрывая страх, что ты - король,
Что ты - король!
Виват, король, виват! Виват, король!"
----
А до кого ж ще це питання? Твій клуб, гравців принижують, а ти підтримуєш з кривавим вбивцею, колаборантом та злодієм типа добрі стосунки? Все прекрасно якраз він відслідковує та заохочує до цього своїх кишенькових дєнісових на бхехливих аналах.
Журналисты с "Та то таке" задавали подобные вопросы, и Суркис отвечал на них, пусть и не на все. Имеет право.
P.S. Пока читал, все время ловил себя на мысли, что для так сказать полного завершения этой пиар-картины осталось еще снять документальный фильм снять про славную семью панов Суркисов. :-)
учетная запись этого пользователя была удалена