Александр ШОВКОВСКИЙ: «Журналисты очень сильно повлияли на меня и на мое мировоззрение»

— Ты помнишь матч, в котором родился вратарь Александр Шовковский?

— Не знаю, тяжело однозначно ответить. Я помню свой дебют, он имел огромное для меня значение. Это матч с «Силькеборгом» (0:0) на выезде. Я думаю, что именно он...

— А «Спартак»?

— Да, 0:2 после первого тайма... Удивительная вещь — память. Иногда ты что-то не помнишь, а потом вспоминаешь через какое-то время. В общем, всегда приятно играть в футбол на положительных эмоциях.

— У тебя в молодом возрасте не было такой уверенности, что ты можешь вытащить все?

— А я и сейчас считаю, что можно вытащить все. Нет неберущихся мячей, есть обстоятельства, которые влияют на ту или иную ситуацию. Но на футбольном поле важно жить игрой, потому что когда ты весь в игре, то и игра протекает через тебя, и соответственно — ты можешь на нее влиять.

— Конкурентов у тебя много было?

— Я пришел в команду, в которой были Игорь Кутепов, покойный ныне Вальдемарас Мартинкенас, Андрей Ковтун и Тарас Луценко. Я помню одну из первых тренировок, когда я в каком-то эпизоде пошел по-вратарски жестко и зацепил, если не ошибаюсь, Андрея Завьялова. Он упал, ему больно было, я подошел извиняться, в этот момент гол забили... После тренировки меня Михайлов — на ковер и говорит: «Ты пришел в команду мастеров, где каждый делает свое дело. Я не потерплю, если ты кого-то преднамеренно травмируешь, но если это игровой эпизод, я тем более не потерплю, если ты будешь позволять себе отвлекаться от игры». Я очень хорошо запомнил эти его слова. И в принципе, с 1994 года не слышал в свой адрес ни одного плохого слова. Все называли меня или «Саша», или иногда — более старшие «эй, вратарь!», в работе.

— А сейчас как молодые тебя называют?

— Иногда даже на «вы» (улыбается). Но я считаю, что еще не такой старый. Хотя был смешной момент, когда в одном номере жили Влад Калитвинцев и Макс Коваль, которым вдвоем было столько лет, сколько мне на тот момент.

— А в какой момент ты впервые почувствовал авторитет?

— А что такое — авторитет? Авторитетный человек и на поле, и за его пределами является примером для других: и в поведении, и в отношении, и в дисциплине. Если в этом смысле, то я, в принципе, никогда не был особым дебоширом и нарушителем. Другое дело, что, может быть, не все вещи понимал так, как нужно было. Но сознание это ко мне пришло чуть раньше, чем к другим. И я считаю, что именно такое мое отношение и позволяет мне на сегодняшний день держать себя в таком хорошем игровом и тренировочном тонусе.

— Сколько ты давал себе времени, чтобы пробиться в основной состав?

— А я об этом не думал. Я делал то, что я должен был делать. Честно говоря, я был очень удивлен и немного шокирован тем, что на первый матч после предсезонной подготовки 1994 года Сабо назвал меня в составе. Меня это даже немного испугало. Честно, это было неожиданно.

— А чего не хватает вратарям, которые сегодня четвертые, пятые?..

— Сложно сказать, я же не знаю как они мыслят и воспринимают ситуацию. Для меня никогда не существовало авторитетов, при том, что я с уважением относился ко всем старшим ребятам.

— А среди мировых вратарей для тебя есть авторитеты?

— Есть вратари, которые безусловно заслуживают уважения своей игрой на протяжении длительного времени. Я бы отметил Кана, Кепке, безусловно Касильяс. Мне очень нравилась игра Дасаева на выходах. Но не было кого-то одного, кому бы я подражал. Я старался взять лучшее и создать собирательный образ.

— А какая твоя самая сильная и самая слабая сторона?

— Многие считают моей слабой стороной игру на выходах. Я над этим не задумываюсь, потому что работаю не над какими-то слабыми сторонами, а — над всем.

— Но тебя считают лучшим по отражению пенальти. Над этим работаешь?

— В свое время я немало тренировал это. Но об этом расскажу, когда закончу играть (улыбается). Зачем сейчас об этом знать многим? Но большое значение имеет, конечно, психология. Когда я перед пробитием 11-метрового волнуюсь — это плохой знак. А когда совершенно спокоен, сконцентрирован, то, как уже говорил, могу влиять на игру. Мое видение вратарского искусства: находиться в спокойном состоянии, не зависимо от того, как проходит игра, и как ты в ней участвуешь. Тогда в нужный момент ты в игру вступишь и будешь максимально полезен.

— Серия пенальти со Швейцарией на ЧМ-2006...

— Сейчас, когда я смотрю запись, у меня больше эмоций, чем тогда было. Я четко вижу, что это был результат работы психолога. Шева не забил первый пенальти, я в воротах — совершенно спокоен. Вообще! На озере моих чувств ни одна волна не дрогнула. Состояние было настолько идеальным, что когда Штреллер подходил к мячу, я уже точно понимал, что он будет делать. И я ему не мешал — зачем? Он хочет пробить туда-то — пожалуйста, я ведь знаю — куда. Главное было сделать все, чтобы он не изменил свое решение. И так было при всех ударах.

А вот когда шел бить Гусев, на меня уже чувства нахлынули. Нам нужно было забить один мяч из двух ударов — и мы проходим. И меня волна накрыла с головой. Все то, что перед этим 5-7 минут я контролировал, вырвалось. И если бы Гусев не забил, следующий удар я бы не смог отбить однозначно, потому что эмоционально уже был полностью выбит.

Но это дорогого стоило. На игру с Италией вернуть себя в спокойное состояние я уже не смог.

— На том чемпионате четвертьфинал — это был наш максимум?

— Если бы у нас был еще один день, я считаю, что мы смогли бы эмоционально восстановится, и игра была бы совсем другой. Нам не хватило эмоций. Это и есть — опыт выступления на мировых форумах, который позволяет очень быстро приводить себя в нужное состояние от эйфории и радости. Хотя объективности ради следует сказать, что нам немного повезло с группой. Мы должны были из нее выходить.

— И первая игра вас не выбила из колеи?

— Я помню, в раздевалку зашел после Испании злой (улыбается), бутсу — в стенку со всей дури... И сказал фразу, которая оказалась пророческой: мы дальше испанцев пройдем на этом турнире!

— Как вы общаетесь друг с другом с игроками «Шахтера»?

— Все те ситуации, которые были в последнее время, безусловно наложили отпечаток, что бы кто ни говорил. Не могли не наложить. В общем, атмосфера нормальная, но — как говорится, есть нюансы. И я это чувствую, да это и видно. Да мы свои спортивные вопросы решаем на футбольном поле, но мы ведь живые люди, мы чувствуем несправедливость, и это оказывает на нас влияние.

— Это же отражается и на сборной...

— Я думаю, да. Все эти скандалы, разговоры, которые по какой-то причине переносятся в личную плоскость — я считаю, что все это не нужно.

— Как ты относишься к журналистам?

— К журналистам? Аккуратно. Очень-очень-очень.

— Как ты сдавал экзамены, когда сам учился на журналиста?

— Сложно. И про футбол, бывало, рассказывал, и сдавал. Не все получалось, безусловно, по отношению ко мне были определенные привилегии. Но — теоретический материал сдал и Институт журналистики закончил.

— Есть надежда, что когда-нибудь будем вместе работать?

— Никогда не говори «никогда». Теоретически возможно все, и я уже на своей практике убедился, что «хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах».

— А почему тогда к журналистам относишься «аккуратно»?

— После 1999 года и матча со Словенией журналисты очень сильно повлияли на меня и на мое мировоззрение.

— Но ты после игр всегда даешь интервью.

— Я считаю, что это, в какой-то степени, моя обязанность. Всегда нужно говорить, потому что если говорить не будешь, будут определенные домыслы. Всегда найдется, что сказать, но нужно быть толерантным и не всегда говорить какие-то вещи. Можно чуть-чуть не договорить, можно направить мысль в нужное русло.

— На меня очень сильно повлиял ныне покойный ректор Киевского Интститута журналистики Анатолий Москаленко. Мы много с ним разговаривали, когда летали на матчи Лиги чемпионов и сборной.

Я считаю, что моя профессия — это футбол, он дал мне путевку в жизнь. Но жизнь-то на футболе не заканчивается, и я хочу быть человеком разносторонне развитым. Меня интересует мода, меня интересует искусство, меня интересует хорошая беседа в кругу интересных людей. И приятно, когда к твоему мнению прислушиваются, но это не самоцель. Я считаю себя намного более гармоничным человеком, когда могу поговорить на разные темы. Единственное, чего стараюсь не касаться, — это политики.

— А я только хотел тебя спросить об Андрее Шевченко...

— Я знаю Андрея прекрасно, он мой друг, и я принимаю любые его действия. Если он считает это нужным, то почему нет? Почему человек, добившийся в современном спорте многого и занимающий в этой сфере одну из самых высоких позиций, не может быть полезным в деле оздоровления нации в своей стране?

— А тебя звали в политику?

— Да, у меня были приглашения. Но я откладываю свой ответ до того момента, когда перестану быть действующим игроком.

— Как твоя семья?

— Спасибо, все хорошо. И у сына, и у маленькой девочки. Старший поступил в Институт кибернетики Университета им. Шевченко. Поступил сам.

— Он не пытался играть в футбол?

— Он пытался играть в футбол, но как у многих современных детей, были определенные проблемы. Скажем так: ему противопоказано.

— Что бы ты еще хотел сказать?

— Я бы хотел сказать, что мы часто позволяем себе судить о тех событиях, в которых мало понимаем. А для того, чтобы делать какие-то выводы, нужно понимать и видеть не только картинку на экране телевизора, а разбираться изнутри.

Живите своей собственной жизнью, больше думайте о том, как сделать свою жизнь лучше. И я думаю, что тогда негативных моментов в жизни каждого человека будет намного меньше.

Текстовая редакция — Андрей КРАВЧУК, www.dynamo.kiev.ua