Мыслю, следовательно, играю.
Гвардиола в моей приставке PlayStation живет в специальном уголке для медитации: свободное место жесткого диска, потайная комнатка, где царит полумрак и где 9 июля 2006 встал лагерем и я. Странное место, безлюдное, попадаешь туда случайно. Вломился я туда резко, но запомнил надолго, такое проще пересказать, чем осознать.
Это место засасывает, здесь ощущаешь себя в плену, но в плену очень приятном: за секунду до – задыхаешься, миг спустя – горный воздух в легких; сомкнув веки, видишь яркие картины, а потом снова открываешь глаза, и краски окружающего мира смешиваются, рисунок плывет, меняя форму, теряя контуры, голова отрывается и куда-то летит, превратившись в воздушный шар, накачанный мириадами мыслей, до опасного тяжелых.Километров я отмахал много – это если ногами, но выматывают-то короткие дистанции, испытания на психическую устойчивость, а вовсе не на скорость. Нил Армстронг прошелся по Луне, я – по наизеленейшему газону берлинского «Олимпиаштадиона». Если вспоминать чемпионат мира 2006 года, финальный матч против Франции, есть момент, который я ощущаю как глубоко личный. Когда закончилось дополнительное время, и Марчелло Липпи, тренер сборной Италии, направился в мою сторону, в голове у меня загудели колокола. Честное слово, лучше бы уровень шума был повыше. Но колокола оказались недостаточно громкими, и два слова этого дивного тренера все-таки пробились через гудёж, дойдя до моего слуха без особых искажений: «Ты первый». В смысле – иду бить пенальти. Все-таки это сомнительно радостная новость, когда тебе сообщают, что идти к точке придется сразу, чтобы торжественно открыть пыточную церемонию в рамках самого невероятного матча в жизни футболиста, какой только можно сыграть, да хоть просто вообразить… Это значит, что да, тебя считают лучшим, но если ты промажешь – ты король мудаков.
«Так, бить буду в правый угол; нет, лучше в левый, вратарь такие мячи плохо берет. Или нет, лучше в девятку, так точно забью. А если пробью плохо, и мяч улетит на трибуну?».
В голове у меня все перемешалось, мысли врезались друг в друга, как пьяные на автодроме. Я не представлял, что бы такого выдумать, но худшее было еще впереди. Когда исход футбольного матча решается вот так (прямо-таки символизм: ты один против миллионов), а вратарю придется отражать удары, в которые вложена сила всего народа, то существует такой массовый садистский ритуал, знакомящий тебя с твоим неотвратимым будущим. На жертвенный алтарь восходит готовая прихватить тебя вереница, в которой пустует как раз твое место. Обе команды толпятся в центральном круге, от толпы по очереди отрываются пенальтисты и идут к воротам. Врагу не пожелаешь. Одолеть нужно где-то полста метров, а на самом-то деле это жуткий марш навстречу твоим собственным страхам. Сравнение с приговоренным к смерти, который бредет по Зеленой Миле, последнему коридору в жизни, – это, конечно, слишком и вообще не в тему, но, думается мне, в какой-то степени отражает суть.
Пора было идти, и я пошел, решив довериться порыву: «Пробью по центру, повыше, Бартез все равно будет падать, а так он до мяча точно не дотянется, даже ногами». Попытка. И пытка. Броня внутри и снаружи. Ступаешь к точке, как будто нафаршированный взрывчаткой. Идти я решил медленно, на каком-то подсознательном уровне хотел ухватить все до мелочей, хотел полностью все прочувствовать, чтобы никогда не забыть этой прогулки на свежем воздухе, когда секунды превращались в часы, а каждый шаг – в акт жизненной драмы. Вышло не очень: многое ускользнуло, в памяти сохранились какие-то обрывки. Я буравил взглядом поле под ногами, как будто оно чем-то отличалось от сотен других, как будто это был не привычный дёрн, как будто шипы вязли, утопали в чем-то мягком. На бутсах у меня написаны имена детей, и, может, поэтому ступать я старался предельно осторожно, чтобы укачивать их, а не трясти. Иногда я поднимал глаза, вглядываясь куда-то в горизонт, в конечную точку маршрута, но видел не Бартеза – меня отвлекали фотовспышки за воротами.
«Хоть бы не слепили, хоть бы не слишком уж мешали».
И вот я дошел до точки, во всех смыслах. Я поднял мяч – он весил как столб воздуха, который вдавливал меня в землю. Буффона было не видно, я хотел поймать его взгляд, мне бы все это не помешало – знак, жест, посланная по воздуху подсказка. Но Джиджи в тот момент было не до моих проблем, ему хватало своих. Погладить мяч было обязанностью, воздеть глаза к небу – мольбой о помощи, потому что если Бог есть, он не может быть французом. Я вздохнул. Вздохнул глубоко, судорожно. Этот долгий вздох был мой, но – и рабочего, который живет от зарплаты до зарплаты, и малость сволочного бизнесмена, купающегося в деньгах, и учителя, и студента, и потомков итальянских эмигрантов, которые нас так поддерживали, и миланской матроны, и проститутки на панели. Я был ими всеми.
Может быть, чушь скажу, но именно в тот миг я понял, как здорово быть итальянцем: бесценная привилегия. Меня научили этому не болтуны-политики, эти разнузданные хапуги, сами своей болтовни не понимающие, ни школьные учебники истории, хотя, скорее всего, потому, что я их сроду не открывал, и они пылились себе (родители правы, это было нехорошо). Никогда бы не подумал, что один-единственный миг перед пенальти мне все так хорошо прояснит в голове, вовлечет меня в могучий поток, заставит почувствовать себя шестеренкой абсолютно несовершенного механизма – машины с прогнившей требухой, с пьяным водителем, старенькой и все-таки до слёз единственной. Италия – такая страна, которую любишь именно за то, что она Италия.
Я забил. Но даже если бы промахнулся – урок все равно был получен, а от отчаяния усвоился бы даже лучше. В голове не укладывается, что твои чувства объединяют тебя с миллионами других людей; что ты чувствуешь так же, как они, тогда же, потому же; что вы в разных городах, которые, может, еще минуту назад вообще враждовали или, во всяком случае, были слишком уж разными и оттого не имели ничего общего. Эта теплая дрожь, пробежавшая по телу за секунду до того, как я загнал мяч в ворота, – самое настоящее мое чувство за всю жизнь. Потом мы с ребятами в раздевалке часто все это обсуждали, и я понял, что не один я вернулся из Германии с желанием говорить о высоком.
Тот пенальти для меня еще и самоопределение. Как обычно, мне никто не поверит, но сам я себя ощущаю в большей степени тем Пирло, который пробил по центру на чемпионате мира в 2006-м, а не гениальным Пирло имени «черпачка» на Евро-2012 против Англии. Тем более что в обоих случаях я был просто самим собой – Пирло, выбравшим самый эффективный способ свести риск ошибки к минимуму. Сейчас объясню: я не как Тотти, который на Евро-2000, с Голландией, прежде чем идти бить пенальти, сказал Ди Бьяджо и Мальдини свою знаменитую фразу. Пойду, говорит, «черпачком» пробью. А я все решил в последний момент – в смысле, когда увидел, как английский вратарь Харт кривляется у себя в воротах. Я разбежался, еще не зная, как именно пробью, и тут он дернулся: это и был момент принятия решения. Решения внезапного, не продуманного, просто мне показалось, что это единственный способ довести шанс успеха где-то до ста процентов. Выпендрежа было ноль, это не в моем стиле. Так называемые эксперты в этом жесте прочитали какие-то тайные знаки, какое-то скрытое желание поквитаться, выдумали даже, что я это отрабатывал и отрабатывал на тренировках перед матчем. Нет, о том, что в те дни чемпионата Европы мы практически и не тренировались (все силы и время у нас отнимали переезды из Польши на Украину и обратно), я вообще молчу, но разве можно запланировать такую ситуацию, причем задолго? Или ты Тотти, или пророк, или чокнутый.
Никто не знал, что я так пробью, не знал по одной простой причине – даже я сам этого не знал. Я отдаю себе отчет, что это объяснение кого-то расстроит, а кого-то поймает за руку, но факт остается фактом: реальность куда менее романтична, чем кажется. Этот удар «черпачком» был чистой воды расчетом, в тот момент это оказалось решением наименее опасным. Самым надежным, самым, как говорят умные люди, продуктивным. А в глазах людей это и впрямь выглядело как отличный способ выиграть у соперников, которые вышли против нас фаворитами, способ перевернуть матч в свою пользу, сделав из поражения победу, а из «почти вылетели» – выход в полуфинал. Но все родилось и умерло за какое-то мгновение. Во всяком случае, для меня, хотя ребята и обалдели, и захотели разобраться. То есть сначала-то они меня похвалили, но тут же у всех возник один и тот же вопрос, который мне и задали хором: этакий школьный хор взрослых дядек с детскими распахнутыми глазёнками. Всех терзало только одно сомнение – я бы сказал, экзистенциальное: «Андреа, а ты не сбрендил?».
Все удивлялись, я – нет. Я знал, почему я это сделал. И для скольких людей.
Подписывайтесь на Dynamo.kiev.ua в Telegram: @dynamo_kiev_ua! Только самые горячие новости
Загрузка комментариев
