Мы взрастили монстров, а они превратили нас в рабов

Не знаю, почему так получилось, но я мало и редко говорю моим родным людям слова любви. Просто люблю их и все. Только сейчас подумала, что они могут обижаться, что сама буду жалеть когда-нибудь, что недосказала; не обняла лишний раз при посторонних. Но так вышло. В молодости я была доверчива и часто верила окружающим, когда они хвастались донжуанскими подвигами.

Возможно, мне удалось бы спасти первую дочь, если бы я не стеснялась своего плохого самочувствия и била тревогу, а не слушала тех, "у кого было точно так же, и ничего – родили, как миленькие, и не надоедали окружающим". Как оказалось ближе к исходу, случай был редкий, он попал даже в медицинские журналы, но ребенка спасти уже не удалось. А рассказы бывалых оказались туфтой. Те, кто на всех углах хвастался любовными подвигами, на самом деле имели проблемы с этим делом и компенсировали их трепней. А те, кто реально имел массу любовных приключений, не афишировал их направо и налево. Была даже такая матерная поговорка (увы, она много теряет в краткости изложения в культурном переводе): "Кто имеет половые сношения, тот не брешет об этом. А кто брешет – тот не имеет".

Точно так же "безмернолюбящиенасловахродители" почти всегда оказывались совершенной противоположностью. "Великолепные мастера" - неумейками. "Педагоги столетия" – нудными, бестактными училками. И так далее. Поэтому, со временем я практически ни разу не ошибалась, когда при бурных рассказах кого-то о собственных достоинствах в той или иной отрасли, сразу ставила знак минус именно там. Так вот, на днях мое когда-то любимое "Зеркало недели" принесло очередное разочарование – ту самую статью Мостовой "Не отрекаются любя". Ее столько людей в последние дни с восторгом перепостили. И не меньше – разобрали по косточкам. А у меня появилось знакомое чувство изжоги при переборе. И почему-то вспомнилось, как пан полковник во время Майдана призывал всех достать свое законное боевое или охотничье оружие и применить его. А когда пошел адский замес, куда-то тихо исчез. И выплыл, когда все затихло, организовывая отправку наложивших в камуфляж "беркутят" к месту дислокации. И так как-то тошно стало от этих публичных приступов патриотизма. И от устойчивой профессиональной привычки только критиковать.

А теперь о любви. Я не могу пафосно воскликнуть: "Как я с детства люблю Украину!". Тем более, что в детстве я любила ее вполне прагматично. Летом, из голодного неуютного Орска, где служил папа, после долгой нервной дороги мы приезжали на поселок ХТЗ. Вкусно пахло бабушкиными пирожками и жареной рыбой (дед рыбачил); во дворе ждали подросшие друзья-подружки, которых не видела целый год; в магазинах без очередей продавалось мороженое и конфеты. Можно было смотреть телевизор (в российском городке телевидения еще не было), целых 2 программы, но с "Капитаном Тэнкешем", "Ставкой больше, чем жизнь", "4-мя танкистами и собакой". А потом мы ехали на папину родину, в Чернечий Яр, на "хутор близ Диканьки". До сих пор помню поля гречихи и подсолнуха и гудение пчел, когда мы долго шли от автобуса к дедовому селу.

Для родителей эти поездки, наверно, были очень тяжелыми в бытовом плане: плохое транспортное сообщение; отсутствие магазинов, электричества, привычных городских удобств и т.д. Но ребенка родительские трудности мало волнуют. И в памяти остается густой запах луговых трав; ручной ужик, принесенный с Ворсклы; темное бархатное ночное небо с огромными звездами (в городе такого не бывает); поляны с земляникой, которую лениво было собирать, и мы падали и ели ее губами, лежа; походы к бабе Горпине за паляницей, испеченной в печи на капустном листе; выводок ручных цыплят, мать которых утащила лиса у нас на глазах средь бела дня; вьюны и щуки, принесенные взрослыми с рыбалки. И куча старинных книг у деда на этажерке – мы с двоюродным братом за неимением другого перечитывали их каждый год. Запах этих страниц, иллюстрации, дрожание света керосиновой лампы на странице – нигде так ярко не представлялись Вий, Левко, панночка, как в этой маленькой хатке с глиняной долівкой. А потом мы обязательно ехали в Диканьку к другим бабушке с дедушкой (родителям покойной мамы - я воспринимала, как должное, что у меня три комплекта дедов), ели огромные вареники с вишнями, в саду пахло яблоками и медом, пышно цвели жоржины. Дед водил нас в усадьбу Кочубеев, в сиреневый старый парк, к знаменитым кочубеевским прудам, рассказывал про Мазепу (совсем по-другому, чем потом в школе). Я не задумывалась тогда – люблю ли я Украину, почему я спокойно читаю по-украински и розумію мову, которой меня никто не учил. Просто это была волшебная страна каникул, ласковая и уютная. Я рыдала, уезжая в колючий неприветливый Орск, и с первого дня начинала считать долгие дни до возвращения.

Ближе к папиной пенсии мы переехали в Луганск, который тоже стал продолжением сказки – военный городок был городом в городе. Я становилась старше и, приезжая в гости к брату в Россию, уже сознательно хвасталась перед новыми знакомыми, что я с Украины. Мне завидовали – ведь Украина по сравнению с Россией была сытой, теплой и доброй. Мы всегда отсылали посылки с продуктами, а брат, приезжая в отпуск или командировку, тащил от нас огромные сумки с едой. Когда распался Союз, все мы были патерналистами, и в Донбассе голосовали не за Украину, а за колбасу без надоевших ростовчан-мешочников. Кто из нас вникал в то, что продукция наших многочисленных заводов не нужна никому, кроме Союза? Что от Москвы, которая первыми угробила у нас наиболее конкурентоспособные производства, надо сразу отгребать, как можно дальше? Что надо думать, прежде, чем голосовать то за "крепкого производственника", то за ярого коммуниста , то за откровенного уголовника? Мы гробили нашу несчастную страну, надеясь, что придет добрый начальник и всех осчастливит. Мы хватались за Россию, как за соломинку, хотя она постоянно унижала нас, хо*лов (я хорошо помню, как высокомерно вели себя россияне, когда купили доведенный ими же до нищеты завод). Мы не вникали в то, что происходит вверху. Мы трусили пойти против любой власти. Мы взрастили монстров, которые превратили большинство из нас в бездумных покорных рабов – мечту любого правителя. Черновол был для нас пугалом, а ведь выбери мы тогда идею, а не одноразовый кусок хлеба, все могло быть иначе. Нам некого винить, кроме самих себя. Увы, работу над ошибками выполнили далеко не все.

Тогда мы по инерции продолжали праздновать 7 ноября и 1 мая, используя праздники, как короткий перерыв в гонке на выживание. И были они такими же тусклыми, как и наша жизнь, ведь каждодневная страшная усталость съедала все эмоции. А новый праздник – День Незалежности (его так противно-издевательски и называли в Луганске - нєзалєжнасті) - не воспринимал практически никто, ни народ, ни кукловоды. И не праздновали никак, пара официальных мероприятий не в счет. Тем более, что впереди был настоящий луганский праздник – День Шахтера, с ярмаркой у стадиона "Авангард", гуляньями, выставкой цветов, реками водки и тазиками оливье. И вот в какой-то безрадостный перестроечный год, просто чтобы использовать лишний выходной, мы с детьми решили проведать тетю в Полтаве. К тому времени уже давно ушли мои полтавские дедушки-бабушки, а с ними и счастливые летние поездки. И вот, мы с детворой, сев в поезд в хмуром непраздничном Луганске, вышли на сияющем чистотой вокзале "Полтаве-южной" прямо в какой-то нескончаемый карнавал. Дядя встречал нас с цветами. Весь город улыбался, всюду стояли лотки с пирожками-варениками-смаколиками, веселые люди в вышиванках с детьми шли слушать концерты, смотреть представления, гулять в парках. Крутились карусели, звонили колокола в церквях, подпрыгивали на ветру цветные шарики, в Корпусном Саду играл духовой оркестр в обрамлении пышных полтавских цветов, сиял мозаичной крышей краеведческий музей . И даже полтавский Кобзарь, казалось, сейчас выйдет из своей каменной глыбы, и уйдет к белоснежной Альтанке.

Мои жили в самом центре возле круглого скверика с бюстом Пушкина, так что мы успели тогда везде и всюду. На Певческом поле в парке Победы был грандиозный концерт, который закончился красивенным фейерверком. Усталые от впечатлений, мы возвращались домой, и вдруг младшая спросила: "А почему в Полтаве праздник, а у нас нет?". Я не нашлась, что ей ответить. А тетя, которая после войны отработала 2 года учительницей в нашем Свердловске, спокойно ответила: "Тому, що ваші люди ще не зрозуміли, що це їх земля, вони живуть наче тимчасово. Тому небагато квітів, немає душі. Коли вони зрозуміють, що це їх Україна назавжди, тоді і в вас будуть такі ж самі свята". На следующий день мы уезжали с праздником в душе и с грустью, что это счастье недоступно и непонятно большинству наших земляков. Точно так же, как нам непонятна их пьяная бравада количеством выпитых бутылок и пьяных приключений. С тех пор мы каждый год ездили праздновать наш День Незалежності в Полтавочку, пока подросли дети. И каждый раз с грустью отмечали контраст угрюмого, отбывающего повинность чужого праздника, Луганска и радостной открытой Полтавы. Хотя трудно тогда было везде. Позже Луганск как-то смирился, начали появляться какие-то интересные задумки, но по-настоящему народным этот праздник так и не стал – местный День Шахтера продолжал доминировать над общим Днем Независимости.

Наверно, и правда: то, что дается тебе без труда и твоего участия, не ценится. Легко любить красивых и успешных. Или думать, что любишь. Но по-настоящему понимаешь, что любишь, когда душа рвется от жалости и досады; когда не можешь заснуть от горя; когда хочется плакать, а уже нет слез. Когда ты уже отчаялся ждать всходов и стыдиться собственной неумелости, и вдруг, совсем не там, где ожидал, упрямые ростки поднимают репанный советский асфальт…

Олена Воронянська https://www.obozrevatel.com/society/myi-vzrastili-monstrov-a-oni-prevratili-nas-v-pokornyih-rabov.htm