Недавнее прошлое у них, нынешнее настоящее у нас.

александр утробин 66 лет, г. Сатка (Саткинский район), Россия 5 янв фрагмент одной из моих поездок в чечню... чечня. январь-февраль 1995 года

Война в Чечне не оставила равнодушным, наверное, ни одного жителя России, а я практически не отходил от телевизора, не пропуская ни одну новостную программу. Все это я принимал близко к сердцу, переживая как за наших, так и за чеченское население, которое переживало настоящий ад, и это в конце двадцатого века, когда, казалось бы, цивилизация стала более гуманной и человечной.

Вторая чеченская война, на мой взгляд, это сплошное искажение информации, одних делая «белыми и пушистыми», а других «рисуя» в черных красках. Я говорю это так уверенно потому, что прошел много километров по чеченской земле со стороны федеральных войск и по территории, занятой боевиками, и имея при себе радиоприемник на батарейках, с помощью которого мог прослушивать как российскую, так и чеченскую информацию. Ведь даже официально было признано, что российские средства массовой информации проиграли информационную «битву» чеченской стороне. Информация боевиков была объективно убедительна, а главное – правдива. Очень больно было разочаровываться в том, что наши все время врут и изворачиваются.

Я был очевидцем последствий бомбардировки шариковыми бомбами села Шали в первой половине января 1995 года. Налет произошел в солнечный воскресный день, когда на рынке и заправочной станции было очень много народу. И именно по самым многолюдным целям произве- ли бомбометание: рынок, автозаправка, здания телевидения, больницы и прочие. А позже, во время похорон жертв, были налеты на траурные процессии. Вся территория налета была испещрена мелкими шариками, от которых спрятаться практически невозможно. Жертв, естественно, было очень много. На территории рынка мы нашли одну такую неразорвавшуюся, но расколовшуюся шариковую бомбу размером с бочку, из которой высыпались сотни шаров размером с женский кулачок, начиненные мелкими шариками. Почти все эти смертельные «бомбочки» были разобраны на сувениры. Я в Сатку тоже привез один такой шар, который сдал в местную ФСБ. Позже по телевидению я смотрел дебаты депутатов, которые убедили всех, что подобного налета не было и быть не могло. И ладно, если бы это были единичные случаи, а то ведь на каждом шагу сотни и сотни эпизодов актов вандализма и вранья… Привез с Чечни сотни диктофонных интервью наших пленных, русских и чеченских местных жителей, боевиков, полевых командиров, в частности – Абу Мовсаева и Салмана Радуева. Практически все эти множественные интервью носили обличительный характер российской политики в Чечне. По приезде в Сатку дал их для прослушивания своим друзьям, близким, знакомым, мэру города, представителям местных спецслужб… Реакция – «Вам это все подстраивали по ходу вашего передвижения. На самом деле в Чечне все так, как сообщают местные средства информации…» То есть, вера у людей только в официальную информацию… Им так легче жить, потому что в противном случае становишься соучастником этих преступлений.

Хорошо помню телепередачи о гибели Майкопской бригады в Грозном в новогоднюю ночь, репортажи из президентского дворца, интервью Сергея Адамовича Ковалева, наших пленных и раненых солдат, в том числе, нашего земляка, танкиста из Усть-Катава, которого позже я встретил в лазарете боевиков в Старых Атагах, и второго раненого солдата в селе Шали, который получил пулю в шею от нашего российского снайпера при эвакуации из президент- ского дворца перед окончательным уничтожением здания. В феврале 1995 года я был свидетелем освобождения их обоих и других федеральных солдат из плена боевиков при содействии казацкого полковника из Ростова Петра Косова, который присутствовал в селе Шали при передаче пленных солдат. Был удивлен дружескими, теплыми и доверительными отношениями между боевиками и представителями казаков. Об этом рассказ будет впереди…

В командировку в Чечню я собирался примерно неделю. Покупал консервы, сухари – все то, чем можно было питаться в полевых условиях и в подвалах разрушенных зданий Грозного, прячась от обстрелов и бомбежек. Для страховки я сшил белые квадраты на тесемочках с крупной надписью «ПРЕССА», которую со спины и спереди должны были прочитать боевики или российские снайперы, довериться их соответствию и не стрелять… И, думаю, в нескольких случаях эти «этикетки» спасли мне жизнь… В районе площади «Минутка», когда полгорода были под контролем боевиков, мы перебегали от дома к дому, я увидел чеченского снайпера, который рассматривал меня, но стрелять не стал – в то время они с уважением относились к журналистам и старались их оберегать... Но мое состояние было жутким, когда надо было пересечь открытое пространство, каждую секунду я ждал выстрела из окон пятиэтажек и был в страшном напряжении, ожидая, что моя голова вот-вот разлетится как арбуз… Когда перебегали через площадь «Минутка» – а это открытое пространство между двумя противоборствующими сторонами, – я слышал несколько раз свист пуль у уха, и посчитал, что мне здорово повезло.

В итоге, дома снаряжения в рюкзаке у меня набралось такое количество, что до автовокзала я еле-еле его дотащил.

В Пятигорске уже чувствовалось дыхание войны: военные патрули, встревоженные люди, беженцы, толкотня… Надо было как-то добираться до Чечни. Сказали, что возможно только через Ингушетию. С трудом удалось втиснуться в битком набитый старенький «ПАЗик», в котором ехали много часов с длительными остановками на блокпостах. Множество разных удостоверений помогли мне преодолеть все эти «заставы».

В Назрань приехали глубокой ночью, на старенький автовокзал с разбитыми стеклами и без отопления. На улице была минусовая температура, лежал снежок. Переночевал на какой-то скамейке, сильно промерзнув… Утром местные жители мне сообщили, что Президент Ингуше- тии Руслан Аушев свою гостиницу отдал приезжающим журналистам для бесплатного проживания, куда я тотчас направился. Меня без проблем там устроили, напоили чаем. Гостиница оказалась заполнена журналистами всех мастей, в основном, московскими («Время», «Первый канал», «НТВ»), питерскими (канал Беллы Курковой и прочее) и зарубежными: Би-Би-Си, «Индепендент» и т. д. Большинство было экипировано бронежилетами и защитными касками. Ежедневно группы журналистов и одиночки с местными таксистами, хорошо знающими обстановку и дороги, отправлялись в места боев в Грозный и другие территории... Какие-то группы возвращались обратно, проведя в местах боев неделю и больше, их сразу же обступали и расспрашивали об обстановке… Те, кто возвращался, резко отличались от вновь прибывших: уставшие, изможденные, голодные, пережившие глубокие нервные потрясения, ставшие очевидцами смертей и гуманитарных трагедий. Больше всего меня потрясло то, что все, как один, разделяли точку зрения местного населения, боевиков и были настроены против федеральных властей, потому что видели, как федералы «утюжили» города и села, проводили жестокие зачистки населенных пунктов… Мне и другим журналистам удалось сфотографировать чеченку, у которой федеральный солдат расстрелял автоматной очередью младенца в коляске. А русские женщины, родом из Грозного, работающие в Российском представительстве (аэропорт «Северный»), рассказали, как у них на глазах в одном из жилых массивов расстреляли русских молодых ребят якобы за то, что они остались на территории боевиков.

Телевизионщики, да и мы все смотрели все выпуски новостей центральных каналов о происходящем в Грозном. Город к тому времени еще не был захвачен войсками, и везде шли ожесточенные бои. Я видел возмущение операторов и тележурналистов при просмотре очередных новостей с их материалами, которые в Москве искажали до неузнаваемости… В гостинице чувствовалась взаимная солидарность – вновь прибывших и вернувшихся из мест боев окружали вниманием и всесторонней помощью, угощали консервами, коньяком, спиртом и прочее. Уже там мне удалось записать множество интереснейших интервью тележурналистов. Я больше общался с питерскими ребятами, которые мне много рассказали об обстановке в Питере, о своих выездах в Грозный, где среди местных ополченцев они делали свои репортажи и как буквально своей грудью их защищали местные боевики.

Первый день я был в замешательстве… Чтобы ехать в места боев, надо заплатить частнику за риск большую сумму, в несколько сот долларов, которых у меня не было. Надо сказать, что в саткинской газете моя зарплата составляла около двенадцати долларов в месяц. Кроме отча- янных частников-таксистов, желающих подставлять свои головы под пули, никого не находилось. Кроме того, сама дорога туда представляла громадную опасность. Позже, когда мы туда ехали, трасса постоянно подвергалась бомбардировкам, то тут, то там стояли сгоревшие машины, трасса была испещрена пятиметровыми воронками. А какой ужас испытываешь, когда на тебя пикирует страшно воющий бомбардировщик – хочется в землю зарыться… Еще один такой же страшный переезд был с группой молоденьких боевиков, лет 17-20, в продуктовом фургоне от села Шали до города Грозный. Дело в том, что по договоренности между селами каждый населенный пункт должен был выделять бойцов для защиты Грозного, и мы оказались случайными попутчиками одной из таких групп.

Хорошо помню этих сухощавых мальчишек с гранатометами и огнеметами, серьезных, неразговорчивых, сосредоточенных… Ехали они на верную смерть и хорошо это осознавали. С нами они вели себя предельно корректно и уважительно. В каждом селе, в каждой семье – а они, как правило, многодетные – родители отправляли на фронт поочередно своих сыновей. В Шали мы ночевали в одной из таких семей, где трое сыновей уже погибли… Я там сделал очень выразительный семейный снимок. Конечно, поражали мужество, бесстрашие, отвага и ответственность этих чеченских мальчиков перед своими семьями и народом. Есть у меня их фотографии и очень проникновенное интервью одного из них. Не забуду слова фотокорреспондента «Челябинского рабочего» Михаила Петрова, с которым мы вместе были в командировке в Чечне. – Вот где были настоящие герои, – сказал он о боевиках, с которыми мы «пересекались». И другие слова фото- корреспондента московского издания Павла Веленгурина на месте уничтожения турбазы с беженцами в горном селении Махкеты, где мы снимали разорванные взрывами авиационных ракет чеченские тела детей и матерей... На этом месте стихийно образовался митинг журналистов, на котором поддержали призыв всем встать с оружием в руках на защиту Чечни. В наших российских новостях об этом зверском налете передали: уничтожена наркобаза и большое количество боевиков.

Конечно, разные встречались мне боевики, полные «отморозки» тоже были. Но таких я встречал единицы, одного из них – во время моего пребывания в плену в Грозном. Этот чеченец – на вид и в общении симпатичный, обаятельный молодой человек, – как хамелеон, мог принимать разные образы, входить в доверие, на чем, кстати, мы и попались, «загремев» в плен. Его «коньком» были убийства и акты садизма. С каким наслаждением показывал он мне отрезанные человеческие уши или рассказывал об убийствах гаишников или своих же соплеменников, парня и девушки, только за то, что они занимались любовью в автомобиле. Если бы не мой побег и, как результат, силовое освобождение Ольги, то неизвестно, что бы мог с нами сделать этот изверг. Самое обидное, что из всех задержанных боевиков по нашему делу он оказался самым хитрым и изворотливым и в результате сумел скрыться на Украине или в Молдавии.

В Назрани мне пришлось взять двухдневный тайм-аут с целью изучения обстановки и проведения фотосъемок многочисленных беженцев. Материала я набрал «выше крыши»... В ходе съемок чуть не попал в смертельную историю… У одного из сотрудников местного ОМОНа беременная жена уехала в гости к родственникам и осталась заблокированной в одном из чеченских сел, оказавшемся на линии огня федеральных войск. Руководство решило помочь своему сотруднику и отправило в село милицейский «УАЗик» с тремя милиционерами, чтобы вызволить беременную женщину. Попытались провести переговоры с нашими подразделениями, блокирующими село. Мне очень хотелось быть участником этой операции, но – увы… Результат – два милиционера убиты, а один тяжело ранен – наши подразделения не пропустили их, обстреляв на подступах к селу. После многодневной поездки в Чечню я пришел к выводу, что боевики в общении более безопасные и адекватные, чем федеральные войска, у которых при общении один аргумент – пуля или граната. После нескольких подобных случаев я просто избегал встреч с федералами, хотя, казалось бы, должно быть все наоборот... Кстати, меня фактически чуть не подорвали на гранате в расположении наших российских войск на подступах к Грозному, где были развернуты на холмах все наши соединения: танковые, артиллерийские, МЧС и прочие. Ночевали мы в расположении лагеря министерства по чрезвычайным ситуациям и были очевидцами обстрела города Грозного из всех видов вооружений, а это тысячи и тысячи стволов. Канонада стояла невообразимая всю ночь. Многие тысячи снарядов и мин улетели в расположение города… Буквально только перед этим обстрелом журналисты показывали нам съемки, где было видно, что большое количество жителей, в большинстве своем русских, оставалось в городе – неужели командование войсками не знает об этом? Наутро, позавтракав, я пошел прогуляться по расположению войск, где до горизонта все холмы были заняты боевой техникой. Попытался, не рекламируя себя, сделать несколько фотоснимков панорамы расположения войск. Вот тут-то из-за ближайшего танкового подразделения выбежали несколько военных с криками «шпион, диверсант», бросились на меня и поволокли в расположение своего лагеря. Какой-то штатский чеченец закричал, что узнал меня, и что наконец-то поймали давно разыскиваемого шпиона… Тут же какой-то офицер заорал: «Каждый день ловим и подрываем чеченских лазутчиков, а им все неймется! Вчера только какую-то чеченку подорвали на гранате – ходила тут, высматривала...» Я понял, что это мой «финиш». Остаться в живых шансов не было. Но уже в который раз мне повезло… Издалека кто-то из наших увидел всю эту картину и сообщил полковнику, с которым мы только познакомились и которому я стал дорог только потому, что он оказался родом из наших мест, кажется, из Межевого. Он вовремя успел до «минирования» моего тела. Кстати, совсем недавно этот полковник передал мне привет из Москвы с президентом комбината «Магнезит» Сергеем Павловичем Коростелевым. В ближайшие месяцы собираюсь в Москве с ним встретиться – все-таки мой спаситель.

Жители Назрани приятно удивили меня своей солидарностью и гостеприимством к многочисленными беженцам из Чечни. Практически каждая семья взяла на содержание по нескольку бедствующих семей из зоны боевых действий – делились кровом, одеждой и едой. Несколько раз нас приглашали в гости, угощали национальными блюдами, рассказывали о своих обычаях, показывали фотографии. В Чечне очень высоко чтят память своих предков и из поколения в поколение ведут записи родословной. В семьях, где мы останавливались, родословная зачастую велась более двадцати поколений! Безусловно, это заслуживает уважения и восхищения, а в отношении нас, россиян, вызывает досаду – наше равнодушие к своим пра- пра... Я еще как-то пытаюсь нагнать утерянное, собираю фотографии и рассказы о своих родственниках и земляках, сделал несколько фотоальбомов и книг, готовлю еще один фотоальбом из фотографий земляков. К счастью, я знаю несколько человек в Сатке, которые также занимаются своим «древом» поколений.

Был приятно удивлен, обнаружив в Назрани автобус со своими землячками-матерями из Челябинска в сопровождении двух журналистов – Светланы Мироновой и фото- репортера газеты «Челябинский рабочий» Михаила Петрова. Вместе с автобусом прибыл грузовик с гуманитарной помощью и подарками для российских солдат. Больше всего, конечно, удивило то, что ни килограмма продуктов не было предназначено для пострадавшего мирного насе- ления. Ведь солдаты получали хоть какой-то паек... А позже я узнал, что даже доставке гуманитарных грузов населению из-за рубежа чинились всяческие препятствия. Это не поддается никакой логике.

Смысл этой экспедиции заключался в поиске пропавших без вести солдат и в случае их пленения – возвращения матерям чеченцами, так они, во всяком случае, пообещали близким. На первоначальном этапе я присоединился к челябинской поисковой группе. Сначала женщины разделились на группы и по спискам стали искать по разным направлениям и населенным пунктам, войсковым частям. Затем все собирались, делились информацией, координировали дальнейшие поиски и двигались дальше. Как позже выяснилось, параллельно челябинской группе женщин на территории Чечни работали сотни других матерей и отцов, потерявших известия от своих сыновей. Так, в селе Шали мы встретили родителей раненого мальчика- танкиста, которого родители вывезли домой в Усть-Катав, и я с ними несколько раз впоследствии встречался. В селе Старые Атаги в лазарете уфимская мамочка нашла своего сына, которого тоже вывезла домой. И таких примеров – сотни. Позже я был свидетелем освобождения русских солдат из чеченского плена, если его можно так назвать, потому что чаще всего солдаты находились на излечении в лазаретах вместе с ранеными боевиками и имели свободный режим передвижения. В палатах солдаты лежали зачастую вперемешку с боевиками, и поэтому случались курьезные и трагические случаи. Однажды раненому боевику сообщили о гибели его семьи во время авианалета, и он, недолго думая, в ярости, воткнул вилку в плечо раненого российского солдата, лежащего на соседней койке.

Много рассказов матерей я записывал на диктофон. Каждый день добавлялись десятки новых рассказов и свидетельств. Это действительно были документы, полные трагизма и отчаяния… Попытаюсь суть некоторых из них воспроизвести. Одна из мамочек нашла своего сына живым и здоровым в одной из действующих воинских частей, где он работал водителем бензовоза. Вскоре командование части организовало ей встречу с ним. «Ты понимаешь, мама, в Грозном нам пришлось во время боев подвозить топливо для техники по улице, устланной трупами наших солдат, которых некому и некогда было убирать, и в результате к вечеру там была сплошная кровавая каша, колонны шли прямо по ним…» – ее рассказ в автобусе со- провождался плачем всех мамочек, каждая из которых представляла там своего сына.

Для другой мамы ужасная действительность проявилась в другой плоскости. На одном из КПП воинской части вышедший дежурный офицер на просьбы и объяснения матери стал ее нещадно и цинично материть, называя ее сына отморозком, в результате чего она так и не поняла – это касалось конкретно ее сына или вообще солдат…

По мере общения и пребывания в Чечне отношение к чеченцам также постепенно трансформировались в сторону толерантности, в отличие от первоначальной всеобщей ненависти к ним. Единственная мамочка, которая никак не меняла в лучшую сторону своего отношения к местному населению, в конце концов, став очевидцем жесточайшей бомбежки села со множеством трупов и искалеченных детей и женщин, произнесла: «Русские все-таки звери!» Несколько дней мы на автобусе и грузовике с подарками путешествовали в прифронтовой зоне по воинским частям, раздавали тушенку, сгущенку, теплые вещи солдатам. Конечно же, было очень приятно видеть растроганные лица солдатиков, которых по-матерински расспрашивали наши мамочки. Тут же предложили им написать письма своим близким с обещанием отправить в самое ближайшее время. Я тогда сделал много фотографий этих несмышленых новобранцев с тревожными и еще такими детскими наивными лицами. Ни одного интервью не удалось взять, потому что им всем категорически запретили общаться с журналистами и рассказывать что-либо о службе.

На улице было около 00С. Ночевали в специализированных эмчеэсовских палатках на нормальных кроватях, в отличие от недельной сидячей ночевки в автобусе. На следующий день недалеко от консервного завода нас развернули и ввиду опасности продвижения отправили в обратном направлении. Все эти передвижения, конечно, были чреваты опасностями. На одном из участков чудом не погиб от выстрела снайпера водитель нашего грузовика. Пуля прошла в нескольких сантиметрах от лица через лобовое стекло в момент, когда он потянулся в «бардачок» за сигаретами. Обычно местные водители, чтобы защититься от обстрелов, по краям вешают «броники» – иногда это помогает. У нас же такой роскоши не было. Когда приходила моя очередь быть сопровождающим рядом с водителем, всегда сидел в напряжении, чтобы в случае обстрела успеть нырнуть на пол.

После возвращения из поездки по войсковым частям мы решили ехать на территорию боевиков через станицу Асиновскую, где сразу за ней находился последний блокпост, а дальше уже «вражеская территория» – село Самашки. Через фронтовую зону ходил рейсовый «ПАЗик», который не трогали ни те, ни другие, но на блокпосту проверяли тщательно… Меня сразу предупредили, что могут изъять фотоматериалы, поэтому пожилая чеченка, ехавшая в этом автобусе, изъявила желание помочь мне и спрятала их в продуктах, а так как она ездила каждый день, ее сильно не обыскивали. Были в автобусе и несколько чеченских студентов из Питера, которые ехали на каникулы к родителям и не воспринимали всерьез опасность, которая им угрожала. До блокпоста все ехали, оживленно беседуя, знакомясь и обсуждая последние фронтовые новости. Погода стояла пасмурная, слякотная, моросил дождик. Могли ли мы знать, что для кого-то из пассажиров нашего автобуса этот блокпост станет последней – трагической страницей его жизни? Автобус остановили для проверки. Увидев молодых чеченских парней, проверяющие их буквально выволокли на улицу и бросили лицом в грязь… Мы уехали, и только спустя время, узнали, что эти парни пропали без вести… А чеченка, которая помогла мне, встретилась случайно на моем пути через два года, там же, в Самашках, и рассказала под диктофон все ужасы этих двух военных лет – голод, холод, зачистки, гибель родственников, близких и друзей. Я слушал, и казалось, что это все рассказы о Великой Отечественной войне, не может быть такой ненависти между народами одной страны, столько людских страданий. Зато через три дня после разговора с ней, в марте 1997 года, мы в Грозном попали в заложники, откуда через два месяца мне чудом удалось бежать.

Дорога после Самашек открыла нам все ужасы войны. Постоянная канонада, обстрелы, авианалеты на стратегические объекты и не только, и на все, что движется… По мере нашего продвижения нам постоянно попадались остовы сгоревших легковых машин, громадные воронки от авиационных бомб. В село Шали – а это одно из крупных сел в Европе – так, во всяком случае, нам сказали, мы приехали спустя небольшое время после жесточайшего авианалета. Судя по большим жертвам среди гражданского населения и разрушениям гражданских объектов, можно было судить о беспрецедентной варварской акции. Кроме того, в авианалете использовалось оружие, запрещенное международной конвенцией, в частности, шариковые бомбы, которые мы видели в действии, а точнее – их разрушительный результат. О результатах обстрелов мирных сел можно судить по следующим комментариям: «Если сказать в двух словах, то население Чечни тихо сходит с ума. Не в переносном смысле, а в буквальном! Представьте себе людей, которых в течение всего года подвергают массированному обстрелу из самых современных видов оружия, включая системы залпового огня «Град», «Ураган» и т. д. Причем, они не прекращались даже тогда, когда российская армия якобы объявила мораторий на ведение боевых действий в период переговорного процесса. Население многих сел месяцами не покидает холодные сырые подвалы. Наступления сумерек – именно тогда начинают свою беспощадную деятельность артиллеристы – многие ожидают, как расстрела в камере смертников. Вследствие бесконечных обстрелов погибло много мирных жителей, разрушены предгорные селения Бамут, Старый Ачхой, Орехово. Те, кто выжил физически, безнадежно больны, совершенно подорвана психика. Холодные зимние месяцы в подземелье, отсутствие света и тепла, голод подорвали здоровье людей.

«Как утверждает ИТАР-ТАСС, всю прошедшую ночь по селу Махкеты велся интенсивный обстрел из установок залпового огня «Град» и «Ураган». Число жертв обстрела равно 18, несколько десятков жителей ранены. Их не могут вывезти из села, так как вчера во второй половине дня федеральные подразделения перекрыли единственную дорогу, ведущую из этого населенного пункта. Некоторых тяжелораненых пытались вывести из Махкеты горными тропами. Из 8 человек, доставленных в больницу Шалинского района, четверо скончались от ран, состояние остальных оценивается как критическое. Единственным ближайшим местом, где пострадавшим могут оказать квалифицированную помощь, остается сам Шали, но город вновь блокирован. Солдаты на блокпостах не разрешают машинам с ранеными проехать через оцепление».

В то время комендантом села Шали был общеизвестный полевой командир Абу Мовсаев, через которого производился обмен и выдача пленных российских военнослужащих. Посредником был казацкий представитель, кажется, из Ростова, полковник Петр Косов – человек волевой, то- лерантный, пользующийся уважением казаков и чеченцев. Мы несколько дней находились на базе департамента государственной безопасности в Шали, ночевали в семьях местных жителей, участвовали в передаче пленных рос- сийских солдат казакам, с которыми обратно в Россию и возвращались.

В те дни я записал много интервью российских пленных, местных боевиков, Абу Мовсаева – впоследствии известного полевого командира, за которым охотились наши спецподразделения и в конце концов уничтожили его. Он довольно много и охотно общался с нами, журналистами, не раз обедали. Даже пленный лейтенант, занимавшийся там уборкой помещений, за общим столом вместе с нами пил чай, как бы и не стесненный своим положением, рассказывал о себе. Я хорошо помню тогда, что несколько наших пленных солдат и офицеров занимались какими-то работами в помещении ДГБ, и мы с ними свободно обща- лись без присутствия рядом чеченцев. Как таковой охраны я и не помню – там всюду сновал народ или вооруженные боевики, по двору ходили, как бы считавшиеся пленными, наши солдаты… Питались боевики и все, кто там был, в том числе пленные и гости-журналисты, которых был просто неиссякаемый поток, продуктами, доставляемыми местными жителями. Абу Мовсаев – достаточно молодой человек, лет двадцати восьми, ростом под метр восемьдесят, красивый и даже обаятельный чеченец. Видно было, что местное население его уважает и любит. Я хорошо помню его мягкий, ровный тембр голоса, с которым он общался даже с пленными, и в то же время в нем чувствовалась твердость характера, острый ум и чувство справедливости, с которым он решал возникшие проблемы. Я не один раз обращал внимание на то, что в Чечне лидерами становятся не случайные, а достойные – умные, справедливые и мужественные люди, которые зарекомендовали себя среди населения только с положительной стороны. Не видел, чтобы там с окружающими и даже с пленными обращались уничижительно или оскорбительно. Я сам был в плену, и меня ни разу не унизили и не оскорбили, несмотря на то, что само положение пленного унизительно. И, тем не менее, ходили слухи, что, когда во время авианалета погибли его близкие родственники, он в бешенстве застрелил какого-то непокорного нашего офицера.

Я хорошо помню интервью нашего солдата из Екатеринбурга, пробывшего в плену около полутора лет и впоследствии все-таки вернувшегося домой, его рассказ об издевательствах старослужащих в Российской Армии, которым он подвергался, особенно в расположении боевых позиций, и об уважительном и справедливом отношении к нему в плену.

Итак, пока страна встречала новый, 1995-й, год, в Грозном завязались тяжелые бои. Части и подразделения, вошедшие в центр города согласно заранее разработанному командованием Объединенной группировки и «лично Анатолием Квашниным» плану, оказались блокированы, рассечены, раздроблены и методично добивались чеченскими отрядами. Тот январь стал едва ли не самым кровавым месяцем за всю историю новейших «чеченских войн». Удары с воздуха, а затем и боевые действия, развернувшиеся в еще недавно полумиллионном городе, население которого в силу многих причин просто не могло так быстро его покинуть, унесли десятки тысяч жизней – с декабря по апрель погибли от 25 до 29 тысяч гражданских лиц. Я – очевидец данной ситуации.

В январе мы обследовали несколько районов Грозного, еще находившихся под контролем боевиков. Гражданских и журналистов они не трогали. Во многих домах находились, в основном, русские жители в очень подавленном состоянии – голодные и холодные, большая часть их пряталась по подвалам. Выходить и куда-либо передвигаться уже было опасно – бомбардировки и обстрелы не прекращались. Все эти районы контролировали боевики, они же и подкармливали русских бабушек. Позже на месте этих домов мы увидели развалины, не знаю, остался ли там кто-либо в живых. Мы там сделали много фотографий и взяли интервью у русских жителей. И, что интересно, из сотен интервью наших сограждан ни в одном они не жа- ловались на чеченцев. Слова благодарности были. И мы воочию видели эти свидетельства.

Приведу свой комментарий к этой статье на русско-язычном сайте: "Это комментировать сложно. Мы, в Украине, в принципе, знали о событиях в Чечне, но о всей глубине происходящего, естественно, знали немногие. Сейчас наша страна испытывает на себе, примерно, то же. Хотя, конечно, Чечню русские считали своей территорией и, соответственно, разделались с ней "по-свойски". Украина, все же, давно суверенное государство и тут без подставных "повстанцев", без референдумов под дулами обойтись было сложнее, но методы те же, просто способы ведения войны более тонкие, приходится больше врать, создавать хоть какую-то видимость невмешательства, неучастия и прочую шелуху в головы созревшей и разросшейся ваты в своей стране и, чего греха таить, в нашей молодой стране.

И далее. Зачем, собственно, я разместил тут ЭТО? Стараюсь печатать, только, свое, хотя сейчас и это делать не вижу смысла. Но такой материал замалчивать, считаю, нельзя. Его я взял у своего единомышленника, из небольшого сибирского городка, Игоря, человека светлого, умницы, мастера резьбы по дереву и отчаянного путешественника, фотографа красот Сибири. И таких настоящих, а не ватных патриотов своей страны в России много, по крайней мере из общающихся в сетях их, ненавидящих существующий режим в стране, не менее 70-80 процентов. Кроме того, надо же, как-то, разнообразить ведущих представителей "10-ки" в период межсезонья.