Высматривал нас у кухонного окошка. Завидев, принялся стучать — указывая путь к подъезду.
— Я думал, вы памятник пошли смотреть на месте дуэли Пушкина, да заблудились. Вон он, наискосок от моего дома. Не понимаю я Александра Сергеевича.
— Отчего же? — поразились мы.
— Первым не мог выстрелить?!
* * *
— Не разучились радоваться жизни, Герман Семенович?
— Что вы, радоваться надо каждому дню. Особенно в моем возрасте. Проснулся, посмотрел в зеркало: «А я еще жив».
— На «Петровский» выбираетесь?
— Ни единого матча не пропускаю, у меня место в VIP-ложе.
— И как вам нынешний «Зенит»?
— Кажется, Спаллетти — тот тренер, который нужен «Зениту». Очень требовательный, трудолюбивый. В 9 утра уже на базе. Игроки его побаиваются. Мне рассказывали — стоило Широкову что-то ляпнуть на тренировке, Спаллетти так его одернул, что Рома сразу шелковым стал.
— У вашего долголетия есть секрет?
— Каждое утро начинаю с зарядки по 40 минут. Раньше бегать любил, а сейчас ноги совсем больные. Всех операций и не упомнишь. Одну Садырин оплатил. Он в моем «Зените» капитаном был.
— Пока вы его не выгнали?
— Я не выгонял, а мягко уговорил уйти. Пашка был тихоход, в центре поля все проигрывал. А перед этим я действительно из «Зенита» пять человек отчислил — во главе с Вьюном.
— За что?
— Улетел я на совещание в УЕФА, читать лекции тренерам. А эти без меня две игры продали. Сразу из команды выставил!
— Воспитывать было бесполезно?
— Абсолютно. Я Садырина воспитывал, когда тот тренером стал. Говорит: «Зачем мне в команде Загуменных, этот пьяница?» Хоть тот — игрок от Бога. Убеждал Пашку: «А кто не пьет?» Между прочим, Садырина еще в 84-м хотели убирать из главных тренеров «Зенита». Отправили меня проверяющим от спорткомитета.
— Проверили?
— Написал: «Трогать Садырина до конца сезона нельзя». Утром, перед тем как отослать, Пашке записку прочитал — он чуть не прослезился: «Герман Семеныч, спасибо». «Зенит» стал чемпионом в тот год. Я и Варюшина, директора ВШТ, уломал Садырина безо всяких экзаменов принять. А Павел думал, даже с характеристикой ему не помогу.
— Что так?
— В «Зените» в какой-то момент против меня принялись подписи собирать. А Садырин парторг был. Подозвал его: «Как тебе не стыдно?»
— Стало стыдно?
— Потом стало. Встретились в Солнечном, на даче. Я с женой иду, он тоже, еще и сын в коляске. Подошел: «Герман Семеныч, я все пересмотрел. Был в корне не прав. Если можете, извините...» Я простил. Сам, кстати, за всю жизнь ни одного отрытого письма не подписал. Ни в каких подковерных делах не замешан. А вот Морозов все время ходил: «Снимите тренера, поставьте меня».
— Жесткий был человек.
— Не жесткий, а пьяница. Руки постоянно дрожали. Говорю: «Ты что с собой делаешь?» У него в портфеле все время была бутылка спирта. Даже не коньяка! Я прежде не знал, чтоб Морозов так поддавал. А потом мне рассказывают: «Мосягин, Лобановский и Морозов могут выпить столько, сколько две команды не осилят».
— Почему у Лобановского прозвище было Бухгалтер?
— Так он же все высчитывал — сколько метров игроки пробежали, с каким пульсом... Ввел разные поддерживающие режимы — А, В, С, D. Коньков спрашивает Базилевича: «Режим А, В — это я понимаю. А что такое D?» — «Как что? Деньги...» Помню, в сборной киевлянин Трошкин бьет по воротам — мяч улетает далеко-далеко. А он стоит, взглядом провожает. «Ты чего замер? — кричу. — Беги назад!» И слышу: «Лобановский приучил смотреть, куда мяч падает. Чтоб за него не вычли».
— Сегодня все восхищаются невероятными ударами Хонды. В ваше время такие умельцы встречались?
— Был у меня в Луганске удивительный игрок. Шуталев фамилия. Позже в «Карпаты» ушел. У него с рождения не было пальцев на ноге. Играть это ему совершенно не мешало. Даже наоборот, мяч после его ударов летел так, что вратари за головы хватались. Из-за дефекта стопы предугадать траекторию полета мяча было невозможно.
— Почему же звездой не стал?
— Пьяница.
* * *
— Откуда у вас фотография Никулина с автографом?
— Мы в прекрасных отношениях были. Однажды с женой уезжал в Москву, вагон СВ. А в соседнем купе — Никулин с женой и сыном.
— Он вас знал?
— Еще бы. Его отец — болельщик «Зари». Рассказывал: как к отцу прихожу, тот говорит: «Юра, ну-ка, передвинь мою „Зорьку“ повыше, здорово играет». У него самодельная табличка была. В том же вагоне ехал Шуйдин, который в паре с Никулиным выступал на манеже. Керосинщик страшный.
— Да ну?
— Как у меня в купе с вечера на пол упал, так только утром проснулся. А жене Никулина, Тане, я блок сигарет вручил. Достал виски, выпили по стопке. Собираюсь еще разлить, она: «Ю-юра...» Он: «Понял! Пивка можно?» А у меня как раз вобла нашлась. Правда, чистить не на чем.
— Как выкрутились?
— Никулин достал афишу Карандаша: «Извини, Учитель, но воблу ты любил. На тебе и будем чистить».
— С артистами ладили?
— Кирилл Лавров мой приятель был, чудеснейший человек. На «Петровском» вдвоем сидели, он ни одного матча не пропускал. Когда взяли Фатиха Текке, тот сказал: «Забью 61 гол». Так мы с Лавровым смеялись: «Наверное, не доживем до 61-го». Время прошло — Текке два забил. Кирилл меня встречает: «Представляешь, сколько еще ждать?» Пару лет назад прихожу на футбол, болельщики окружили — автографы берут. А Лавров рядом стоит. Я поворачиваюсь, указываю: «Вот у кого надо автографы брать! Кирилл Юрьевич, давай, работай».
— Кто-то из актеров поражает знанием футбола?
— Да посмотрите на Боярского! На Мигицко! Это сумасшедшие люди! Боярский как-то с ногой в гипсе приковылял на «Петровский». Карабкается на трибуну. «Мишка, — говорю. — Ты ж упадешь...» Сейчас директора на стадионе заменили, жаль. Хороший был мужик — Коля Скляренко. Бывший полковник МВД.
— У вас жена тоже, кажется, полковник милиции?
— Майор. В Союзе для женщины последний чин был — капитан. Майора давали, провожая на пенсию. А нынче везде бабы. Даже в моем доме живет женщина — генерал МВД.
— Опасная у супруги была работа.
— Ее, следователя, по два раза за ночь вызывали на происшествия. Как-то раскрыла убийство, которое давным-давно лежало в архиве. Этот случай в институтах изучали.
— С женой сколько вместе?
— С 62-го года.
— А дети? Внуки?
— Нет у меня никого, одни футболисты. До сих пор телефон разрывается. Часто звонят те, кто у меня играл — и в Луганске, и в Тбилиси, и в Ростове.
— Бердыева в ростовском СКА застали?
— Конечно. Он и Серега Андреев жили в военном доме, как-то зашел к ним. Андреев даже не поднялся. Я разозлился: «Ты что разлегся? Король, да? Смотри, доиграешься у меня». Когда Бердыева выбрали капитаном, на Андрееве лица не было. Мрачный ходил по Кудепсте. Очень тяжелый характер.
— У Бердыева легче?
— Курбан каждое слово за мной записывал. Он был старшим лейтенантом — я помог ему демобилизоваться и перейти в «Ростсельмаш». Как в 80-м году мы расстались, так много лет и не виделись. Время спустя я приехал в Казань, а Бердыева как раз в «Рубин» взяли. Сидим с местным начальством, сказали, что Курбан должен подойти. Ждем-ждем, открывается дверь — заходит какой-то лысый. С красивой девушкой. Садится. Я спрашиваю: «Где Курбан-то?» И тут до меня доходит — это ж он, Бердыев! Воскликнул: «Где твоя шевелюра?!»
— А что за девушка?
— Племянница. Говорю ему: «Ты от руки за мной упражнения записывал, а я сейчас тебе все в отпечатанном виде привез». Он очень благодарил. Вместе выступали перед казанскими тренерами. Курбан от макета ко мне поворачивался: «Правильно я говорю?» Киваю — правильно.
— Без уточнений?
— Один момент у него поправил — хоть десять человек в линию поставь, главное, не забывай о диагональной страховке. Курбан уже тогда полтренировки уделял стандартным положениям. Помнил, как я в СКА мучил их этими «стандартами».
— А Гамула до сих пор забыть не может вашу «тропу смерти» из песка и опилок.
— Да, смастерил опилочную дорожку под уклоном. Сначала шесть барьеров надо перепрыгнуть, затем рывки и удары головой по мячам, подвешенным на разной высоте.
— Опилки-то зачем?
— Чтоб снизить нагрузку на коленный сустав. Это у Морозова в «Зените» 90-х по сто прыжков за тренировку делали, после чего полкоманды с менисками полегло. Юра, говорил ему, кенгуру меньше прыгают, чем твои футболисты!
— Тренерскому взлету Бердыева удивились?
— Нет. У Курбана огромная самодисциплина. Трудолюбие. Сидит напротив мечети, четки перебирает, о футболе думает.
— Нынче Бердыев даже шампанского не позволяет себе пригубить в чемпионской раздевалке. А прежде?
— Тоже — ни грамма. Это вам не Заваров с Гамулой. С ними я просто извелся. А теперь Гамула говорит, что я его жизни научил, сделал человеком.
Я Бердыеву и сейчас звоню: «Курбан, прошу — оставайся самим собой, не задавайся. И береги здоровье, а то сидишь в пиджачке на морозе. Замерзнешь насмерть, в сосульку превратишься. Одного такого раскопали на Севере, тот ожил. Так же хочешь?»
— Что отвечает?
— «Я должен быть как ребята». Они Курбана обожают.
* * *
— Тогда давайте о Заварове с Гамулой. Как хулиганили.
— Они не хулиганы были, просто привыкли квасить в Луганске. Заваров получит 500 рублей, соберет вокруг себя шпану — сразу половину пропивают. Самое дешевое вино брали. И Гамула такой же.
— От какой их проделки открыли рот?
— Почти полночь, Кудепста, сбор. Этой пары нет, все двери заперты. Они жили на втором этаже. Открыл их комнату, сел в кресло и жду. Слышу — крадутся.
— Пьяные?
— Ну не трезвые же? По дереву лезут. Перемахнули на балкон, дверь специально оставили открытой. В комнате темно, Гамула шепчет: «Зонина нет, дрыхнет старик». Зажигают свет — а тут я!
— Ловко.
— «Физкультпривет», — говорю. Гамула начал было выступать, — но едва я повернулся в его сторону, сразу рукой голову прикрыл, плюхнулся на кровать: «Все, все...»
— Простили?
— Для Гамулы вызвал патруль и парикмахера. Остригли его и отправили в хозроту. Распорядился: дать ему самую длинную шинель, сапоги на три размера больше, пусть пять портянок накручивает. Вскоре начал меня покаянными письмами забрасывать. Я перед командой их зачитывал: «Опять я получил письмо. Пишет наш товарищ Гамула. Заваров, вникай. Посмотри на себя в зеркало — ты кудрявый, как баобаб...» — «Шо?» — «Я тебе дам „шо“!» Что, спрашиваю, сжалимся над Гамулой?
— Вернули?
— Вернул. А шинель его, будто одежку писателя Островского, приказал повесить на самое видное место. Всем в назидание. С того момента Гамула как меня видел — сразу кланялся.
— Почему Заварова в часть не отправили?
— Чтобы вдвоем в части не пили. Под суд попадут.
— Как еще вы игроков ловили?
— Да вот случай. Уже в Ленинграде. Узнал, что за два дня до матча загуляли в ресторане три футболиста «Зенита» — Поляков, Хромченков и Орлов. Жили они в одном доме. Подъехал туда с шофером, стал ждать. Причем его предупредил — как увидишь троицу, врубай дальний свет. Наконец в три часа ночи вываливаются из такси. Вдруг их ослепляют фарами, а я подаю голос из темноты: «Добрый вечер». Ребята так и рухнули. Утром на базе вызываю керосинщиков к себе. Приходит второй тренер: «Они не идут. Боятся, что отлупите».
— Могли?
— Конечно. Готовишь команду, столько сил отдаешь, — а эти безобразничают. Однажды Заварова папкой отлупил, когда совсем допек.
— Поумнели Заваров с Гамулой после ваших мер?
— Были умными, пока я не ушел. Потом моментально к прежнему образу жизни вернулись. Володю Федотова вообще ни во что не ставили, издевались над человеком. И мне же рассказывали: комнаты на базе соединял общий балкон. Заваров с Гамулой смотрят — Федот спит на кровати. С другой стороны обходим, стучим. Он: «Да-да, минуточку!» Через секунду уже сидит за столом, в зубах трубка, свет зажжен. Мы от хохота катались.
— Федотов вам не жаловался?
— Еще как жаловался. В три часа ночи звонил из Душанбе: «Помогите!» — «Что случилось?» — «Они завтра не хотят выходить на поле. А я офицер, что мне делать?» Позови, говорю, к аппарату двух Кузнецовых, Заварова и Гамулу. Так им всыпал, что вышли как миленькие. В тот год Кубок выиграли.
— Что ж они Федотова не оценили?
— Говорили: лучше бы работал — а то схем каких-то навешал по стенам, векторами разрисовал. Федот слабохарактерный был. Когда выиграли Кубок, нас с женой пригласил в «Метрополь». Выпил: «Герман Семеныч, это ваша команда. Вы ее создали — а я развалил. Нет у меня такого характера, как у вас, Константина Иваныча, Пономарева...»
— Были тренеры в ваше время.
— Да уж. Когда надо было тренерскую категорию получать, на экзамене присутствовали люди из ЦК. Ахалкаци нервничал, дымил как пароход. А Виктор Маслов просто в предынфарктном состоянии был. Так я перед комиссией все ответил и говорю — внизу Маслов мнется, боится: «Он до вас не дойдет, инфаркт случится. У него уже взгляд ненормальный. Проявите уважение, посадите его в президиум».
— Посадили?
— Да. Маслов потом меня под локоть взял: «Пойдем по рюмочке. Ты мне жизнь продлил. Когда ж пить-то начнешь?» — «Да никогда». Даже если после сезона собирались командой в кафе — я садился рядом с цветами.
— Зачем?
— Спиртное в горшок незаметно выльешь, а водой вроде запиваешь.
— Неужели сроду не напивались?
— Было раз. Еще в ленинградском «Динамо» играл. Генка Бондаренко привез из Грузии чачу. В блюдечко налил, поджег — горит! Увидев пламя, многие пить отказались. А я махнул. Бутусов, главный тренер, смеялся: «Вот, Гера, и тебя напоили». Господи, как же мне утром было худо! С кровати подняться не мог. Жена за молоком на рынок сбегала, отпаивала. С того дня меру знаю. Не то что некоторые. Сейчас вспомнил вратаря Фарыкина — тот в «Зените» год отыграл...
— Что за Фарыкин?
— Уникальный персонаж. Пил так, что из ушей вытекало. Закусывать любил пирожками, за что и получил прозвище Пирожок. Однажды тренеры нагрянули к нему домой с проверкой. Увидели, что почти вся комната заставлена пустыми бутылками. «Володя, что это?» — «Ой, сегодня сдам». Ну а кончилось чем? Утонул в реке по пьянке. Или Сашка Маркин...
— Лучший бомбардир осеннего чемпионата-76.
— Да, талантливый форвард. Кабы не тяга к рюмке, играл бы на самом высоком уровне. Как-то спрашиваю на тренировке: ты почему упражнение не выполняешь? Он в ответ: «Маркин знает, как себя готовить». — «Вон отсюда!» — и выгнал с поля. Потом подсел к нему: «Саша, я к тебе со всей душой. А ты как себя ведешь? Да и что знать-то можешь — только когда тебе выпить надо да похмелиться». Маркин в таких случаях всегда отвечал: «Папочка, простите. Вот она дурная бестолковка», — и стучал кулаком по башке. Я ему квартиру в Ленинграде пробил, помог торговый институт закончить. Маркин рано сошел. Работал директором вагона-ресторана. А погиб в 45 лет. Дома заснул пьяный с непогашенной сигаретой, вспыхнул пожар, — и задохнулся в дыму.
— Садырин о вас как-то в горкоме рассказывал — дескать, выпил Герман Семеныч в Чехословакии.
— Да болтнул сдуру. В том числе и за это извинялся. А в Чехословакии на приеме приключилось вот что. Мне говорят: «Попробуйте пиво с шампанским. Вкус — необыкновенный!» Я и попробовал.
— Разыграли?
— Нет, чехи сами шампанское с пивом мешали. Засадил я два фужера этой бурды, — естественно, повело. Сразу поднялся и ушел спать в номер.
* * *
— По словам капитана «Арарата» Заназаняна, когда «Заря» стала чемпионом, тридцать процентов игр было куплено...
— Как ему не стыдно! Клянусь богом, я такими делами не занимался, — Зонин повернулся к иконе на стене и перекрестился. — Любого футболиста спросите. «Заря» играла честно. Согрешил я лишь раз, уже в «Зените». И об этом случае написал в книге. 75-й год, Анатолий Тарасов возглавил футбольный ЦСКА. Очки армейцам давались с трудом, и Тарасов через своего помощника Вальку Бубукина предложил сыграть вничью. Отказать Анатолию Владимировичу я не мог... Вот за моей спиной договаривались, это было.
— Например?
— Когда Севидов тренировал московское «Динамо», то через Казаченка уговорил «Зенит» отдать игру на Кубок. Пообещав в чемпионате вернуть очки. Я об этом узнал уже после матча. А сначала не понимал, почему в концовке наши защитники вдруг расступились перед Долматовым, который спокойно уложил мяч в угол. 0:1 и закончили.
— Должок динамовцы вернули?
— Нет. Нас сплавил судья из Львова по фамилии Кусень. «Зенит» вел — 1:0. Так этот Кусень пенальти в наши ворота придумал, а потом засчитал гол из пятиметрового офсайда.
— Арбитр был не в теме?
— Он же львовский. А «Зенит» в том сезоне боролся за медали именно с «Карпатами». Улавливаете? Но история получила продолжение. Приехали мы во Львов. Хозяевам нужна была только победа. В городе заранее приготовились к празднику. Причем во всех смыслах.
— Это как?
— Когда спускались в перерыве к раздевалкам, администратора «Зенита» Матвея Юдковича кто-то схватил за руку и утащил под лестницу. Оказалось — директор местного завода, герой Соцтруда. Говорит: «Товарищ Зонин, вы просили пять — так мы еще тысячу добавим. И скажите, куда вам японский цветной телевизор прислать». Перепуганный Юдкович указал в мою сторону и тихо прошептал: «Зонин вон пошел. А я — администратор».
— Герой Соцтруда не знал вас в лицо?
— В том-то и дело. Выбрал Юдковича, наверное, по возрасту — он же гораздо старше меня. В итоге «Карпаты» мы вынесли — 3:0. Остались они без медалей. А после игры я разыскал под трибунами этого директора. Выдал все, что думаю, о нем, о «Карпатах», о негодяе Кусене, который там же на стадионе ошивался: «Если год назад кто-то из „Зенита“ отдал вам игру, так я этих людей уже выгнал. Да и не уедете вы далеко с такими методами».
Был еще неприятный эпизод. Вечером накануне матча с тбилисским «Динамо» встречаю в Удельной троицу — Хурцилава, Кипиани и Кахи Асатиани. «Какими судьбами?» — «Герман Семеныч, очки позарез нужны. Помогите». «И здесь покупать пришли?! — вскипел я. — Сейчас вызову милицию, и со своими деньгами вы не в Тбилиси отправитесь, а в тюрьму!» Просители извинились и быстро попрощались. А на следующий день мы обыграли их — 1:0.
— А с Фальяном что за история? Он утверждал, что в 74-м вы его обманули — договорились поделить очки, но если в Алма-Ате с «Кайратом» сыграли 2:2, то в Ленинграде ваш «Зенит» неожиданно победил 3:2.
— Ох, Фальян! Вечно выдумывал. Да сроду с ним этих тем не обсуждал. Мы выиграли честно — а потом узнаю, будто Фальян с кем-то договорился и в Ленинграде скатать ничью. Он вообще был самодур. Абсолютно непредсказуемый человек. Я в клубный автобус посторонних не пускал — а у Фальяна там ездили жены игроков, дети, журналисты. При этом он безо всякого стеснения материл команду. Я ему говорил: «Артем, ты с ума сошел? Ты же — тренер, педагог. Разве можно так говорить своим игрокам, да еще при женах?!» Но ребята к нему тепло относились — Фальян как никто умел выбивать зарплату. И себе, и футболистам.
— В тбилисском «Динамо» с кем особенно намучились?
— Сложных ребят хватало. Кеташвили совсем дикий был. После игры восстановительные мероприятия — Кеташвили нет. Звоню ему домой, трубку жена снимает: «Учтите, если через 15 минут Гела не явится, будете жить на 50 рублей в месяц». Тут же прибегает взмыленный, руки заламывает: «Герман Семенович, в последний раз». А Габелия сколько я отмазывал! Вратарь хороший, но запойный. С Сулаквелидзе воевал: «Подумай о здоровье. Ведрами винище хлещешь. Ты же враг сам себе. Какая печень справится с такими нагрузками?»
— О проблемах с наркотиками Месхи-младшего знали?
— Колоться он позже начал. Оттого и умер в 41 год. А его отца, великого Михаила Месхи, другая беда погубила. Жил через дорогу от базы «Динамо», но мы практически не общались. Месхи-старший человеком был до 12 часов дня. А потом все, разговаривать с ним невозможно. Он же без конца пил. Куда ни придет — ему сразу шампанское наливают.
— Видели хоть одного не пьющего грузина?
— Гуцаев. Впрочем, он и не грузин — осетин. С Газзаевым много лет был неразлейвода. Рассорились в 95-м, после чемпионского сезона «Алании». Гуцаев помогал ему во Владикавказе, пригласил нескольких грузинских игроков и где-то обронил: «Это я Газзаеву команду сделал». Тот обиделся — и конец дружбе. Но при мне в «Динамо» пить было некогда. Дисциплина была ого-го. Даже начальник базы в Леселидзе поражался: «Сорок лет не видел, чтоб грузины стояли в строю!». Помню, сладкая парочка — Шенгелия и Сулаквелидзе — на сорок секунд припозднились. Гуцаева спрашиваю: «Сколько с них?» — «Полтинник». Те взвились было, но я предложил: «Давайте так, если я хоть на секунду опоздаю — берите с меня два оклада». Ребята сразу успокоились. Сверили часы. На следующий день гляжу — эти двое раньше всех на поле вышли. Потихоньку остальные подтягиваются. А я за углом спрятался. Остается минута. Шенгелия и Сулаквелидзе от радости даже приплясывают: «Два оклада, два оклада...» И тут появляюсь я: «Здорово, джигиты!»
— Теперь мы понимаем, почему вам Арзиани мячом в голову засадил.
— Да случайно это вышло. Сулаквелидзе попросил на утро перенести тренировку — у него в Кутаиси дядя умер, на похороны спешил. Как раз дождик прошел, мячи мокрые. Отрабатывали удары по воротам. Арзиани бил последним. Он левша, а мяч под правую лег — и свалился с ноги. Я в тот момент наклонился и получил в висок тяжеленным мячом. Очухался в больнице. С сотрясением мозга и разрывом барабанной перепонки. Три дня в коме провел! Главное, помню, как «уходил». Мозг стал сжиматься, будто его куда-то решили упаковать. Боль стихла. Появилась залитая светом дорога, какие-то цветы, — сплошная благодать! И в эту секунду я пришел в себя. Первое, что увидел, — склонившихся над кроватью врачей. Потом барабанную перепонку склеили.
— Но к тренерской профессии вы уже не вернулись.
— Случай в Тбилиси стал последней каплей. Я же и до этого перенес инфаркт, были проблемы с сердцем. Доктора открытым текстом говорили: «Меняйте работу. Или умрете, как Фальян, во время матча». Когда лежал в Военно-медицинской академии, туда с сердцем еще двух тренеров привезли — Фальяна и Пучкова. Коля спокойно лечился, а неугомонный Фальян вскоре настоял на выписке: дескать, все в порядке, ничего не болит. Домой пришел, включил футбол, разволновался — хлоп, и готов. А как Олег Ошенков в Киеве умер? Май, цветут каштаны. Ошенков выходит на улицу: «Какая красота! А я и не замечал». Схватился за сердце. Побежали за врачом — но поздно.
* * *
— Машину до сих пор водите?
— Вожу. А начал в 42-м году с полуторки. Все время катался на «Волгах», последней было двадцать лет. В прекрасном состоянии — проехала всего 760 километров. Ко мне знакомый пристал, за тысячу долларов ее продал. Мне как инвалиду первой группы положена «Ока».
— Дали?
— Матвиенко вручила ключи.
— Так и ездите на «Оке»?
— Нет, купил «Жигули», «семерку». В гараже стоит. За четыре года — 150 километров проехал, до базара и обратно. Пока ногу поднимаешь, педаль маленькая — убьешься три раза. Я около дома чуть в аварию не загремел, жена с балкона увидела — все, говорит, завязывай.
— Опасные ситуации в вашей жизни случались?
— Да сколько! Еще в Луганске поехал за город — посадил знакомого за руль. Дождь прошел, на дороге грязища от грузовиков, асфальт стал как мыло. Машину повело — водитель успел заорать: «Ложись!» В канаву свалились, дерево задели — и перевернулись. Лежим на крыше: «Все живы?» — «Все...» Через окно вылезли.
А в Ленинграде недалеко от Лебяжьей канавки хлебный фургон так в меня засадил, что багажник поднялся. Вылезает человек: «О, товарищ Зонин! Наконец-то с вами познакомился!»
Но всего опаснее было во время войны. Я — авиамоторист. Вставал в 6 утра, 13 километров пешком — в любую погоду. Опоздать нельзя, сразу тюрьма. У-2 разогревал лампой, готовил к полету. Начальник мой на елку навешивал в Новый год шкалики — игрушек-то не было. Танцует-танцует, раз — выпил. Опять танцует.
— Что тут опасного?
— Что?! Я вам расскажу. Как-то в самолете мотор поменяли, а я мимо шел. Окликнули: «Крутани винт». А я здоровенный, в комбинезоне — так крутанул, что тот чихнул раз, и я вырубился. Очнулся — вокруг народ, кровь льет. Всю руку раздробило, хотели отнимать. Но решили вытягивать без наркоза на лебедке... А меня потом тетка в челюстно-лицевом госпитале на зубного техника выучила. Такие протезы делал — чудо!
— И сейчас смогли бы?
— У меня напротив дома — зубная поликлиника. Лет пять назад приходил — бесплатно что-то мастерил. Тоже было интересно: руки забыли или нет?
— Вы верующий человек?
— Верующий. Дома иконы, молюсь. Я и при советской власти не скрывал, что хожу в церковь. Однажды приехал ростовский СКА на матч с «Араратом». Повез я команду в Эчмиадзинский монастырь. Там служба была, народу много. Поставил свечку. Так начальник команды написал докладную. Вызвали в партком. Генералы начинают распекать: мол, что же вы, коммунист, свечки ставите. А я отвечаю: «Ставил и буду ставить. Делаю это во всех странах. Даже в Нотр-дам де Пари». — «Где-где?» — испуганно переглянулись генералы. — «Собор Парижской богоматери, слыхали?» — «А-а...» Отстали.
— Много нелепого слышали от ростовских генералов?
— Сложно с ними было. Одного генерал-полковника прислали — уши, как у поросенка, и ни одной извилины в голове. постоянно с ним воевал. То с базы бетонные столбы к себе на дачу увезет, то вызывает и заставляет час в приемной ждать. Другому генералу, заместителю командующего, вообще приходилось отсылать план на игру. Расписывал состав, установку, чертил разными карандашами схемы — военные любят стрелочки. Как-то после победного матча вваливается в раздевалку без стука: «Это что такое, товарищ Зонин?» — «В смысле? Мы же выиграли» — «Вы мне установку прислали?» — «Прислал». — «Я четыре часа ее утверждал! А вы состав поменяли». Отвечаю в тон: «Разведка донесла, что у соперника изменения будут, поэтому должен был выбрать новую стратегию». Игроки еле смех сдерживают, а тот ничего не замечает.
Был еще в Ленинграде забавный случай. Во время тренировки звонок — первый секретарь ленинградского обкома Романов на проводе: «Это Григорий Васильевич. Знаю, не любите, когда отрывают от работы. Но срочно улетаю — прошу вас приехать ко мне в Смольный...»
— Что за срочность?
— Рассказывает: получил, мол, записку от Брежнева. Достал ее: «Смотрел два тайма „Зенита“ с „Торпедо“. Ни одного гола. Пригласите своего тренера, подарите ему мяч — чтоб мы его почаще видели в воротах...»
— Подарил?
— Вон этот мяч, на серванте. Романов его с польской выставки привез. К старости мне жаловался, что не любят в Москве ленинградцев. Около Поклонной горы один-единственный деревянный домик — как раз Романов в нем доживал. Там и умер.
— Как у вас в Бирме рука начала гнить?
— Авитаминоз. Фруктов много, но солнце в тропиках все витамины выжигает к чертям! Лекарствами меня обкалывали — ничего не помогало. Поражаюсь, как три года там выдержал. Жара несусветная, дышать нечем. То москиты, то обезьяны с деревьев камнями швыряются...
— Самое большое чудо, которое там видели?
— Древний языческий обряд, который помогает очиститься от грехов. Для этого шаманы вводят людей в транс. Прокалывают им щеки, языки, затем те идут босиком по раскаленным углям. Я не только видел все своими глазами, но и снимал на камеру. Это что-то потрясающее. Металлические иглы, как шампуры, вонзаются в тело, — и ни капли крови! До захода солнца все пляшут, поют, хороводы водят под грохот барабанов.
А как в город Паган ездил? Да там прежде европейцев вовсе не видели. Четыре часа пилили в джунглях вдоль реки. Наконец добрались до огромной пещеры, где лежала восьмидесятиметровая статуя Будды. На красный камень вода капает, переводчик объяснил — это кровь Будды течет. Местные сразу на колени упали, начали молиться. Дальше продолжили путь через пещеры. Часа три топали по бамбуковым мостикам через речушки, пока не вышли к озеру и маленькой пагоде. Мне протянули уголек черкануть что-нибудь. И я вывел на стене: «Зонин».
— Что еще из поездок в Азию запомнилось?
— Приехал со сборной Бирмы на международный турнир в Малайзию. Организаторы устроили шикарный прием. Играл джаз. Каждого тренера приглашали на сцену, чтобы исполнить песню. Дошла очередь и до меня. Поднимаюсь и думаю: «Что ж спеть?»
— На чем остановились?
— На Петре Лещенко.
«Я иду не по нашей земле,
Просыпается серое утро.
Вспоминаешь ли ты обо мне,
Дорогая моя, златокудрая?»
Так спел, что на бис вызвали!
Юрий ГОЛЫШАК, Александр КРУЖКОВ
Подписывайтесь на Dynamo.kiev.ua в Telegram: @dynamo_kiev_ua! Только самые горячие новости
Читать все комментарии (27)