Рубрика " Это интересно ". Выпуск 4. ДЭВИ

Журналист и писатель Дэви АРКАДЬЕВ: «Однажды у меня в квартире раздался звонок: «Ты заткнешься когда-нибудь на «Свободе», пархатенький? — услышал я из телефонной трубки. — Иначе замочим»

30 лет назад в Советском Союзе была издана первая книга известного киевского спортивного журналиста Дэви Аркадьева «Два сезона» с предисловием Виталия Коротича. Она рассказывает о блистательном киевском «Динамо» 74-75-го годов. Книга вышла в сильно урезанном виде, поскольку в те времена только одно упоминание имени главного ее героя Валерия Лобановского вызывало у его оппонентов и недругов, особенно в Москве, обильное выделение желчи.

Недавно на сайте фан-клуба «Динамо» появилась ее полная электронная версия. Со специально написанным для нашего времени предисловием, с редкими фотографиями.

Дэви Аркадьев сотрудничал с Валерием Лобановским на протяжении 37 лет. Потом были написаны бестселлеры «Футбол Лобановского», «Динамо» Киев. Возрождение...». А также вышли книги об Олеге Блохине — «Право на гол», «Футбол на всю жизнь» (два издания).

С 90-го года он живет с семьей в Филадельфии. Сейчас Дэви представляет «ARK-TV» (США). На первом русскоязычном канале в Америке вел свою программу «Украина: вчера, сегодня, завтра». Снимает фильмы. И при первой же возможности приезжает в Киев, где у него есть «резиденция» — однокомнатная квартира. Здесь он и поведал читателям «Бульвара Гордона» о сложных перипетиях своей биографии.

«ЗА ТО, ЧТО Я ХОТЕЛ ПОСТАВИТЬ ПАМЯТНИК НА МОГИЛЕ ОТЦА, МЕНЯ ОБВИНИЛИ В СИОНИСТСКОМ ЗАГОВОРЕ»

— Я начинал как боксер. Мой отец Аркадий Бакман был капитаном первой (подчеркиваю — первой) сборной Украины по боксу, которая в 1933 году на первом официальном чемпионате Советского Союза завоевала бронзу. Заслуженный тренер Украины. Воевал, в 42-м на фронте вступил в партию. Его боксерские перчатки, халат, билет первого в Одессе мастера спорта по боксу хранятся в Музее спортивной славы.

Он хотел, чтобы я тоже пошел по его стопам. Я становился чемпионом Кишинева по боксу, будучи студентом техникума физкультуры (в Одессе, где я родился и вырос, поступить в институт не удалось). Здесь, возмущенный судейской нечестностью, написал в местную газету «Вечерний Кишинев» и в «Советский спорт». Это были мои первые публикации.

В 65-м меня пригласили в Киев — в республиканскую газету «Комсомольское знамя» (бывшее «Сталинское племя»). Взяли сначала внештатным работником, а потом поручили отдел спорта. И это случай из ряда вон выходящий, поскольку я еврей...

23 мая 1969 года ответственный секретарь вызвал меня к себе и говорит: «Позвони домой, с твоим отцом что-то не в порядке». В Одессе мы жили на территории кардиологического санатория «Украина» в домике, где нам выделили двухкомнатную квартиру. (Сейчас там живет моя сестра Светлана, она на пенсии, ее оттуда хотят нагло выселить богатенькие мошенники, шестой год она держит оборону.) Дома телефона не было, я связался с бухгалтерией, где меня знали как облупленного, и услышал: «Дэви, твой папа умер от обширного инфаркта».

С легендой советского футбола Эдуардом Стрельцовым

На похороны приехали его ученики со всех концов страны. Тогда вышел жесточайший приказ: никаких похоронных процессий по городу — сразу в автобус и на кладбище. Выносят ученики гроб с телом моего отца из спортивного зала «Буревестник», где проходило прощание, минуют катафалк. Председатель облспорткомитета кричит им: «Ставьте в автобус!». И тогда один из ребят — Илюша Фридман сказал: «Вот когда ты откинешь копыта, тебя в автобус мы поставим. А Аркадия Давидовича будем нести».

Идем за гробом. Чувствуем напряжение. Милиция суетится — полковники, подполковники. Скандал! «Несут гроб с Аркадием Бакманом! Уже к Дерибасовской подходят!». Подбегают, чтобы остановить процессию. Илюша Фридман что-то им скажет, и они оставляют нас в покое. Кто-то еще подскакивает. Тоже отпрыгивает.

Недавно я поинтересовался у Илюши, как он тогда договаривался с милицией. Он говорит: «Что ты знаешь? Я тому давал пятерку, тому — десятку, тому — четвертак. И они сами собой отваливали. Все покупается: и тогда, и сейчас».

Илюша работал в то время на Одесском Привозе. Говорили: на 500 рублей в день. Когда я ему назвал эту сумму, он усмехнулся: «500? Бери на порядок больше! Мне ж надо было кормить весь обком, весь исполком! Они ж на Привозе кормились». Сейчас Илюша Фридман большой бизнесмен в Нью-Йорке...

Отец был бессребреником. В доме — шаром покати. Умел только душу людям отдавать. Где взять деньги на памятник? В Киеве мои знакомые — мастер спорта по боксу Владимир Белоусов и заслуженный тренер Украины по боксу Рафаил Городецкий — посоветовали мне обратиться за помощью к тем, кто лично знал Аркадия Бакмана, для кого он всегда был «батей».

Сберкнижки у меня не было, я жил от зарплаты до зарплаты. Открыл на 10 рублей счет, чтобы указать его номер в письмах. В записной книжке отца нашел адреса, подготовил 26 конвертов. Они лежали на столе в моем редакционном кабинете. Я куда-то отлучился.

Великий тренер умел держать людей на расстоянии

Возвращаюсь — нет конвертов! Я — к секретарше: «Томочка, у меня на столе лежали письма». — «Дэви Аркадьевич, я их уже отправила». — «Томочка, это были мои личные письма!.. Ну ладно».

И, на мое еврейское «счастье», одно письмо, адресованное судье республиканской категории Шульману, вернулось обратно в редакцию. Мои «доброжелатели» передали его главному редактору Мельниченко. Тот, мне ничего не говоря, идет в ЦК комсомола Украины. А сектором комсомольской прессы заведовал тогда некто Гармаш, как потом оказалось, черносотенец, антисемит. Он встрепенулся: «Это дело надо раскрыть! Мы должны проявлять бдительность».

Вызывают меня на партийное бюро. В кабинете главного редактора уже собрались все редакционные партийцы. Вижу — Гармаш из ЦК комсомола сидит с грозным видом. Редактор зачитывает послание Шульману: «Это письмо вам знакомо?». — «Конечно, знакомо». — «Сколько денег уже поступило?» — спрашивают. «320 рублей». — «Куда они должны пойти?». — «На памятник моему отцу».

Слышали бы вы, какой бред нес Гармаш. Мол, по всей стране действует целая сеть сионистских организаций, которая под разными видами и предлогами собирает деньги для Израиля. А к Израилю тогда относились «очень хорошо». Вывод: таким, как я, не место в партии и в комсомольской печати! Восемь голосов — за, два — против.

Поддержали меня Аркадий Сидорук, заведующий международным отделом, и Нелечка Рудковская, земля ей пухом, а нам на долгие годы, как говорят в Одессе. Она сказала: «Если мы сейчас делаем из мухи слона, как потом сможем смотреть Дэви в глаза?». И третий нашелся — собкор по Львовской области Коля Лесин, тоже земля ему пухом. Прислал телеграмму, что он как коммунист категорически против моего исключения из партии. Этих людей я буду пожизненно помнить.


«Я ВЗЯЛ ПСЕВДОНИМ ПО ИМЕНИ ОТЦА. МАТЬ МЕНЯ БЛАГОСЛОВИЛА»

— Что такое для отца семейства (жена сидела дома с трехлетним ребенком) быть в то время исключенным из партии? Жуткое клеймо! На тебя в любой редакции смотрят как на прокаженного. Но мир не без добрых и порядочных людей. В редакции «Рабочей газеты» отделом спорта заведовал Игорь Заседа, земля ему пухом, замечательный был журналист. Он пригласил меня к себе: «Я не хочу знать, что у тебя там произошло, предлагаю печататься у нас». Первое, что я, не долго думая, захотел сделать для газеты, — учредить приз большого футбола «Кубок прогресса». Сказал: «В Москве это очень трудно пробивается, но я попробую. На знакомстве, на уважении». Меня спросили: «Что для этого надо?». — «Несколько киевских тортов и горилок с перцем».

У меня был опыт. Потому что для «Комсомольского знамени» я уже пробил «Кубок агрессивного гостя». Эта идея не нашла поддержки у Аркадия Романовича Галинского, которого я считаю не только своим духовным учителем, но и наставником по жизни. Земля ему пухом, нам всем на долгие годы. «Дэви, — сказал он, — что это за херня — «Кубок агрессивного гостя»? Вы себе представляете, прихожу к вам в дом, и я — агрессивный гость!». — «А в редакции всем понравилось». — «Ну, так они же долбо...бы!».

Пробил я в Москве и этот кубок. Помню, вручил презенты Льву Филатову, который редактировал еженедельник «Футбол-хоккей», братьям Старостиным... И было, слава Богу, из 12 призов большого футбола два, которые придумал я. А это какой-то след, что ни говорите.

По мнению Лобановского, его конфликт с Блохиным и другими игроками был преувеличен. Дэви Аркадьев — слева

Почему я, Дэви Бакман, стал Дэви Аркадьевым? Написал как-то для «Комсомольского знамени» публицистическую статью о физкультуре в школе, где размышлял о том, почему некоторые ребята легковесно относятся к этим урокам. Она называлась: «Физкультура не предмет?..». Уехал в командировку. Выходит газета, под статьей подпись: «Д. Бакулев». Спрашиваю ответственного секретаря: «Что это?». Он: «Вопрос не ко мне, а к главному редактору. Но, думаю, и от него ничего не зависит. Ты же знаешь, какой в Киеве особенный антисемитизм. Советую тебе раз и навсегда придумать псевдоним».

А тут моего младшего сына, пятилетнего Юрку (родился в 66-м), избили в детском саду, обзывая «жиденком». Должен был родиться второй сын, и мы с женой решили, что у него должна быть другая, не такая опасная фамилия. Тогда я сделал себе псевдоним по имени отца. Мать меня благословила.

В конце 80-х, в разгар перестройки, мне позвонил один из работников украинской службы «Радио Свобода» Юрий фон Штайден: «Можно взять у вас интервью?». Объясняю: «Я, в общем-то, говорю по-русски, пишу по-русски...». — «Это не имеет значения».

Мое имя, благодаря многочисленным публикациям на спортивную тематику, было тогда на слуху. Он говорит: мол, раздаются голоса, что было бы хорошо, если бы на чемпионатах мира, Европы, Олимпийских играх национальные республики выступали своими командами. И спросил, что я думаю по этому поводу. Я сказал, что чем больше будет на международной арене представителей от нашей многонациональной страны, тем сильнее станет советский спорт.

Интервью прозвучало. Естественно, шифровальщики из «Конторы Глубокого Бурения» (КГБ) это засекли и меня в очередной раз выбросили из какой-то газеты. Снова звонит Юрий фон Штайден: «Вами заинтересовались в русской редакции и хотят предложить с ними сотрудничать. Будут вам звонить. Как вы к этому отнесетесь?». — «Пусть звонят», — говорю.

Со мной связался не кто иной, как Константин Нодерашвили, один из политических обозревателей «Радио Свобода». Бывший полковник КГБ, сбежавший на Запад и объявленный здесь предателем. Он предложил мне участвовать в его публицистических программах, и я, спортивный журналист, согласился: «Давайте попробуем». — «Учтите, это связано с риском». Я сказал, что достаточно настрадался, чтобы ничего не бояться.


«ХВОСТ» СОПРОВОЖДАЛ МЕНЯ ДО САМОГО ВЕРХОВНОГО СОВЕТА, НО С АРЕСТОМ РЕШИЛИ ПОВРЕМЕНИТЬ»

— Мой первый репортаж анонсировался так: «Дэви Аркадьева в Советском Союзе можно считать вполне благополучным человеком. Его статьи печатаются во многих газетах и журналах. Его книги сразу становятся бестселлерами. Мы позвонили ему и предложили сотрудничать. И вот что он ответил...». А дальше звучал мой голос. Я говорил, что предложение сотрудничать с «Радио Свобода» — это глоток чистого воздуха, возможность говорить правду и быть полезным своему народу.

13 января 1991 года раздался телефонный звонок из Москвы — от Юрия Щербака, писателя, народного депутата СССР. Мы с ним дружили. Голос взволнованный: «В Вильнюсе льется кровь! Мы сделали письмо за подписью 21 народного депутата, но нигде пробить его не можем: Горбачев и Лукьянов блокируют прессу. Дэви, вся надежда только на вас! Запишите письмо». Я говорю: «Вы сами мне его сейчас надиктуете. И если оно пойдет, то вашим голосом».

И он, и я понимали, что нас прослушивают и в любой момент могут прервать. «Юрочка, — говорю, — я попробую дозвониться на радио, но сегодня воскресный день. Кого я найду?». Слава Богу, удалось связаться с моим другом Володей Маленковичем, который делал для «Свободы» очень острые программы. Он принял от меня этот репортаж в номер, и весь мир узнал о кровавых событиях в Вильнюсе.

Мы жили тогда в четырехкомнатной квартире на Чоколовке. Как-то я слушал в кабинете свой репортаж, надев наушники, а жена спала. Разбудил ее телефонный звонок. Она взяла трубку, зовет меня. «Ни тебе — целую, ни — плюю. «Аркадьева!», — и все», — говорит.

Между двумя обладателями «Золотого мяча» — Игорем Белановым и Олегом Блохиным

Беру трубку. И слышу такой хорошо поставленный, но гнусный голос. Идет отработанная фраза: «Ты заткнешься когда-нибудь на «Свободе», пархатенький? Иначе замочим!», и пи-пи-пи! Я даже не успел как-то среагировать. Но понял, что это ребята из «Конторы Глубокого Бурения» таким вот образом берегут родину. «Кто это?» — спрашивает жена. «Понятия не имею, — говорю, чтобы ее не беспокоить. — По-моему, кто-то перепутал номер. Поспи еще». Пошел в кабинет, связался с «Радио Свобода» и продолжал свою работу. А те ребята, видимо, думали, что я в штаны наложу.

В воздухе пахло свободой, которую уже нельзя было остановить. Помню, как с помощью кооператива «Пегас» я пробил в Киеве приезд Володи Маленковича, который очень хотел возвратиться на родную землю. Согласовал это с председателем Верховного Совета УССР Леонидом Кравчуком. В Доме офицеров мы с Маленковичем наметили три вечера, но добро должен был дать генерал Борис Громов, выводивший советские войска из Афганистана. Ему назвали мою фамилию. Он сказал: «Да, я знаю Аркадьева! Какая там «Свобода»! Это ж наши, это ж киевское «Динамо»! Пусть ребята выступают».

После этих вечеров Маленкович снова приехал в Киев, жил тут. 19 августа 91-го года, где-то в восемь утра звонок. Жена берет телефонную трубку. Смотрю — меняется в лице, бледнеет: «Да, Володенька... Да, Володенька...» — и поворачивается ко мне. «Звонил Володя Маленкович. Сказал: «В стране переворот. За Дэви могут прийти. Ему надо срочно куда-нибудь уехать».

Включаем телевизор, а там — «Лебединое озеро». Что делаю я? Уже в девять утра начинаю обзванивать первые приемные ЦК Компартии Украины, Верховного Совета, Кабмина, МВД, КГБ. Представляюсь, естественно, как корреспондент «Радио Свобода». Спрашиваю, у кого можно взять интервью. Никого нет! Тот — на даче, тот — в другом месте.

Наконец связываюсь с заместителем председателя Верховного Совета Украины Владимиром Гриневым. Профессор, порядочный человек, умница, он говорит: «В стране коммунистически-кагэбистский переворот, но они плохо организованы и долго не продержатся». — «Владимир Борисович, — спрашиваю, — могу я ваши слова использовать в эфире?». — «Не только можете, но и должны! Приезжайте ко мне!».

Хватаю магнитофон и — на улицу. В конце квартала замечаю черную «волгу». Думаю: «Сейчас она двинется, и меня возьмут». Голосую, сажусь в машину — черная «волга» не отстает. Говорю водителю: «Можете побыстрее?». Он: «Конечно, могу». «Хвост» сопровождал меня до самого Верховного Совета. Но с арестом, видимо, решили повременить.

Забегаю в пятый подъезд. Вижу знакомые лица охранников. По-моему, они не воспринимали меня как политического обозревателя, видели во мне только футбольного журналиста. Постоянно спрашивали: «Как там Блохин? Что у него с Лобановским?». Я для них был как свой.

Поэтому задержки у меня здесь не было. Я показал пропуск. Прошел к Гриневу, взял у него интервью. Было опасение, что мне не дадут передать его в Мюнхен. Позвонил Савик Шустер, который заведовал на «Радио Свобода» информационным отделом: «Дэви, нас в любую минуту могут прервать. Вам передадут два номера телефона, которые не прослушиваются». И связь с «Радио Свобода» не прекращалась ни на один день.


«КОГДА ИЗБИЛИ МОЕГО МЛАДШЕГО СЫНА, МЫ ПОДАЛИ ДОКУМЕНТЫ НА ВЫЕЗД»

— С первых дней независимости я делал очень много репортажей для «Радио Свобода» из украинского парламента. 1 декабря 1991 года проходили выборы Президента Украины. Я подошел к Леониду Макаровичу на избирательном участке: «Давайте договоримся: если вы становитесь Президентом, я делаю с вами развернутое интервью». Он с ходу: «Поехали, поговорим сейчас».

Принцип «Радио Свобода»: ты как корреспондент не занимаешь ничью позицию, а находишься как бы над схваткой. И я всегда старался давать людям высказаться, не вставляя свои пять копеек. Кравчук, помню, в том разговоре нелицеприятно высказался о некоторых депутатах. Я предупредил: «Пусть вас не удивляет, если я по этим позициям буду обязательно говорить с вашими оппонентами». Леонид Макарович сказал: «Да, это объективно, я понимаю».

«Контора Глубокого Бурения» контролировала все мои действия и даже пыталась меня завербовать. Тот, кому это было поручено, по-моему, был капитаном. Симпатичный такой, интеллигентный, он позвонил: мол, надо познакомиться.

Спросил: «Вы получили конверт из Мюнхена? Что в том письме?». Как будто они не знали. Я сказал, что мне прислали экземпляр журнала «Киккер», потому что в Киев приезжал его редактор и издатель Карл-Хайнц Хайманн, я с ним встречался.

В Киеве как раз проходила американская сельскохозяйственная выставка. Он попросил, чтобы я на нее сходил и написал о своих впечатлениях. Я побывал там, сказал ему: «Было очень много ваших, их сразу видно, у них же уши торчат. И простите, я бы их всех поувольнял. Работа топорная. Американцы рассказывают о сельском хозяйстве, они же — свое: «А у вас негров бьют!». — «Можете об этом написать?». — «Нет». — «Почему?». — «Потому что это будет донос, а я доносов не пишу».

Капитан просил о встречах с ним никому не рассказывать, но я исповедовался во всем Аркадию Галинскому. Тот сказал: «Ни в коем случае не соглашайтесь! Меня ведь тоже после войны хотели завербовать... Не дай Бог коготок застрянет — птичке пропасть!».

Пришли честолюбивые дублеры... Дай Бог им лучше нашего сыграть!

Вел меня капитан где-то полгода. Наконец начал напрямую: «Вы знаете, что ваши коллеги ездят за границу?». — «Конечно, знаю». — «А вот вас не пустили...». — «Да, — говорю, — в очередной раз». Он продолжает: «Мы все можем, кроме продуктов, тоже стоим в очередях. Но всему остальному можем способствовать. За границу — пожалуйста! Или детей в институт пристроить...». И тут я выдал то, что придумал Аркадий Романович Галинский. «Согласен! — говорю. — Но оформляйте меня в штат! Так надоело быть все время внештатником! Удостоверение, зарплата — и я работаю! Попробую!».

Спустя годы мы встретились с ним на Центральном стадионе, который сейчас «Олимпийский». Поздоровались друг с другом как давние друзья. Я спросил его, не было ли ему нагоняя от начальства за то, что тогда не справился с заданием. Он говорит: «То, что не смог, так это наша работа. Но скажу откровенно: мое начальство стало вас после этого еще больше уважать».

Но в покое они меня не оставляли. В дом позвонил какой-то подозрительный тип и сказал, что хочет быть корреспондентом. Я ему дал от ворот поворот. Приехал некто из Москвы, привез мне, как сотруднику «Радио Свобода», кусочек от памятника Дзержинскому, который там расколошматили. Стоит на пороге, а у самого глазенки бегают, хочет зайти в квартиру. В этот период в Москве избили человека, похожего на моего коллегу Марка Дейча, думая, что это он. «Бей жида!» — кричали остервенело.

Кстати, на первый звонок-угрозу «заткнись или замочим» я отреагировал так: тут же позвонил в КГБ и в МВД. В «Конторе Глубокого Бурения» мне сказали, что доложат об этом начальству, а из МВД приехали через полчаса. Один из них оказался фанатом футбола. Увидев мой футбольный интерьерчик — афиши, аккредитации, книги, — сказал: «Я даже не мечтал попасть в дом Дэви Аркадьева!». Проявил сочувствие: «Здесь мы ничего не можем сделать. Это почерк конторы. Будьте осторожны!».

Моего младшего сына Вадима избили, когда я уже работал на «Радио Свобода». Он учился в ПТУ. Пришел домой в трансе, в шоке, весь в ссадинах. Я не мог у него ничего дознаться, он замкнулся. И лишь спустя несколько месяцев я узнал, что произошло.

Один из его друзей, для которых я достал билеты на футбольный матч (билеты тогда были роскошью), открылся мне: «Сказать вам, кто Вадика побил?». — «Кто?». — «Пришли какие-то чужие пацаны не из нашего ПТУ. Мы ничего не могли сделать. Они ему сказали: «Не вздумай обращаться к своему знаменитому папаше, это тебе не поможет. Его замочат раньше, а потом тебя. Потому что он слишком много вякает на «Свободе».

Ирина Каневская, которая вела «Свободу» в прямом эфире, мне сказала: «Дэви, вы что, идиот? Не понимаете, что вашей семье угрожает опасность? Уезжайте из Киева немедленно!». И мы подали документы на выезд.


«ВЫ ТОТ АРКАДЬЕВ, КОТОРЫЙ ПИШЕТ О ЛОБАНОВСКОМ? — СПРОСИЛ ТРЕНЕР ЯКУШИН. — ТОГДА Я ВАМ РУКИ НЕ ПОДАМ»

— В декабре 1996 года Валерий Лобановский вернулся из Африки. И в пресс-центре клуба «Динамо» — его первая пресс-конференция. Собралось не очень много журналистов. Я приготовил камеру, чтобы снимать.

И вот он появляется. Великий человек, великий тренер, мэтр — называйте как угодно, и это действительно так. Он идет по проходу на сцену. Грузный, щеки после мороза розовые. Всем кивает: «Здрасьте! Здрасьте!». Взгляд цепкий. Замечает меня, расплывается в улыбке: «Персонально!» — и протягивает руку. Понимаю: ему приятно, что ради этой встречи я прилетел из Америки.

У нас раньше были с ним доверительные беседы — без камеры, без диктофона, без блокнота. О многом, закулисном, что у нас с ним было, я написал в своей первой книге «Два сезона», которая вышла 30 лет назад. Потом я написал для московского издательства «Физкультура и спорт» вторую книгу «Футбол Лобановского». Когда мы беседовали с главным редактором — не стану называть его фамилию, для него большая честь быть упомянутым в связи с именем Лобановского даже в отрицательном смысле — о моей рукописи, он сказал: «Дэви, вы ж понимаете, что Лобановский никакой не тренер. Он просто попал в хорошие деньги. Если бы не Щербицкий, его и близко не было бы в Киеве. Ну не может такая рукопись выйти, вы ж понимаете». — «Нет, — говорю, — не понимаю. Я считаю его тренером, который для отечественного футбола, может быть, сделал больше, чем все другие тренеры, вместе взятые. Слава Богу, Лобановский еще есть. И уверен, он еще нас порадует».

— Рукопись пришлось забрать. Книга вышла в Киеве тиражом 25 тысяч экземпляров. Не помню, по какому поводу, поехал в Москву. В перерыве какого-то футбольного матча Володя Маслаченко брал у меня интервью, в котором я рассказывал об этом издании. Рядом находился Михаил Якушин. Выдающийся советский футболист, заслуженный тренер СССР, успешно работавший со сборной Союза, под его руководством московское «Динамо» шесть раз становилось чемпионом страны.

Володя говорит ему: «Михаил Иосифович, знакомьтесь, пожалуйста: Киев, Дэви Аркадьев». Якушин хмурит брови: «Это тот, который пишет о Лобановском? Я вам руки не подам! Расписали, понимаете ли, всяких жуликов». — «Это ваша точка зрения, — говорю. — Бог даст, нас рассудит время». Потом я показал эту книгу в «Футбольном обозрении», куда меня пригласил Жора Саркисянц, мой приятель еще по боксерским делам. И в Киев стали приходить письма со всего Советского Союза, люди просили прислать им «Футбол Лобановского».

Когда Лобановский приехал из Эмиратов в Киев, мои «доброжелатели» — те, кто старались лизнуть его в одно место, — подсунули ему книгу. Вот, дескать, Аркадьев снова очерняет «Динамо», пишет о договорных матчах, о выпивках некоторых игроков... Нас все время хотели стравить. Думаю, причина простая: зависть к нашим доверительным отношениям.

27 мая 1991 года он мне позвонил: «Дэви, поздравляю: «Динамо» хочет переиздать вашу книгу. Вы ж хотите, чтобы она была лучше?». По интонации чувствую, что он ее прочитал и у него есть потребность высказаться. Говорю: «Васильич, включаю свой диктофонный секретарь». Мне показалось, что он пропустил это мимо ушей.

Разговор длился около часа. Он говорил о многом. О том, что его конфликт с Олегом Блохиным преувеличен, выглядит искусственно. И с другими игроками тоже. «Выходя на поле, люди должны выполнять определенные функции. Есть требования общего характера. Выполняя их, твори, показывай себя. И это ни в коей мере не глушит творчества игрока. Боже упаси! Наоборот, это развивает...».

Была затронута и тема договорных игр, вызывающая у Валерия Васильевича понятное раздражение. Ведь его считали чуть ли не родоначальником «странных» матчей в советском футболе. Он сказал с возмущением: «Тут я бы вообще мог раздолбать своих оппонентов так, что от них бы ничего не осталось! Но нет смысла».

Когда беседа подошла к концу, я произнес: «Васильич, какое счастье, что я записал наш сегодняшний разговор. Ваши мысли очень интересны». — «Дэви, — сказал он, — так ведь не только вы записывали». — «Как? И вы тоже?». В ответ его типичное: «Не-е-ет». Я понял, кого он подразумевал, — ребят из «Конторы Глубокого Бурения», — и мы расхохотались.


«ЛОБАНОВСКИЙ ПРОЩАЛЬНОГО МАТЧА БЛОХИНА НЕ ХОТЕЛ»

— ...Без ложной скромности скажу, что это мне пришла в голову мысль провести прощальный матч Олега Блохина, который в 89-м собрал 100 тысяч зрителей на «Олимпийском». Мы с ним работали над очередной книгой, и однажды я его спросил: «Как вы представляете свой уход из футбола?». Он сказал: «Наверное, сыграет «Динамо»-75 и «Динамо»-86. Выступлю за ту и за другую команду». — «А я представляю иначе, — говорю, — это должен быть праздник личности! На трибунах отец, мать, близкие вам люди, а на поле — сборная СССР, играя за которую вы установили сумасшедшие рекорды, и сборная мира, в составе которой вы тоже выходили не раз». У Олега были сомнения: «Кто это разрешит?». — «Это будет бенефис под перестройку!».

Валерий Лобановский изначально не хотел проведения этого матча. Я сразу почувствовал его сопротивление: «Дэви, почему Блохин? А Мунтян, а Веремеев, а Колотов, а другие, которые закончили раньше? Почему мы им не делали такой матч? Это же футбол! Это же команда!». Я сказал: «Я с вами согласен на сто процентов! Но надо же с кого-то начинать! Давайте начнем с Блохина». Лобановский сказал: «Хорошо».

В канун торжественного вечера во Дворце спорта он мне позвонил: «Дэви, по вашему сценарию команды 75-го и 86-го годов должны сидеть в президиуме. Я не знаю, что делать, но их завтра не будет. Я не могу на ребят влиять». — «Васильич, а вы?». — «Нет, нет, я буду!». — «Вот и хорошо, — говорю. — А их мы не вправе заставлять. Пусть им совесть подсказывает, как поступать».

По сценарию иду к Лобановскому, чтобы вывести его на сцену. Тут Олег перехватывает инициативу, обращается к залу: «Кого не хватает на сцене?». Раздались голоса: «Лобановского!». — «Не слышу! Давайте все вместе». И 10 тысяч зрителей начали дружно скандировать: «Ло-ба-нов-ский! Ло-ба-нов-ский!».

Лобановский идет, я его сопровождаю. В руках он, как интеллигентный человек, несет три гвоздички. Поднимается на сцену. Аплодисменты не смолкают. Олег стоит и, так сказать, потеет. Лобановский обращается к залу: «Друзья, регламент!». Публика смеется, замолкает. И говорит где-то 10 минут. И знаете, я сейчас слышу это как завещание великого мэтра мирового футбола талантливейшему, как оказывается, не только футболисту, но и тренеру Олегу Блохину.

Я благодарен судьбе за то, что на протяжении многих лет она сводила меня с выдающимися людьми футбола, искусства, с политиками, с простыми работягами. В Америке я провожу вечера для выходцев из Украины, показываю им свои фильмы о киевском «Динамо» — команде, которой, на мой взгляд, нет аналогов во всем мире. И надо видеть лица этих людей! Они становятся светлее, моложе, разглаживаются морщины.

Для старшего поколения самым незабываемым впечатлением в жизни стал знаменитый октябрьский вечер 1961 года, когда киевское «Динамо» впервые стало чемпионом Советского Союза, прервав гегемонию московских клубов. Весь стадион зажег факелы. И мне сегодня они видятся факелами свободы — факелами будущей Независимости Украины.

Михаил НАЗАРЕНКО
«Бульвар Гордона»

Подписывайтесь на Dynamo.kiev.ua в Telegram: @dynamo_kiev_ua! Только самые горячие новости