Роман Карцев : "Футбол в Одессе"

Роман Карцев

Роман Карцев : "Футбол в Одессе"

Для меня футбол начался после войны, в сорок шестом — сорок седьмом годах. Тогда играли во всех дворах, парках, на заброшенных стадионах. Крики, драки, ругань, разбитые окна, — но это позже, когда появились кирзовые мячи, которые калечили ноги, а если попадали в голову — отбивали мозги. А вначале играли тряпочными мячами. Набивали в чулок тряпки или опилки. Играли часами! По восемь — десять часов подряд. Затем у крана во дворе образовывалась очередь, долго пили воду, живот надувался, как пузырь, на лице пот, грязь — и так до следующего дня.

Мой отец, профессиональный футболист, после войны играть уже не мог.  Он был судьей, и я часто ходил с ним на матчи. Там я впервые увидел Злочевского, о котором ходили легенды. Это о нем говорили, что на правой ноге у него была наколка: «Правой не бить, смертельный удар!». Там я впервые увидел игру Паши Виньковатого из Киевского «Динамо». Я до сих пор вижу его: это был таран, от него отскакивали все. Остановить его было невозможно. Все помнят Стрельцова. Так Паша был вдвое мощней! А Коман! А Юст! Рыжий! Пытаться пройти Рыжего было бесполезно! Он тогда уже применял подкат. Вся Одесса болела за Киевское «Динамо». Конечно, после«Пищевика» — так называлась тогда одесская команда. И стадион назывался «Пищевик». Помню Хижникова, Степанова, Манечку, который написал книгу «Двадцать лет в офсайде и десять лет в запасе» — так о нем шутили!

Меня всегда привлекала судейская форма отца, и в один непрекрасный день (был я тогда классе в четвертом или пятом), когда его не было дома, что-то мне ударило в голову. Я надел отцовскую форму, бутсы, которые были на пять номеров больше моей ноги, взял сирену — судейский свисток, все это свисало, ноги на асфальте разъезжались, — и в таком виде появился в школе. Вся школа сбежалась на мои свистки, уроки были сорваны, стоял хохот. Меня исключили из школы на две недели, и вдобавок отец прибежал в школу — ему нужна была форма... Тогда он меня не тронул — просто снял с меня все. Это было самое страшное наказание! И я голый стоял в коридоре. Наконец уборщица сжалилась, дала мне какую-то тряпку, и я побежал домой, где меня уже ждал отец...

Я не собираюсь писать историю футбола в Одессе, я только кое-что вспоминаю. За два года до моего поступления в театр к Аркадию Райкину я работал на фабрике «Авангард» наладчиком швейных машин. Вы спросите: «А причем здесь футбол?». Почекайте! Зараз розповім!

На фабрике я работал с напарником — старшим по смене. Звали его Боря. Он был страстным болельщиком СКА, а я болел за «Черноморец». Много лет СКА не мог выбраться в высшую лигу. И вот наконец в Одессе две команды в высшей лиге! Когда они играли между собой, Одесса напоминала действующий вулкан, извержение которого доходило до Кишинева и Николаева — главных ее соперников.

Все начиналось с утра. Мы с Борей запускали смену, и где-то часов в двенадцать я отправлялся на базарчик, расположенный рядом с фабрикой. Покупал сало, десяток яиц, скумбрию-качалочку, помидоры, лучок и обязательно шкалик (250 грамм). В нашей подсобке Боря клал сало на раскаленную сковородку, и когда оно плавилось, вбивал все десять яиц. Это самое вкусное блюдо в моей жизни! Я в это время делал салатик из помидоров и огурцов, нарезал скумбрийку. Боря наливал водку (я не пил, мне было двадцать лет), и мы набрасывались на сковороду, салат, скумбрию. Девушки-швеи нас не беспокоили, знали: сегодня — футбол. После утоления первого голода начиналось обсуждение составов — долго, вальяжно, часов до двух. За это время Боря успевал заснуть, во сне проклиная какую-то Зину и Котю Фурса — главного бомбардира «Черноморца». И часа в три мы, закончив смену, шли на футбол, который начинался в семь.

Мы шли по улице Станиславского (сейчас это, по-моему, опять Раскидайловская). Медленно, не спеша, мы приходили на Соборную площадь, где собирались фанаты из фанатов. Старики, дети, женщины, семечки, шутки, напряжение, ожидание... Примерно час Боря орал, спорил, дразнил фанатов «Черноморца», лузгал семечки и запивал все это пивом. Споры были без ожесточения. И, когда я сейчас смотрю футбол и вижу этих фанатов — орущих, дерущихся, организованных, в крови, в одинаковых шарфах, может быть, я не прав, но, по мне, это не фанаты — это фанатики, они ничего не смыслят в футболе, они пришли поорать. Выпустить пар. Так сиди дома и выпускай! Настоящий болельщик молчалив. У него все внутри. Он не стучит в барабан. Он не красит волосы под цвет. Он любит футбол! Он его понимает.

Это было лирическое отступление, а мы с Борей идем дальше. Мы шли по Дерибасовской, доходили до Карла Маркса (Екатерининской), где стояли автоматы — сто грамм и бутерброд, все это быстро выпивалось - съедалось. Почему быстро? Потому что главное было впереди! Впереди был подвальчик — шашлычная «У тети Ути». Заходили мы туда часов в пять. Очередь шла быстро, все спешили. Из-за дыма, шума и запаха купат и шашлыка ничего не было видно. Но вот из облака дыма появлялась сама тетя Утя. Официантка тетя Утя порхала между столиками. Она работала по принципу «одна нога здесь — другая хромая», приговаривая: «Рыбки мои, счас всех обслужу, всех общитаю... Сейчас, мамочка, сейчас, птеньчик... Шоб вы все были здоровенькими... Шо ты мине суешь, а?..» — «Это долг с прошлого футбола!» — «Спасибо, деточка! Шоб мы все выиграли от этой жизни!..».

А какие это были купаты! Моим врагам!.. Но тогда они казались потрясающими. Все это запивалось дешевым крепленым вином, и часов в шесть мы оттуда выскакивали, обливаясь потом, сплевывая неразжеванные куски купат...

И вот людские потоки по всем улицам текут к стадиону в парке Шевченко. По дороге покупаются семечки — стаканов пять, и в 6.30 мы уже сидим на тридцать восьмой трибуне. Боря переплачивал за билеты. На этой трибуне был весь цвет, самые-самые! Мясники с «Привоза», таксисты, работники скупок, бывшие футболисты — они знали друг друга, здесь они любили друг друга, их объединял футбол.

Без четверти семь появлялся Гроссман.   О, это был великий одесский болельщик. Нет, даже не болельщик, не фанат — он был знаток!  Ходили о нем легенды. Говорили, что до войны он возил команду за свой счет. Маленький, толстенький, со слезящимися глазами... Он говорил: «Я уже дал установку на игру, объявил состав», — и, конечно, когда команда выходила на поле, все было наоборот, но он это объяснял хитростью тренера. У него было постоянное место на все матчи. И когда Котя Фурс обходил Рябова из московского «Динамо» и забивал Яшину гол, Гроссман вскакивал на скамейку и кричал: «Котя, моя семья признала тебя лучшим игроком мира!».

Но вернемся к Боре. Когда вдруг СКА забивал гол, Боря орал как скаженный! Когда я спрашивал его: «Боря, почему ты болеешь за СКА?» — он отвечал: «Там играет Блиндер! Понял?». В большинстве случаев «Черноморец» выигрывал, и тогда Боря мрачнел, темнел, становился агрессивным, иногда лез в драку типа «а ты кто такой?!». В те годы «Черноморец» называли «Утопленником», а СКА — «Мобутовцы»...

И после матча многие шли на Соборку, и там начинался подробный разбор игры. 

• — А на седьмой минуте!.. Как он пробил в левый нижний угол!
• — Какой на седьмой, это было на двадцатой!

И они подробно рассказывали друг другу только что всеми виденный матч. 

• — А ты помнишь, как играл  Рома Журавский?
• — Конечно! Он был глухонемой, ему ФИФА разрешила играть! Единственный в мире глухонемой!
• — Как он играл! Он каждые пять минут гол забивал! Не слышал свистка!
• — А ты помнишь, в Одессу приезжали индусы? Играли босиком! Дикари!
• — А как Одесса наказала «Интер»!
• — А скольких игроков она дала Киеву!..

Эти разговоры заканчивались поздно ночью — нужно было подготовиться к следующей игре. 

А Боря утром со мной не разговаривал. Чтобы через четыре дня снова послать меня на рынок, где я опять покупал сало, яйца, шкалик, и после первой рюмки он веселел, и мы шли на футбол — любимую игру одесситов...

журнал «Фонтан», № 11

Подписывайтесь на Dynamo.kiev.ua в Telegram: @dynamo_kiev_ua! Только самые горячие новости