Леонид Буряк: «С Блохиным созваниваемся, разговариваем. Какое-то время мы не общались, потом начали общаться»

Как Валерий Лобановский «накручивал» футболистов перед важными играми, кто «умирал» на тренировках и как команда взбунтовалась против главного тренера, как за ним охотились московские футбольные клубы и почему пришлось сбежать в «Динамо», чтобы избежать ареста, как из-за вечера, проведенного у Владимира Высоцкого и Марины Влади, его и Олега Блохина заподозрили в попытке сбежать на Запад, было ли киевское «Динамо» «пьющей командой».

Об этом, а также о конфликте с Лобановским, ссоре с Блохиным и нападении России на Украину рассказал легендарный игрок «Динамо», «Черноморца» и «Металлиста», пятикратный чемпион СССР, обладатель Кубка Кубков и Суперкубка УЕФА, бывший главный тренер национальной сборной Украины Леонид Буряк.

— Леня, добрый день!

— Добрый!

— Я очень рад вас видеть. 10 июля вам исполняется 70 лет.

— Страшно подумать!

— Самому верится?

— Нет, ну верится. Есть какие-то физиологические позывы, которые связаны с футболом. Все-таки 670 или 660 игр в высшей лиге сыграть... Это здоровье.

— И как сыграть!

— Помимо того, что нужно быть одаренным и что-то иметь, нужно физиологически быть очень здоровым человеком. И то, что делало то поколение людей… Я приехал в Москву… В гостинице ночью меня осенило: на последние деньги доехал до Внуково, сел в самолет и долетел до Одессы. И оказался в киевском «Динамо».

— А могли оказаться тогда где?

— В «Динамо» московском.

— «Динамо» (Москва)? Слава богу!

— Да.

— Мы сейчас стоим у памятника Валерию Васильевичу, с которым очень много связано в жизни. Каким был Лобановский?

— Я думаю, он чуть-чуть опередил время свое. Это очень затратное такое дело: первый тайм — загоняли команду, а второй — руки поднимали. Это стоило сил, здоровья и всего остального. Так что «мы сегодня выйдем и будем играть прессинг» — это все сказки. Или «мы сегодня никакие, а завтра мы две тренировки провели». Мы сидели на базе по 10−12 дней. Не знали ни жен, ни детей. Все было посвящено футболу. Его не интересовали проблемы.

— Знаете, как болельщики тогда говорили? То, что команда, которая приехала в Киев, проиграет, — это понятно. Интересно, с каким счетом.

— Я уже не буду говорить, когда была уже команда «Динамо» (Тбилиси). Кипиани покойный, Виталик Дараселия, Шенгелия.

— Шенгелия, Чивадзе, Мачаидзе.

— У меня с грузинами очень хорошие отношения. Я в доме у них был: и у Гуцаева, и у Кахи Асатиани, у Сережи Кутивадзе. Первый тайм — 4:0. И они: «Давайте как-то все...»

— Хватит, да?

— Такое через игру было. И здесь, в принципе, вы правы, что одна проблема была: с каким счетом все закончится. Но это стоило, конечно. Это были крики, это был шум, это были драки на тренировках. И все он это провоцировал. Он все делал для того, чтобы люди не могли расслабиться. Кто будет играть, не мог. Нас было 15 человек. 15 максимум!

— Да какие!

— Да. А все остальное — на тренировках. Специально не свистел... Создать какую-то такую интригу, чтобы люди бились, отдавались. Я думаю, он опередил время. И мне очень сложно сравнить его с кем-то. Потому что он безумно любил футбол. Он 24 часа в сутки мог разговаривать о футболе.

— Великий человек был?

— Да. Так, как он мог пошутить и как он мог... Это ни один человек не мог сделать.

— Многие не понимали, что он шутит.

— Да, он мог все так сделать. Он человек слова... Я квартиру получал в доме Кабмина, он мне говорит: «Без меня туда не ходи». Я думаю: «Чего я его буду трогать? Что там? Подпись поставят». Приехал. Сидит в таких нарукавниках человек в очках. «Молодой человек, двухкомнатная квартира? Вам 20 лет — какая квартира? Кабминовский дом! Нет-нет» — и все! Я пришел, ему говорю: «Васильевич, такая ситуация». Он говорит: «Я же тебе сказал, без меня не ходи... Поехали! Посиди здесь две минуты». Вынес все, расставил. Все без шума и без крика.

— Пойдем на «Динамо»?

— Да, пойдем на родной стадион.

— Любимый киевлянами нескольких поколений стадион «Динамо», который носит имя Валерия Лобановского. Сколько с ним связано.

— Я за все время, которое играл в киевском «Динамо»… Я, может быть, на «Динамо» сыграл за дубль четыре-пять игр после перелома.

— 1979 год. Перед тем, как сдавали стадион к Олимпиаде.

— Спартакиада народов СССР здесь была. И в принципе, все остальное — это был...

— «Олимпийский»?

— «Олимпийский». Здесь, естественно, дубль был — полный стадион.

— Дубль, конечно!

— Билеты нельзя было взять. И здесь одна отдушина: жены приезжали на футбол. И у нас были места свои, в которых мы могли уединиться и поговорить, потому что дома не бывали.

— А правда, что многие умудрялись за время дубля съездить с женами отдохнуть?

— Нет. Это все — сказки. Помимо того, что он был 24 часа переключенный на футбол, все такие же люди были.

— Жена, не жена...

— От нас мячи прятали. Только свободное время — уже на поле. В принципе, была атмосфера достаточно серьезная. Я вам скажу, непросто было: поехать четыре или пять команд в Москву, забрать очки в Москве. При судействе, при Федерации футбола. Это все было... Эти игры были связаны. Вот он. Но это уже...

— Это уже поздний.

— Это уже он такой...

— Леня начинал в Одессе. Леня — одессит.

— Да, я одессит.

— Сколько вы прожили в Одессе?

— Я уехал из Одессы, когда мне было 19 лет.

— Одесса детства — что это за город?

— Из моего окружения, с кем я вырос, половина не дожили до моего возраста, а половина в тюрьмах сидела. Я из района, который «есть Молдаванка, есть Пересыпь». Я пересыпский парень. Это рабочий район на окраине города. Неблагополучный район. Когда-то мой близкий друг после поездки в Одессу говорит мне: «Я теперь понимаю твое воспитание». А это был Юрий Федорович Кравченко.

— Министр внутренних дел Украины.

— Да. И это все люди, с которыми можно было на любые темы говорить.

— Одесса детства — классный город?

— Все жили. Был мясокомбинат в районе. И рыба была... Утром кричали, приходили… В выварке носили рыбаки. 24 часа в сутки была рыба, потому что, естественно, проблемы были с деньгами у всех.

— Но рыба была?

— Есть неписанный закон: если волокушей тянули сети рыбаки... Ты маленький, большой — если ты взялся за сетку, ты претендуешь на рыбу. Одно условие: нельзя было ни сетку, ни кульки... Что тебе отдали, ты мог взять. Снять майку, завязать. Они подходили, смотрели — раз! — там три килограмма бычка или чего-то. И это все подспорье матери было... Мы рано отца потеряли. Ушел из жизни. Трое детей нас было. И конечно, это было подспорье.

— А воздух Одессы, запах Одессы, ощущение Одессы. Что у вас осталось в памяти от тех детских и юношеских лет? Это ведь необыкновенный город, потрясающий.

— Чем старше человек становится, у него есть ностальгия по месту, где он родился. Я, бывает, в пятницу супруге говорю: «Одевайся». Через час уехали в Одессу.

— Тянет, да?

— Да. И я приезжаю в Одессу, подходят люди, с которыми мы выросли, которые меня знают хорошо. Рассказывают мне, кто умер. Но одна проблема: сколько ни возьми, денег не хватает. Тому дал, тому... Я многим поставил памятник. Родителям поставил. И я очень люблю Одессу. Особенно сейчас. У меня с этими всеми нашими обстоятельствами жена очень переживает, когда стрельба. Но первые звонки — близким и в Одессу... Слава богу, над морем сбивают и особо не попадают. Ну, не без этого, конечно.

— Мама и папа чем занимались?

— Рабочие все. Работали на заводе Октябрьской революции. Папа рано ушел из жизни. Он был неплохой специалист, водопроводчик. Была авария какая-то, влез в холодную воду — воспаление легких. И в 42 года умер. Мама работала на заводе уборщицей… Получали небольшие деньги. Когда я первый раз получил 30 рублей... Нам дали на 60 рублей ставку — с мальчиком надо было делиться. По 30 рублей. Это, конечно, фантастические деньги были.

— Вы оказались в киевском «Динамо» в 19 лет. А перед этим отыграли пару сезонов за «Черноморец»

— Да. Я уже был игроком молодежной сборной СССР.

— И в Одессе вы уже были звездой. За вас бились клубы высшей лиги вовсю.

— Начиная от киевского «Динамо», «Спартака», «Динамо» московского, «Зенита» — все клубы высшей лиги приглашали. Только я любил киевское «Динамо». Я не представлял, что это так близко — 400 километров... Уже будучи игроком сборной, первый меня пригласил Валерий Васильевич Лобановский в «Днепр».

— В 1973 году?

— Да, они выходили в высшую лигу, была удачная игра. Надо идти в гостиницу, а неудобно… Это такой человек! И я пошел. И я ему честно и сказал: если я уйду из «Черноморца», то только в киевское «Динамо». Прилетали часто из ЦСКА… Армия, машины, чтобы его арестовать, и спецнаряд сделали там. И я понял, что эта ситуация мне не нравится. И у меня был человек, начальник армейского... В Одессе тоже был ЦСКА. Он был в курсе дела. Он мне сказал: ты не шути, потому что все плохо кончится; тебя арестуют и отправят в Москву.

Так оно и было. Пришел домой, разделся — в комнату... Стук в дверь где-то после 12. Мама пришла ко мне в комнату, говорит: «Солдаты и милиция стоят». Ну что делать? Я сел в шкаф и сбросил вещи, которые висели, на себя... Зашли, маму начали стращать, что мы его посадим. «У меня семья, а я должен его ловить...» После этого случая мне сказали, что надо выехать в Николаев. В Николаеве сел на поезд и приехал в Киев. И фактически все уже было предрешено. Андрей Андреевич Биба приехал. Лев Иванович Яшин был у мамы. Многие приезжали, разговаривали. Мама мне говорит: «Ты знаешь, сынок, этот человек, — на Бибу говорит, — как-то располагает...»

— Он мог, да!

— И мы все это обговорили, решили. И привезли меня сюда.

— А главным тренером же был Севидов тогда?

— Да, Сан Саныч. Приехал замминистра МВД, сделали встречу. Говорит: «Что я тебе могу сказать? Если будешь играть, станешь знаменитым. А нет — мы съедим тебя, как буряк». Я ему: «Ну, спасибо».

— Я хочу сказать нашим зрителям, что мы с Леонидом находимся в святом для меня месте. Это дворик стадиона «Динамо». Он всегда был оцеплен милицией.

— И там, на входе. Здесь еще бассейн был, здесь никого не трогали.

— Открытый бассейн.

— Можно было зайти, поплавать. Здесь мы время проводили...

— Он всегда был теплый, даже зимой. Попасть в этот дворик стремились многие. Потому что футболисты основы киевского «Динамо» всегда в полном составе приходили на матч дублеров. И они собирались здесь.

— Здесь машины ставили. Но при Валерии Васильевиче запретили машины — только в автобусе.

— Автобус. И автобус увозил футболистов основного состава на базу. И я правдами-неправдами пацаном сюда пробирался. У меня были программки — и я давал расписываться. Просил всех футболистов основного состава. Идем на стадион. 1973 год. В «Динамо» такая линия полузащиты тогда была: Колотов, Веремеев, Трошкин.

— Мунтян.

— Мунтян! Страшные люди. На что вы надеялись, когда сюда шли?

— Мне говорили в Одессе: «Куда ты идешь? Ты с ума сошел?» Было очень тяжело. Я еще не понимал, что это такое. Это сейчас можно регулировать. Когда есть какое-то мышечное ощущение, можно остановиться. А тогда же — раз! Летят мышцы. Это сумасшедшие травмы. Но одна была мысль: играть и заработать деньги, помочь семье.

Я всегда говорю: я одессит, но не одессит. Я анекдоты не разговариваю. Я юмора такого не понимаю... Знаете, когда надо плакать, смеяться или, когда смеяться, плакать. Я рано понял: что мне принадлежит, я должен взять. Если я играю, я получаю. Если, например, 200 рублей человек получает за победу, а тот, кто не играет, получает 30 рублей. Мне мама покойная, царство ей небесное, дала 10 рублей на дорогу. И все, что я... Это своей головой, своими ногами, благодаря гениальным партнерам по команде, гениальному тренеру. Какие-то недоразумения были. Мы год не разговаривали. Люди просто гадость сделали.

— С кем не разговаривали?

— С Лобановским. Мы поссорились, я уходил...

— 1984 год, да?

— Да. И это сделали люди, как у нас всегда. Есть плохие, есть хорошие...

— Интриги состроили, да?

— Да. Какую-то информацию ему дали, не совсем нормальную, что мы хотим с Блохиным его снять с работы.

— А хотели?

— Кто мог вообще подумать об этом?! Когда это все делалось, когда он был здесь... Вы не понимаете… Здесь у него кабинет был. Туда попасть — это, я не знаю…

— Вы сказали «кабинет». Это была маленькая коморочка. Каптерка.

— Да, она и сейчас есть. Там сидят службы, которые организовывают вылеты, прилеты команды. Они сидят там, а он...

— Я в 17 лет оказался в коморке у Лобановского.

— На ключ он не закрывал?

— Нет, не закрывал.

— Там можно было остаться. Он ставил на стол, ключ в карман — и все. И людей выносили оттуда.

— Здесь вообще уникальное место. Киевляне понимают, что значит стадион «Динамо»... Зеленое обрамление такое. Ну бог выбрал место, да?

— Да. И по истории это болото было здесь.

— Серьезно?

— Да. Ну это идеальный стадион. Сюда приезжал «Реал», «Барселона» — все были в шоке от того, что видят...

— Здесь атмосфера совершенно необычная, правда?

— Да.

— Я говорил уже о том, что, когда играл дубль киевского «Динамо» в 80-е годы, он играл практически всегда при полном стадионе. Полный стадион приходил смотреть дубль.

— Да, билеты нельзя было достать.

— Фантастика!

— У нас было место вон там, напротив вышки. И там мы с женами… Ты говоришь, как можно было уехать, если здесь сидел Лобановский. Ну это две секунды! «А где ты был? А что?» Это все сразу вычислялось.

— Здесь сидели легендарные футболисты основного состава.

— Да, здесь. 26-я трибуна. И вон там. Не вижу отсюда, какая трибуна. Напротив сразу. Здесь, если хочешь автографы... А там ты мог тихо и спокойно сидеть. Никто не подойдет...

— Мы подошли к месту тоже для меня святому. Первое свое интервью я взял у Леонида Буряка. Мне было 16 лет. Это был сентябрь 1984-го. Почему я взял у Леонида Буряка первое интервью? Потому что я его больше всех любил. Я подошел сюда. Он сидел, живой бог, живой кумир. Когда не было интернета, телевизор — две-три программы... Футбол был религией. А эти ребята были живыми богами, на которых молились.

Я подошел к Леониду Буряку. Маленький мальчик, 16 лет, с блокнотиком. «Можно взять у вас интервью?» И вы сказали: «Можно» — и подвинулись. Я сел рядом, записал интервью — и его опубликовали в ворошиловградской газете «Молодогвардеец». Николай Никишин, заведующий отделом спорта. С этого у меня все началось. Поэтому спасибо вам, что 39 лет назад вы подвинулись — и все началось.

— Не за что. Но тогда правда было все достаточно сложно. Основной состав с кем-то разговаривает...

— Это было невероятно.

— Вы правы, что не было никаких интернетов… Из Москвы в поезд надо было сесть — нет билетов. Я говорю, надо срочно в Киев. Узнали… Люди вставали, отдавали свое место и стояли всю ночь в поезде. Я говорю: «У вас билет. Ложитесь». — «Нет, нет, нет!» Тогда боготворили «Динамо» и футбол.

— Это религия, конечно.

— Это была религия.

— Значит, вот вы приехали в Киев, 1973 год. Тут потрясающие люди: Колотов, Мунтян, Веремеев, Трошкин в полузащите. Рудаков, Орешков, Фоменко и так далее — все звери. Онищенко уже был в 1973-м?

— Нет, он был в «Заре».

— Он еще в «Заре» был?

— Он и Семенов.

— Блохин был уже?

— Да, все были.

— Как вас приняли?

— Я сказал как: «Если не будете играть, мы съедим вас». Приняли нормально. Но, естественно, никто не делал никаких поблажек. То, что умеешь, — надо было товар лицом показать.

— А товар был.

— Я очень хорошо сыграл... Мы товарищескую игру в Гаграх играли: «Динамо» — «Черноморец». Хмельницкий, Пузач, Виталик Шевченко, Рудаков, Мунтян. 2:2 сыграли. Я, наверное, одну из лучших игр сыграл. И после игры ко мне Коман и Сан Саныч Севидов: «Ты украинский мальчик. Давай заявление, чтобы перейти в конце сезона...» Ну, и так все закрутилось. Я для себя решил, что или останусь в Одессе играть, или буду играть в киевском «Динамо». Армия меня подтолкнула, и я оказался в киевском «Динамо». Было очень сложно... Были тесты на выносливость у Лобановского...

— Купера?

— И Купера, и пять по 60. В общем, много.

— Но люди умирали?

— Умирали люди уже после нас. И Каладзе в обморок падал, и теряли...

— Ловчев говорил: рвал желчью.

— Да. И в принципе, это все сводилось к тому... Есть гениальные футболисты. Андрей Шевченко — гениальный футболист. Он генетически очень здоровый человек. И то, что такое поколение собралось у Сан Саныча, а потом осталось у Севидова...

— У Лобановского.

— Это генетически очень сильные футболисты.

— То есть здоровые ребята?

— Очень здоровые. То, что касается сердечных проб, которые касаются длины мышцы, которая определяет выносливость, — все на самом высшем уровне.

— Ребята говорили, что шел естественный отбор. Лобановский собирал самых талантливых, а дальше кто-то выдерживал, а кто-то нет.

— У него были тренировки, по которым он мог определить. Мог определить, человек с нами или без нас. Он давал шанс. Он никому не сказал «до свидания». Было ограниченное количество игроков, на которых он рассчитывал. Например, игра какая-то — он мог накрутить. Перед игрой «Бавария» — «Динамо» он рассказывал: люди плакать могли. Он сам сочинял, что из плена звонит, письмо прислал, что эти негодяи, фашисты… Это все он накручивал.

— Психолог великий.

— Он очень был сильный мотиватор.

— Я не понимаю даже, он был больше тренером или психологом?

— Тренером... Как он мог пошутить и как он разбирался во всем этом. Он все мог расставить в две секунды… Но он одно знал: футбол. У меня сестра умерла в Одессе. Мне надо было уехать. А мы со «Спартаком» играли. Надо было уехать в Одессу, похороны помочь организовать, какие-то деньги привезти. И я пришел и говорю: «Васильевич, такое дело». Он на меня смотрит: «Чем ты поможешь?» Я говорю: «Сестра умерла». — «Уже ничем не поможешь. Какие деньги? Мы все передадим, все организуем».

— Красавец. «Чем ты поможешь?» В 1973 году тренером был Севидов. И все шло хорошо, если бы не злополучный кубковый матч с «Араратом», когда «Динамо» выигрывало 1:0 — и вдруг вас и Блохина Севидов меняет. Двух ключевых игроков.

— Ну опять же, это гуманность. Это он хотел...

— Да, поберечь.

— Нет, не поберечь. Он хотел заиграть тех людей, чтобы они получили мастеров спорта.

— А, все проще.

— И с этой проблемой, как всегда бывает... Летел мяч — и гениальный защитник Миша Фоменко вместо того, чтобы мяч на ногу, — берет мяч между ног. Хотел оригинально сыграть. Пускает мяч между ног, чтобы Рудаков взял мяч. Там Лева Иштоян стоял.

— 1:1. А потом 2:1. Тот же Иштоян.

— Что это было? Побили вагон, эти разборки. Уже Севидова не было, он остался в Москве на сутки. Ему позвонили, что уже не надо приезжать. Естественно, те люди, которые не воспринимали, — его здесь тоже побили. И его убрали.

— И в 1974 году Лобановский с Базилевичем начали тренировать «Динамо». Мне рассказывали абсолютно все ваши товарищи по команде: они сразу вдруг ощутили такие нагрузки!

— Я ему сказал, что уйду только в киевское «Динамо». После этого разговора прошел месяц ровно.

— В Одессе?

— В Одессе. И говорят: Лобановский. Мы ехали с «Карпатами» во Львове играть в чемпионате СССР. Представляют Лобановского. Первая тренировка. Утром встали в день игры — зарядка. Обычно в автобусе хи-хи, ха-ха — все молчали, потому что сил не было говорить после зарядки. И каждый начал в голове крутить: «Да нет, так долго не может быть! Все попадаем или что?» И все это помаленьку началось. Он такой мотиватор, мог убедить людей. «Один путь — вы должны быть физически готовы. Помимо того, что у вас есть мастерство, вы гениальные футболисты…»

— Он это объяснял все?

— Да. Раньше летели в Москву 20 человек, возвращались 11. Кто у девочек оставался, кто... Непорядок. И все это он помаленьку, помаленьку расставил. И сделал стерильную обстановку на базе... На базе раньше молодежь, которая в дубле играла, сидела после тренировок и мячи мыла. Носили мячи.

— Дедовщина?

— Это все Лобановский поломал. Когда мы кушали... У нас был главный доктор Малюта.

— Да, он недавно умер.

— Ему не разрешали заходить в столовую, пока мы не покушаем. Вся молодежь сидела, пока последний не выйдет. Основной состав в душе мылся — заходили после. Никто не имел права туда зайти, пока последний не помоется... Это не мы придумали — это еще шло с поколения Турянчика, Серебра, Виталика Хмели. И помаленьку, помаленьку Лобановский начал менять. Мы как-то приходим — Блохин говорит: «Я дежурный. Кого я должен будить?» Я говорю: «Кого угодно». Я понимаю его. Что сделаешь? Надо помаленьку это все воспринимать, потому что главный тренер — это главный тренер.

— Тренировки были такими, ребята мне говорили, что хотелось закончить с футболом раз и навсегда. У вас было такое?

— Очень сложные тренировки были. В Гагры на сборы привезли мальчика-одессита. Я его знал, из моего района пересыпского. И он нападающим играл. Прошло дня четыре, он пришел ко мне и говорит: «Я не хочу ничего. Не хочу в „Динамо“. Проси, чтобы меня отпустили». Потому таки правда, это очень сложно было. И то поколение футболистов, которое мы вынесли... А что было? Я начинал работать в Тернополе, за границей начинал работать. Есть конспекты Лобановского, есть школа Лобановского. И я очень быстро понял: это нельзя делать — надо все пересматривать.

— Лобановского нет.

— Потому что люди по стенке ходили и плакали, что не могут. У них нет сил играть в футбол, который предлагает он.

— Из той команды 1974−1975 года Колотова нет, Рудакова нет.

— Многих нет. Самохина нет, Трошкина, Матвиенко, Слободяна, Зуева нет...

— Ну вроде все. Остальные, слава богу, живы.

— Да, живы-здоровы.

— Но так полкоманды почти нет.

— Да. Но и, кстати, у всех приблизительно одни и те же болячки... Олегу делали операцию на спине, мне сделали операцию на спине. Я знаю, отчего это: носили...

— Друг друга?

— Это все скоростная выносливость, на спине, на себе. Это же не год-два: сделал — и забыл, а десятилетиями: 11−13 лет. И упражнения для человека — ненормальные... После этих упражнений такие последствия.

— Какие отношения были у Лобановского с Базилевичем? Все-таки они настаивали на том, что они два равноправных тренера.

— Два равных тренера не могут быть. Лобановский — это Лобановский, Базилевич — это Базилевич. И, конечно, они достаточно тактичные, культурные люди. Если один что-то говорил, другой никогда не влазил. Но Лобановский был Лобановским. Я и супруге покойной Базилевича сказал: «При всей гениальности и уважении к Олегу Петровичу, Лобановский есть Лобановский». Он делал свою работу, а Базилевич — свою. Естественно, эти все домыслы... Это с подачи Лобановского расшифровывал и ложил на стол Базилевич. И, конечно, его роль в этом нисколько не уменьшаю. Это был тоже достаточно талантливый, хороший тренер. Они друг друга дополняли. Они никогда не перебивали... Они жили одним. Их объединяла идея одна.

— В 1975 году пришли выдающиеся победы. И Кубок кубков, и Суперкубок, когда была дважды повержена «Бавария». Это фантастика. Что вы ощущали тогда? Вы понимали, что вы одна из самых сильных команд в мире?

— Он говорил: «Это все на этом уровне. Вот тест». И, конечно, все, что я вам рассказывал — пишут ветераны без ноги, без руки — он это все накручивал. Чуть ли не миллион заявок на стадион были на эти игры.

— Люди болоньевые плащи снимали.

— Да, снимали, отдавали. И естественно, и он каждому это говорил. Ну, например, были какие-то тесты. Он говорит: «Если не выиграешь забег, тебя нет в основном составе». А там Мунтян… Еще одно условие: «Если не выиграете, завтра в восемь утра будете бегать». Естественно, он к каждому подходил индивидуально. И то, что распечатывались какие-то игры, — он по проценту брака ругал. Сейчас играет на браке 40, а он за 18 ругал. И не разговаривал. «Я не хочу даже разговаривать на эту тему. Еще одна такая игра — и тебя нет в составе». Он достаточно жестко и Олегу, и Конькову, и Фоменко, и Володе Веремееву.

— Какие люди вообще...

— «Сколько ты ударил в ворота?» Говоришь «шесть раз», все, это уже приговор. Или молодой футболист, который, как говорили, подает надежду… Был Таран — он никого не подал. Бессонов начал играть случайно, он уже стал чемпионом мира в молодежной сборной. Он приехал: «Ну он не готов еще играть. Какой Бессонов?» И это все говорили. 13 человек: был Зуев, Дамин, Петя Слободян...

— В запасе?

— Да. Могли перестроиться и дать свежинку. То, что они говорили... Или какие-то травмы были.

— Рудаков, Решко, Фоменко, Матвиенко, Трошкин, Веремеев, Мунтян, Колотов, Буряк, Блохин, Онищенко.

— Ну и если кто-то выпадал....

— Плюс Дамин, Зуев, Слободян.

— Да, они могли...

— Конькова я не назвал.

— Толик чуть-чуть позже пришел. Мы уже что-то выигрывали.

— Он классный игрок был.

— Фантастический. Это были люди, которые могли играть на всех позициях. И он в том числе.

— И защита, и полузащита, и нападение.

— И он современный центральный защитник. С передачей, придержать, отдать, исполнить.

— Высокий, мощный.

— Все были очень сильные футболисты. И туда даже пробиться кому-то молодому очень сложно было. Хотя у нас много футболистов, о которых говорили: звезды… Таран, тот, тот...

— Бережной.

— Бережной, Лозинский — это все были... Стояли очень далеко.

— Сейчас мы называем фамилии и говорим, что футбол, «Динамо» — это религия. И многие думают: «Ну, наверное, раз они боги, то, наверное, и жили, как боги». Кому рассказать, что на убогой базе киевского «Динамо» в то время Леонид Буряк и Олег Блохин били комаров всю ночь, потому что не было сеток элементарных на окнах, сами стирали форму.

— Да, били, вставали. Потому что надо было спать. То, что, вы говорите, интернет или какие-то эти все — это тогда была фантастика.

— И сами стирали форму?

— 30−35 градусов жара — в брюках, в костюме и повязывать... Потому что комар залетит в горло — это страшное дело. Помимо формы, еще же надо было, чтобы она высохла. Она одна была. Еще летом — черт с ним. А на сборах в Гаграх?

— Влажность.

— Постирал — мокрую надо надевать на вторую тренировку. Это не то, что сейчас: утром оттренировались, бросили, а вечером все сложенное. Гетры, маечка — все отглажено. Это все нормально, я просто говорю, какое время было. Мы прошли через это. Меня это воспитывало. Я знал, что, если я не сделаю, никто не сделает.

— А как финансово обеспечивались ребята тогда?

— Все было прозрачно. Все приблизительно одинаково получали и премиальные, и зарплату.

— Зарплата в среднем по Союзу — где-то 120 рублей? Сколько получали?

— Нет, нет. Игроки, которые играли в национальной сборной, получали от Федерации футбола, спорткомитета стипендию 300 рублей. Ты не мог получать здесь деньги и там. Если тебя устраивает 300, ты получал стипендию Федерации футбола. Все остальные — здесь 200 рублей было и премиальные.

— Премиальные за победы?

— За победы и за сбор.

— Сколько давали?

— По-разному. Если полный стадион, получали и по 180, и по 200 рублей.

— Каждый за победу?

— Естественно.

— А за голы?

— Нет.

— Командой играли?

— Единственное, что мог Лобановский вмешаться. Кто сколько сыграл. Человек вышел, сыграл 10 минут, два мяча забил. А ему за 10 минут должны какие-то копейки. Он мог распорядиться, и человек 100% получал.

— Машины? Квартиры?

— Машины за свои деньги покупали. Квартиры давали. Это все под рукой Лобановского. «Ребенок родился — надо подумать. Подойди, посмотри, что есть». Естественно, так же и машины. Команда с московским «Динамо» играла. Он меня вызвал: «Игра очень ответственная. Если сыграете, приедешь — машину получишь». Я забил гол, травму получил. Приехал — через два дня купил машину... Правда, денег не было. Ездил в Одессу, одалживал.

— «Волга»?

— Да. Мунтян пошел в ЦК, где была у него знакомая, сказал: мне нужна машина, — давали. А потом Васильевич это под себя. «Через меня только все машины».

— Ну логично.

— Сначала к нему. Говорили, что я хочу машину.

— Но «Волгу» можно было купить за 9 тыс. и продать за 25 грузинам, грубо говоря?

— Кто как продавал. Но она стоила девять с чем-то.

— Но многие так делали? Это и был какой-то заработок, да?

— Да.

— По поводу личной жизни. Ребята женились на самых красивых девушках Киева, Украины и Советского Союза. Многие в киевском «Динамо» женились на гимнастках. Вы — на Жанне Васюре, чемпионке мира по художественной гимнастике. Олег Блохин — на Ирине Дерюгиной, чемпионке мира. Владимир Бессонов — на Виктории Серых. Хлус женился на Стелле Захаровой, спортивной гимнастке, олимпийской чемпионке. Кто еще женился на гимнастках?

— Бережной — у него тоже гимнастка была. Я попросил — и Жанна познакомила Олега с Ирой.

— Футболисты сидят целыми днями на базе. Неделями, месяцами.

— А они сидят на сборах. У меня в какой-то год супруга отмечала: за год мы виделись месяц. А уже были какие-то отношения у нас.

— Что это за жизнь?

— А что делать? Мы уже определили, что после Олимпийских игр в Монреале... Она там участвовала в показательных выступлениях. Шугурова, Ира Дерюгина... Мы решили, что приедем — и это все... Как-то сделаем так, что...

— Но как жить друг без друга? У вас любовь, вы молодые, вам хочется побыть наедине. Как это все?

— Ну, как-то…

— А физиология?

— Физиология — это страшное дело. А еще же была сборная. Были такие дни, что приехал, вещи поменял — и утром надо на сборы.

— Насколько я знаю, футболистам говорили, что сексом заниматься за два дня до матча нельзя. Да?

— Нет, никто об этом не говорил... Просто ты не можешь... Нас забирали за три, за четыре дня. Лобановский за 10 дней забирал. Она уезжала — у нее свои проблемы.

— Две тренировки в день — это и есть секс?

— Да. А еще же было, если неудачно сыграли, мог забрать на базу. Это самое страшное, когда тебе говорят: «Сегодня заезжаем». — «У меня жена дома молодая, только женился». Ну опять же, это зависит от женщины и мужчины.

— Были семейные трагедии на этой почве?

— Миллион трагедий...

— Вы с Жанной уже сколько лет вместе?

— Больше 50.

— Фантастика! Это очень редкий случай, кстати.

— Во-первых, уважение друг к другу.

— Да, но у вас пара прекрасная.

— Знаете, как-то все расставлено. Она занимается воспитанием детей. Я горд и счастлив, что у меня есть пять внуков и дети. Один знает два-три языка, другой знает три языка. Это все — воспитание. Приезжает внук, говорит: «Можно, я в холодильнике?..» — «Это все твое».

— Воспитание, конечно.

— И они говорят о каких-то нормальных вещах, которых я, может быть, уже не знаю. У них своя философия, свое понимание. Они очень культурные, интеллигентные. Один сейчас играет в «Баварии» в U8. Откуда у него это все? Координация, как он бьет...

— Я догадываюсь откуда.

— Все, что он говорит, что он делает, — вообще... Только минута — он уже с мячом. Мне Оксаночка говорит... Я говорю: «Оксана, не тронь его. Это никто не изменит».

— Это генетика.

— Повесил фотографию, где СССР... Она перед сном книгу ему читает, как тяжело было, как травмы, то-се...

— Дедушкину книгу.

— Да... Это нормально. Я говорю: «Он сам...»

— «Горячие точки поля». Я читаю ее.

— «Горячие точки поля» и «Я жил в прекрасное футбольное время» последняя. Это очень хорошая книга, Алексеем Семененко написана. Там о друзьях, о жизни, об Одессе, о тех людях, которые по жизни прошли со мной.

— Уникальная жизнь футбольной звезды, особенно в то время, дарила уникальные встречи. Встречи с кем произвели на вас серьезное впечатление?

— Это все не актуально. В тех событиях, которые сейчас есть, во время войны… Они рассказывали: «Мы братья...» По мне это очень сильно ударило. Как можно так говорить и это сделать? Чтобы люди гибли, дети гибли. Во имя чего? Вы хотите Советский Союз сделать? Уже никто не сделает. Вы разберитесь у себя, чтобы у вас туалеты были, газ был.

— Мы еще о войне поговорим. Встречи — кого вы запомнили?

— Начиная от Высоцкого, Влади, Мальцев. Мальцев, Харламов — все актеры. Это тысячи...

— Блохин рассказывал, как вы на Олимпийских играх были в Монреале и с ним в магазине встретили Высоцкого и Марину Влади. И потом ночь провели...

— Какую ночь? Это был такой скандал!

— Ой, расскажите!

— Мы были в Монреале, нас каждую тренировку хватали: «Останьтесь здесь, контракт. Вы будете играть на Западе, жить на Западе».

— Да? Ничего себе...

— Да. Каждый день. Перед Олимпийскими играми мы играли в Москве со сборной Италии. Дзофф, Факетти, Антониони — сумасшедшая команда. Забиваем мяч, 1:0 выигрываем. После игры — на базу, потому что улетаем в Монреаль.

— На Олимпиаду?

— Открывается в Лужниках дверь в раздевалку и заходит Высоцкий. И Лобанов говорит — голые же ходим: «Подвяжитесь полотенцем».

— Неудобно, Высоцкий.

— И он подходит: «Покажите мне, где Буряк». Я встал. Он говорит: «Такой худой — а такой удар. Как ты бьешь?» Мы сыграли неудачно, третье место заняли на Олимпийских играх. И Олег говорит: «Мне надо кожаный пиджак купить. Поехали, поможешь». Поехали мы в центр. Там Marks & Spencer. Я слышу русскую речь. Я Блохину говорю: «Не кричи, там кто-то...» — «Другой конец света, — говорит. — И опять эти русские». Мы открываем — Володя с Мариной. «Я здесь родилась, приехала. Меня никто не пускает никуда. Я не могу к вам попасть». Все, закончили шопинг.

— Пиджак купили?

— Пиджак купили, шопинг заканчивается. Марина говорит, какая-то канадская звезда ей отдала виллу. Мы едем, берем бутылку смирновской водки, берем кушать — и на дачу. Я тебе недаром рассказал, что каждую тренировку: «Останьтесь, контракты». Два часа ночи — мы сидим, выпиваем. Через день улетаем в Москву. Но самолета не было, потому что плохо сыграли... Третье место. Сейчас за эти медали люди получают машины и по $50 тыс. У меня диск есть от Володи. У меня был день рождения перед этим. И Олег сказал Высоцкому. Он: «Я хочу посвятить песню Леониду». Я все переписал на диск, чтобы не стерлось.

— На бобину, наверное?

— Нет, у меня было на кассете его рукой написано «В. Высоцкий для Буряка». И я ее на диск переписал, чтобы не сыпалась.

— Класс!

— Сидели, выпивали. Я Блохина толкаю: поехали уже. Приехали — все комитетчики в олимпийской деревне стояли. Лобановский...

— Думали, что остались?

— Я когда увидел по Лобану, я понял... Говорю: «Васильевич!» — «Завтра будем разговаривать на эту тему!» Это был скандал! Деньги сняли.

— Классный Высоцкий был?

— Да. Я потом был с Олегом… Марина жила напротив Эйфелевой башни. Сборная СССР играла с Францией. Она пришла. Бельмондо открывал, первый удар по мячу делал. И она пришла на футбол — мы пригласили. Она после игры пригласила нас. Володя был. Уже не пел. Сидели, рюмки налили. Но мы, естественно, не пили. Володе поставили рюмку, а она убрала — и говорит, что он не пьет. И налил он. Она так на него смотрит: «Я русская женщина — что ты мне наливаешь?» Она это вылила, взяла фужер — грамм 150 водки туда.

— Водки?

— Да.

— Интересно.

— Ну и, в принципе, те люди, которые... Начиная от Кравченко, кончая Владимиром Горбулиным. Борис Евгеньевич Патон, царство ему небесное. Я раз в субботу звонил: «Сынок, приедь». Он на даче жил. Я брал бутылку вина, покушать, приезжал. Он мне рассказывал... Память сумасшедшая! Как он ходил на футбол. Он говорит: «Я на трибуны, кальсоны — и к фанатам». Щербицкий мне всегда говорил: «Куда вы идете?» Болельщик был тоже…

— 100 лет прожил.

— Жизнь многих друзей подарила. Я не говорю уже о покойных: Харламов, Мальцев. Саня живой, правда, онкологию сделал недавно.

— Харламов хороший парень был?

— Фантастический. Фантастический был игрок и фантастический парень был.

— Ребята в «Динамо». Я представлю себе это: сидишь без семьи, без жены, без детей, на базе закрытый, интернета нет, книжки не все любят, телевизор — ну что там показывают? Многие пили. Многие нарушали режим в «Динамо»?

— До нас была пьющая команда. Пока Лобановский...

— Мне Серебренников рассказывал.

— И Серебренников, и Володя Мунтян может рассказать, и Андрей Андреевич. Команда выпивущая.

— Островский на матч приходил, говорят, пьяный.

— А потом работа и были тренировки такие, что ты думал: «Выпить или не выпить?» Потому что на следующий день умирать надо было.

— Но некоторые умудрялись.

— Это здоровье человеческое. Люди есть, которые и так шатаются, а еще выпьют — и идти на тренировку... Я знаю некоторых, не буду говорить фамилии. Он догадывается, что человек не совсем свежий пришел. Он ставил тест — бежать. Он бежал, например, минуту, а теперь пробегает 1.30. «Собирай вещи — до свидания».

— Лобановский?

— Да. «Все, закончили». Это было. Я не хочу об этом говорить, но так было.

— В 1976 году команда на пределе. Тренировки сумасшедшие — ничего не взяли. Третье место на Олимпиаде, золото чемпионата Союза не взяли. И начался бунт против Лобановского и Базилевича. Что было тогда?

— Так как мы с Олегом были самые молодые, особо не участвовали. Конечно, было коллективное, коллегиальное решение.

— Кто начал? Кто зачинщик?

— Я не могу сказать, кто конкретно. Но многие люди, которые остались недовольны... Лобановский предъявлял претензии… Я не хочу об этом.

— Возрастные игроки, как правило?

— Их уже нет в живых. И, естественно, это все накручивалось. Было собрание. На базе это проходило. Но вмешался Щербицкий. Сказал, что он хочет видеть, а все остальное — разбить и отправить всех...

— Но даже тренерский совет создали из игроков. И матч с «Днепром» в Киеве проиграли 3:1.

— Да, те, которые этот «Днепр» выносили, заносили, как хотели. Вот стечение обстоятельств.

— Стечение обстоятельств или ребята специально сдали игру?

— Нет, стечение обстоятельств. Мы проигрываем. Поркуян, Найда, Шнейдерман — команда неплохая. Гробовая тишина в раздевалке. Заходит Погребняк, заходит Семичастный: «Вы без Лобановского — слепые котята». Встал и ушел. Решили бы этот вопрос с игрой — может быть, по-другому было. И тогда Щербицкий сказал: «Петрашевского убрать, этого убрать».

— Базилевича.

— Базилевича убрать, этого убрать. Все почистили. На следующий день мы на базу приехали — Лобановский месяц ни с кем не говорил. Сказал фамилию, кто играет, — никому ничего не подсказывал. Ему как будто дали по голове палкой. И он все достаточно толерантно. Но помаленьку это все закручивалось, опять все стало...

— Он изменился?

— Да. Он очень изменился после отъезда за границу. Увы...

— Нет, тогда, в 1976-м.

— Конечно, да. Я же говорил, что он шепотом начал разговаривать. И ни к кому никаких претензий. Были люди в команде, которых вычистили. Тоже их нет в живых. Но жизнь идет. И все начало помаленьку обрастать победами и успехами.

— Тогда, в зените своей славы, вы могли себе позволить погулять по Крещатику?

— Я вообще никогда не ходил в спортивной форме. Я мог только добираться до работы, или в Кончу, или на «Динамо» ехать на машине.

— Но так, чтобы по городу погулять, нет?

— В то время? Были игры, на которые 102 тыс. приходило. Мне надо было раньше выехать после игры. Машину за крылья брали и несли. Мне в ту сторону, а они туда несут.

— Болельщики?

— И ничего не можешь сделать… У меня есть дома снимки, как самолет подлетает… Специально сделал над Борисполем, когда выиграли Кубок кубков, когда столько людей встречало! 102 тыс. — это же куда-то деть людей надо.

— Блохин мне признался однажды, что, когда в 23 года он стал лучшим футболистом Европы, ему снесло крышу. Он говорит: «Просто снесло крышу. Началась звездная болезнь». У вас звездная болезнь была?

— Олег всегда был специфический. Он адекватно себя вел с нами. Может, он мог кому-то отказать в автографе. Но это его право. Он нормальный. Мы очень много времени... Я благодарен его маме, отцу. Я на похоронах был у них. Это мои вторые родители.

— Хорошие люди были.

— Я приезжал к ним после игры. Олег показывал ноги, как его побили. Я его толкал — говорю: «Зачем? Мать уже чуть не плачет». Она нам готовила кушать...

— Стирала даже, да?

— Да. Советы давала...

— Вы с Блохиным были не разлей вода. Что потом случилось?

— В принципе, ничего. Жизнь. Мне надо было уходить из команды. Я ни от кого не ждал помощи. Я с Лобановским разговаривал на эту тему...

— А какой был разговор с Лобановским?

— Да нет, последний разговор... Я пришел, он говорит: «Вот форма, бери, поехали».

— Это был 1984-й или 1985-й?

— Пятый, да.

— В 1982 году Лобановский ушел из «Динамо» в сборную Союза, оставил Морозова вместо себя. А Юрий Андреевич был «либерал» — команда пила крепко. Сначала седьмое место, если память не изменяет, в 1983 году. Потом Лобановский вернулся в 1984-м — и вообще 10-е место. И вдруг все узнают, что Леонид Буряк уходит из «Динамо». Вы сказали, что причина в том, что кто-то сказал Лобановскому… Вы знаете кто?

— Да, конечно.

— А кто?

— Его уже нет. Царство небесное. Его уже нет в живых.

— Функционер какой-то?

— Да, это не какая-то сплетня. Это чисто…

— То есть он сказал, что вы и Блохин готовите переворот, хотите его сместить.

— Да. Но по поводу Блохина и всей этой... Всплывает Морозов, друг Лобановского. Я его хорошо знаю… Это не Базилевич. Приезжал, уезжал... Он занимался научной деятельностью. Кто сколько сыграл, кто сколько отдал мячей, кто сколько ударил в ворота...

— То есть не супертренер?

— Нет, нет. Естественно, Лобановский ему какие-то вещи рассказывал о тренировочном процессе, что здесь суперкоманда. Когда мы начали валиться, он вызвал меня: «У вас два футболиста в футбол умеют играть. А мне Василич рассказал, что здесь...» — «Я не знаю, что вам рассказал… Но здесь специфическая команда. Все построено на работе». Васильевич не прав в том... Он тренер сборной, и его интересует результат сборной. Он звонит Морозову и говорит: «Надо их нагрузить, чтобы они приехали в сборную в нормальном состоянии». Мы едем в Португалию. Я говорю Морозову: «Мы мертвые будем в этой игре. Что вы делаете?» Мы со «Спартаком» играем. Он везет нас на песок, чтобы мы играли на песке в футбол. Дома 3:0 «Спартаку» проигрываем.

— Я помню.

— И это все закрутилось, закрутилось, закрутилось. Олег давал какое-то интервью по поводу его... Неплохое. Он звонил мне. Я говорю: «Это какое-то недоразумение». Он просил дать опровержение, что он нормальный человек, нормальный тренер. Ну и когда его убрали и объявили, что Лобановский вернулся, я думал, что стадион развалится. Люди так это восприняли! Смена поколений. Появились Бережной, Лозинский, Каплун...

— Нет, Бережной ушел.

— В общем, много людей...

— Евтушенко, Баль, Туманский.

— Которые еще не готовы были играть в этой команде так же, как эти звезды. Трошкин мог играть, Матвиенко еще мог играть, Мунтян еще мог. Я когда-то Лобану сказал: «Васильевич, если все в Союзе поймут, что мы обыкновенные смертные, будет очень тяжело». Так оно и вышло. Все приезжали, все умоляли...

— Перестали бояться.

— Все умоляли очко взять. Конечно, это все достаточно серьезно.

— Какой разговор у вас был с Лобановским перед уходом? Кто вам сказал: «Леня, надо уходить»? Или вы сами решили, что надо уходить?

— Я сам решил.

— Вы же на ходу были.

— Я не знал, что меня ждет. С уважением отнеслись — все. Я потерял еще раз семью. Все мои выходные были...

— В поездах?

— В поездах, в самолетах… Мне надо, как вы говорите, физиологические дела решить. Мне надо было семье деньги отдать, надо пойти продукты купить, надо детей куда-то отвести... Сейчас есть сомнительные вещи по нашим футболистам. Я говорю: «Вы никуда шага не делайте... Какие-то бонусы дадут — вы все оставите». Потому что дом есть дом, Киев есть Киев.

— Ну и как это происходило? Вы решили уйти. Вы пришли к Лобановскому?

— Я просто знал, как Володя Мунтян заканчивал. Что стадион...

— «Муня, Муня!» — кричали, а его не выпускали.

— А его не выпускали. И я знаю, если Васильевич что-то задумал...

— Все?

— Были такие случаи, когда человека не ставил в состав. «Чего он не играет?» А этого человека выпустил за 10 минут. Он говорит: «Он со Старухиным не справляется». Где Старухин, а где Мунтян? Это просто профанация. Естественно, я пришел с ним на «Динамо» и сказал две вещи. Говорю: хочу уйти. Он мне сказал: «Ты не какой-то пупкин — тебе надо зайти в дом. Потому что дошла информация, что ты хочешь в московский „Спартак“ уходить».

— А Бесков звал?

— 50 раз. Я говорю: «Как я?!» Ну это уже другой вопрос. «Давай через неделю встретимся». Это как раз время отпуска. Встретились. «Бери форму и едь на сборы». Когда еще один Кубок кубков выиграли. Я говорю: «Васильевич, при всем, что я знаю, есть хороший пример — Мунтян. Я не хочу сгореть. Я переживаю, я готовлюсь. Я в порядке, вы знаете». Вы знаете, мне обидно… Были такие вещи в его и нашей жизни, когда он меня с Блохиным вызывал: «Вы когда-то будете тренерами, я надеюсь, и вы поймете. От этой игры у меня многое зависит»...

— По-человечески.

— «Если мы все это решаем, я работаю. Если нет, я стою на табуретке и кто-то сбивает ее».

— Ох ты!

— И мы выходили.

— И рвали.

— Или Олег забивал, или я забивал. Он, как ни в чем не бывало, заходил в раздевалку… Ни страсти... Блохин мне говорил: «Как так можно? Он даже „спасибо“ не сказал». Я ему говорю: «Я не хочу повторять эти ошибки». Но я бы никогда, при всей обиде… Я ему последнее сказал: «Вы в моей жизни громадную роль сыграли. Вы поверили какому-то клерку, функционеру. А людям, которые вас снимали с табуреток неоднократно, вы не поверили. Все, до свидания, я ушел».

— И он ничего?

— Нет. Это же отпускной период. Потом он позвонил. «Лежит форма, — говорит. — бери билет, мы едем». Я говорю: «Нет».

— Это правда, что он однажды хотел Блохина выгнать из команды?

— Мы играли в Тбилиси с «Динамо».

— Какой год? Не помните?

— Не помню. Шли очко в очко со «Спартаком». Много больных... Это та игра, где Евтушенко пяткой гол забил. И мы 4:0 выигрываем у Тбилиси.

— Да, у них же состав какой!

— Утром зарядка. А Олег хромает. Он меня останавливает: «Что с ним?» Я говорю: «Остановите его, спросите. Я откуда знаю, чего он хромает?» Он его остановил. Слово за слово. «Ты можешь играть?» А Олег же, знаете...

— Колючий.

— Специфический, нужен был подход... «Все будет нормально, я уверен». Он вызывает Спектора покойного, царство небесное.

— Администратора.

— «Когда самолет на Киев? Билет взять и отправить его».

— Блохина?

— Да. Ну улетает Олег. Мы выигрываем 4:0. В самолете летим. Они разливали водку в бутылки из-под лимонада и могли что-то себе позволить...

— Ребята?

— Нет, тренер. Какие ребята?

— Он еще водку пил тогда? Коньяк он любил.

— Я проходил, возвращаюсь назад, а он мне начал: «Все, я крест ставлю на Блохине. Он то, он это». Я говорю: «Ну он придет — все образуется как-то». Вызывает в сборную Европы, какая-то годовщина чешского футбола была.

— Да, Блохин полетел.

— Я, Блохин и Кипиани. Я не мог лететь, потому что у меня проблема с ногой. Блохин встречает нас в аэропорту с букетом цветов в Киеве. Лобану… Смех, хи-хи, ха-ха... Он говорит: «Вот телеграмма — мне надо лететь в Прагу в сборную Европы». Ну и все, улетает. Тогда конфликт закончился. Но это неоднократно было. И при всей гениальности Блохина и при всей гениальности футболистов, которые после него играли, они не Блохины. Помимо того, что я говорил, что он нытик...

— Блохин — гениальный футболист?

— Он просто гениальный футболист. Если все, что он забил, сколько у него было моментов... Он бы набил столько!

— А кто лучше как футболист: Блохин или Шевченко?

— Они разные футболисты.

— Но если надо выбирать?

— Я Блохина бы выбрал.

— Блохина? Вы были близкими друзьями, и потом вдруг все оборвалось. Ностальгия осталась по дружбе?

— Нет, мы созваниваемся, разговариваем. Какое-то время мы не общались, потом начали общаться. Свои проблемы… У меня с ним нормальные отношения. Я не могу на него обижаться. Я ни на кого не обижаюсь по одной причине: сейчас другая жизнь и по-другому все переосмысливаешь.

— Но когда вы уходили из «Динамо», вы ждали, что Блохин вас защитит?

— А мне и не надо было. Я вам когда-то сказал: если я не возьму, никто мне не принесет и не даст. Это нормальное явление. Ну помог, не помог — много вещей до этого было, которые можно было воспринимать и говорить, что это ненормально.

— Бесков звал в «Спартак». И неоднократно. Почему не пошли?

— Я не договорил. Когда я встречался в ЦК партии, Лобановский...

— А с кем встречались? С Погребняком или со Щербицким?

— Ну, и Погребняк был. Со Щербицким нет. Просьбу Щербицкого передали. «Ты сделал себе имя в Украине, ты сделал себе имя в киевском „Динамо“ — не перечеркивай все, что ты сделал». Я сказал: «Я вам обещаю...»

— Хотелось в «Спартак» уйти?

— Не хотелось... Бесков и Лобановский чем-то похожи друг на друга.

— Авторитарный стиль, да?

— Авторитарный. И они 24 часа про футбол разговаривали.

— Вы же контрольный матч в Москве сыграли, правильно?

— Нет, я не играл ничего и не мог играть. Но были отношения такие. Пугачевой квартиру показали: «Мы все решим».

— Прямо квартиру Пугачевой или рядом?

— Нет, эту квартиру ей отдали. Но в принципе, это дом, где...

— Марк Захаров там жил.

— Да.

— Хорошо. Почему московское «Торпедо» появилось?

— У меня был друг, который играл в московском «Торпедо», Валера Филатов, который был потом президентом московского «Локомотива». Мы разговаривали. Он: «Хочешь — давай». Нормальные люди. Там был директор завода Сайкин... Ну, «Торпедо» — это город в городе.

— Конечно. Но когда вы появились в «Торпедо», подход к тренировочному процессу, мастерство — все не то?

— Все другое. Я там забил 100 с чем-то мячей, 106 или 108. Но останься в киевском «Динамо», отвечаю: 130 можно было набить.

— 1985 год — начало новой суперкоманды Лобановского. Там прекрасные ребята играли. Вы вписались бы в этот коллектив?

— Я против них играл. Я не знаю… Я сейчас с большой ностальгией смотрю игры в 1975 году...

— Да, я тоже.

— Чем это не современный футбол?

— Абсолютно!

— Кто сейчас быстрее Блохина бежит? Кто больше забивает? Кто лучше Мунтяна исполняет? А процент в браке? Где центральных защитников найти, как Орешко, Коньков и Фоменко? Или Володя Трошкин? Это гениальные, хорошие футболисты. А это поколение? Им играть одну игру в сезоне «Динамо» (Киев) — «Шахтер» — это очень мало.

— Не поленитесь, посмотрите в YouTube игры киевского «Динамо» 1975 года с «Баварией», «Ференцварошем», финал Кубка кубков. 1977-й — «Боруссия», «Бавария». Фантастические матчи.

— Мы четыре раза у «Баварии» выиграли.

— Чемпионы мира!

— У них восемь человек — чемпионы мира.

— Я недавно пересмотрел опять. Как вы подавали штрафные! Какое интеллигентное общение с мячом. Вы мяч целовали иногда перед тем, как угловой подать или штрафной пробить. Это примета такая?

— Нет, не примета. Знаете, такой подход. Как теннисист подходит к мячу, когда он исполняет. Если он неправильно подойдет, сорвет удар или то... Так же это. Мяч должен стоять... Две разные вещи: когда мяч катится, когда мяч летит, когда мяч стоит. Это все по-другому надо исполнять.

— Это даже не уважительное, а любовное отношение к мячу.

— Может.

— Кто вас учил бить штрафные и подавать угловые? Когда Буряк подает угловой или готовится пробить штрафной, то всегда опасность. И стадион уже кричал, потому что понимал: пахнет голом.

— Я много заимствовал от Володи Мунтяна. Передачи, исполнение, удары. Потом ко мне подошел Лобановский. Мы как-то играли на сборах в Болгарии, проигрывали, а потом 4:1 выигрывали. Он мне подсказал: «Ты выполняешь стандартное положение, все угловые. Но есть проблема...» Сказал, что все зависит, как подходишь к мячу, под каким углом...

— Вы этого не знали?

— Нет. И я понял, что это все управляемо. Мяч летел не просто парашютом, а мяч летел...

— Направленно.

— Любой, кто опережает, срезал все. Без шансов. Естественно, это все знали. В сборной Шенгелия это знал.

— 1981 год, отборочные матчи чемпионата мира в Испании. Вы подаете издалека-издалека Шенгелии. Мяч чуть-чуть касается головы сзади.

— Это с Турцией, в Измире.

— С Турцией. Я думал, Уэльс или Турция.

— Уэльс — точно такая же, только через все.

— Точно так же. Фантастика! Это же надо уметь, это же надо чувствовать.

— Это все навык, который нужно ставить.

— Московское «Торпедо» приехало в Киев в 1985 году играть. Я помню, когда вы разбегались, чтобы подать угловой, в вас снежки летели с трибун и люди кричали: «Предатель!» Вам больно было? Вы слышали это?

— Конечно. Были неприятные моменты. И Лобановский орал. Те, кто персонально со мной играл...

— А что орал?

— «Не можете ударить, не можете остановить, не можете то и то». Но тогда чуть-чуть все иначе было. Я жалею об этом…

— О том, что ушли?

— Что так с ним разговаривал, когда он ушел. И что я так поступил, когда ушел из команды.

— Ух ты!

— Тогда меня никто не гнал. Можно было еще один кубок выиграть. Я себя обрек на то, что не видел детей, не видел жену. Мои выходные проходили в самолетах, поездах.

— Ну и кубок не взяли.

— Это очень сложно. Я кубок еще шесть раз выигрывал. И с «Торпедо», и с «Металлистом», и с киевским «Динамо». Еще один кубок не взял, но мог чемпионское звание взять.

— В 1985 году, когда вы ушли в «Торпедо», я сел в поезд на третью полку бесплатно, доехал до Москвы и пошел на матч «Торпедо», чтобы посмотреть на вас в «Торпедо». Ребята, которые там с вами играли, по мастерству и близко не подходил никто. Вам не одиноко там было?

— Ну сложно. Можно было еще мячи забить. Я не буду говорить о ком-то… Когда «Торпедо» с кем-то играло, в перерыве тренер и администратор говорит: «Надо взять торт, помидоры, мясо». Все, я не хотел играть, опустил руки. Здесь чуть-чуть оживал. То, что Лобановский сложный… Но он 24 часа жил футболом.

— Помидоры, мясо — не та история. Вы потом сыграли еще в «Металлисте». Лемешко был главным тренером. Взяли Кубок Союза. Вы с «Торпедо» взяли кубок, с «Металлистом». Как в «Металлисте» игралось?

— Лемешко очень хороший человек, очень хороший тренер.

— С юмором, да?

— Но там был директор военного завода.

— Малышева?

— Малышева. У него была прямая связь по телефону с президентом. Он отдал мне свою дачу. Я не помню уже, как она называется. Я привез туда детей. Это тот человек, которого никто не интересовал, — только Харьков и харьковские футболисты. И Лемешко все делал. И благодаря ему жил Харьков, жил завод, жила футбольная команда. Деньги, что мы здесь получали… Он сделал такие условия в Харькове. Естественно, у меня была проблема с ахиллом. Я уже хотел ложиться на операцию, болело очень. Мне Лемешко позвонил: «Сколько надо, столько лечись. Мы тебе деньги будем платить. Я буду ждать, сколько надо». Я начал здесь лечиться. Потом поехал в Одессу. Встал, помаленьку начал бегать. И все пошло, пошло, пошло. И город такой местечковый чуть-чуть в то время. Но люди... И Лемешко, и директор жили этим, сделали команду. На уровне была, с хорошими футболистами.

— Любой футболист, тем более такого уровня, как вы, мечтает сыграть на чемпионате мира. И в 1982 году у вас был шанс. Отборочные матчи 1981-го — вы лидер команды. Вы, Блохин, Шенгелия, Кипиани, Чевадзе, Дасаев! Команда — загляденье! И вдруг травма. Что за травма?

— С этой травмы все обросло так. Помешала. Взаимоотношения Бескова и Лобановского... Они друг друга не воспринимали. Мы приехали в сборную, приезжали со сборной — он предъявлял претензии... «Я не хочу видеть, что вы там делаете в сборной».

— Лобановский?

— Перестроиться очень сложно. Очень сложно после сборной здесь играть. И то, что случилось, когда Бесков взял...

— Ахалкаци, Лобановский.

— Ахалкаци. Лебедь, рак и щука. Это была страшная ошибка. Со временем, когда наши взаимоотношения с Бесковым были достаточно... Я уже не играл, в клубе работал. И мне Игорь Михайлович и Григорий Михайлович говорят: «Надо поехать на похороны, сказать два слова».

Где-то за месяца два до этого Бескову исполнилось 80 лет. Я приехал в Москву. Играла сборная ветеранов Англии и сборная ветеранов СССР. Линекер. Сумасшедший состав. И мы 1:0 Англию в Москве обыгрываем. Покойная Лера, Константин Иванович покойный на банкете меня берут за руку: «Мы хотим тебя забрать на два слова. По рюмке выпьем». Я отхожу. Он какие-то приятные вещи говорит. «Я мечтал, я видел, я знаю твой потенциал». «Не потому, что ты у меня дома. Я просто хочу... Моя тренерская карьера закончилась. Но футбол Лобановского — это футбол будущего. Не потому, что вы что-то выиграли. В Европе вас в два раза больше знают, чем всех остальных».

— Ух ты! Надо было иметь силу, чтобы такое сказать.

— Я благодарен тебе, что меня жизнь свела с таким... Он уникальные вещи рассказывал про Воронина, про Численко. Но это уже в прошлом. Он очень порядочный человек.

— 1982 год. Что за травма у вас была? Почему вы не сыграли на ЧМ?

— Мы играли с Харьковом. И все боятся травмы получить. В общем, игра не очень хорошо складывалась для нас. Я отдавал мяч — и соперник мне вот так прыгнул.

— На ногу?

— На ногу. Есть плюсневая кость — она в трех местах провалилась.

— Бердников, да?

— Меня заменили. Первые слова Лобановского: «С симулянтами мы разберемся после игры». Я снял форму, пошел в душ. А в душ нельзя было идти, горячую воду на ногу лить. Все ушли на игру, а я не могу выйти. У меня нога как голова стала. Я послал за Малютой, он вызвал скорую помощь. Меня повезли к Левенцу на Подол. Сделали рентген, Левенец Малюте шепотом говорит: «Какой чемпионат мира?! У него в трех местах нога сломана». Малюта выходит и с улыбкой начинает мне издалека заходить.

— Плакали вы тогда?

— Да. Это очень сложный перелом. У меня было два-три гипса. Оно все чешется. Неправильно положили — снимать надо. Нерв передавили. Не дай бог кому-то пожелать! Это страшно. Я здесь начал помаленьку лечиться. Они решают меня оставить, чтобы я потом прилетел. Ну я прилетел. Вышли на тренировку… Я полтора круга пробежался — у меня такая голова...

— И все? Если взять вашу активную футбольную жизнь... Вы потом играли в Финляндии, в США. Но активная футбольная жизнь — это 1972−1988-й, наверное?

— Да. Финляндию не берем, США не берем...

— «Металлистом» заканчиваем.

— Да. Это был профессиональный уровень...

— Не каждый футболист, особенно в условиях таких тренировок, выдержит 16−17 лет. Вы очень стабильны были. Вы играли ровно, не было провалов. За счет чего? Это здоровье или что?

— Я же говорю: генетика. Видно, папа, мама дали, море дало, песок дал.

— Рыба.

— Рыба. Тот мясокомбинат, который вся Одесса грабила, воровала. Ходили в детстве маленькие мальчики... «Вы под забором не ходите. Там будут воровать, перебросят — может по голове дать». Можно говорить о Блохине, можно говорить о Мунтяне — это были очень здоровые люди генетически.

— Но вы же и подход особый имели. Вы педантичный, очень аккуратный. Вы готовились, думали, настраивались. Это тоже важно.

— Ну конечно. Когда начинаешь играть, один футбол. Когда уже ты знаешь, ты мастер... Уже можно было в Киеве, в этом тоннеле, когда мы выходили, по сопернику сказать, как сыграешь. Еще не играя.

— Да. А что это? Два окна, вы говорили.

— А здесь маму оперировали. Я первую игру сыграл.

— Тут больница была.

— Да, в Октябрьской. 100 тыс. идет — и все скандируют «Буряк!» И я кричу: «Мама, мама!» Никто же не знает. «Ты что натворил?»

— Жалко, что мама не дожила? Не увидела многое.

— С ней случай был. Я жил на Красноармейской, в доме Кабмина. Я не знал, что такое сберкасса: получал деньги, бросал в тумбочку в спальне. Приезжаю — сидит мама, плачет. Все деньги на полу. «Где ты взял деньги?» — «Мама, я зарабатываю эти деньги». — «Ты мне сказки не рассказывай! Где ты деньги взял?» В общем, считаем, а там 12 тыс. руб.

— Ну прилично.

— Вот такое с мамой было.

— Вы же дружили много лет с министром внутренних дел Юрием Кравченко. И знаете, что меня подкупает в вас, кроме всего прочего? Кравченко погиб, а вы всегда исключительно за него. Он ничем ни помочь не может, ничего дать не может, а вы верны дружбе. Что он за человек был?

— Он особо не помогал. Любую тему с любым человеком — он находил тему и разговаривал. Он очень прекрасно пел. У меня знакомый был хороший. Я спрашиваю: «Можно помочь? Какое-то ему звание дать?» Он подошел ко мне, обнял, расцеловал и говорит: «Я тебя очень люблю. Но я звания на день рождения не даю». Ровно через неделю он получил... Вся Одесса на ушах стояла. Он дал подполковника и полковника в один день.

— Интересно.

— Это государственный человек. Памятник чистили ему… С Татьяной Петровной, с детьми разговариваю. Мне интересно, если бы это все так не случилось, кем бы он был в это время. В принципе, много времени прошло. И те, кто был его врагом, оказались... Те помогали и были против, чтобы его убирали. Потом, со временем, это все...

— Он сам покончил с собой или ему помогли?

— Мне сейчас сложно сказать. Я знаю, что говорил... Какой-то милиционер в Черкассах или где-то себе стрельнул в голову…

— Да, в Черкассах.

— И он выжил. Мы встречались, играли в теннис. Кравченко говорил: «Му*ила, даже застрелиться не смог».

— Вы же встречались с огромным количеством президентов за все эти годы. Наверняка и генеральных секретарей застали. Брежнева не видели?

— Нет.

— Только он вас по телевизору?

— Наверное.

— Премьер-министров и прочих...

— Начиная от Валерия Павловича, заходили в раздевалку многие. Такой близкой дружбы, как с Юрием Федоровичем… Жены друг другу симпатизировали, чувствовали.

— Чувствовали?

— У нас не было недели, чтобы мы не встречались, не ужинали, не говорили. Уникальный человек. Я думаю, по своему характеру, по своей значимости... Очень эрудированный, очень грамотный... Разные гадости пишут о нем. Но я думаю, что это был государственный человек.

— Вы человек, который стал при жизни символом Украины, символом Киева. Вы огромный патриот Украины. Но вы стали тем, кем стали в советское время, в другой стране. Кто-то любит ее, кто-то нет. Мне было хорошо, но я ее очень не люблю. Это была, на мой взгляд, несправедливая, варварская страна. Тем не менее вы были символом, гордостью Советского Союза. Вы были полузащитником сборной Советского Союза. Вы носили четыре буквы «СССР» на груди.

— Которые сами пришивали.

— То есть страна была великая, но пришивать буквы на футболку надо было самим. У вас было много друзей в разных уголках Советского Союза от Тбилиси и Еревана до Москвы и Ленинграда. И тогда наверняка дружба была между народами все-таки бескорыстная?

— Да. И некоторые люди сейчас... Я даже об этом не хочу говорить, потому что — ну что сделаешь, что я родился в то время?

— Конечно.

— Я воспитание получил в советской школе. Мои преподаватели мне говорили: «Леня, учи английский язык, это твое будущее». Я о них часто вспоминаю. Ну что сделаешь? Я же не виноват, что я родился в Одессе, что там все разговаривают на каких-то других языках, никому не понятных. Это Одесса. Но тем не менее мы в Украине. Мы никуда не уезжаем. Я сделал для этой страны что-то.

— Конечно.

— Каждый ошибается. Я же вам начал рассказывать… Один клялся в любви, что мы братья. Но тем не менее они бросают бомбы и уничтожают нас.

— Я медленно подхожу к теме войны. Вряд ли вы могли предположить, что когда-нибудь Россия развяжет преступную войну против Украины.

— Никогда в жизни... Есть люди, которые мне в укор это ставят… Были пьяницы-президенты, было все. Но более-менее они сделали. Ну как они могли? Человек с трибуны говорит: «Мы братья, мы должны объединиться, мы то и это сделаем». Это какой-то хамелеон. Я не понимаю всего этого. Политика — неблагодарная вещь. Говорят одно, а делают другое. Я вообще не понимаю, что нужно сделать, чтобы сюда стрелять ракетами и убивать людей. Мы на кого-то напали? Мы кого-то предали? Мы что-то сделали? И это гнетет каждый день…

— Вы переживаете сильно?

— Я переживаю, жена очень переживает, дети переживают. Слава богу, все более-менее стало… Есть армия, есть люди, есть мотивация. Я одному человеку сказал: «Мы не армяне и не грузины. Вы не понимаете: это — Украина». Мы выигрывали за счет характера. «Динамо» — это специфическая команда. Если бы они зашли в Киев, здесь бы все в крови было... Это Украина, а не...

— Освободители хреновы. 24 февраля прошлого года, начало войны. Говорили же между собой, что 24-го должно начаться. Вы верили в это?

— Я вообще не читаю это. Что касается футбола, да, я смотрю новости. Но я знаю, чего стоит интернет. Я, честно говоря, не мог себе представить. Когда мне в полпятого утра позвонил сын и сказал: «Папа, война началась». Я говорю: «Ты что, с ума сошел? Какая война?» И здесь слышу — ракета!

— Вы были в Киеве?

— Да. Я в шоке от всего этого... Детей сколько погибло!

— Ваша первая мысль на 24 февраля, когда начали бомбить Киев?

— Я думал, что это все несерьезно. Просто несерьезно. 10 дней — а оно все не кончается...

— У вас же наверняка остались ребята и в Москве, и в Питере, с которыми вы играли вместе, с которыми общались. Ни с кем из них не удавалось поговорить?

— Практически ни с кем. Есть человек, которому... я не мог ему не звонить... А так — все…

— Обрыв полный?

— Да.

— Многие спортсмены, футболисты и деятели культуры поддерживают Путина, выступают за войну. Что с ними происходит?

— Сложно сказать. Это пропаганда. И люди не знают в действительности, что происходит. Сколько людей гибнет. Им-то — черт с ним! Они не считают. Они считают, что это не люди. Но эти кадры… XXI век, а мы о войне говорим.

— Кошмар.

— Меня очень гнетет. Я, честно говоря, чуть-чуть прибит и придавлен этим.

— Какие эмоции вы испытываете по отношению к русским?

— Никаких. Я думаю, что не одно поколение людей сменится, чтобы это все… Это нельзя забыть. То, что они делают, — это чистый геноцид. То, что они говорят… Я не военный, не политик, но я не думаю... Нет таких оснований, чтобы это все происходило... Мы никого не предавали. Отойдите, отдайте то, что забрали, — и все.

— Когда эти обстрелы ожесточенные Киева, страшно бывало вам?

— Я как-то это все...

— Но громыхает прилично?

— Очень громыхает. У меня еще так дом расположен… Супруга очень переживает. А я… Это уже дело такое.

— Плакали во время войны хоть раз?

— Я не плакал. Слезу из меня выдавить очень тяжело. Хотя я очень сентиментальный человек. Слеза накатывала… Я вчера смотрел в YouTube: Зеленский в Одессе вручал Героев посмертно. Вот тогда накатывает. 21, 22, 24, 25 [лет]. Жены остались, дети. За что? Мы кого-то пришли завоевать или что-то неправильно делали?

— Надолго это все, как вам кажется?

— Я не знаю. Я хотел бы, чтобы это все закончилось. Найдутся люди, которые смогут это все расставить, — надо памятник при жизни поставить.

— У вас двое детей: Андрей и Оксана. Как сложились их биографии?

— Дети — моя гордость. Андрей — государственный служащий. Оксаночка уже 35 лет живет в Германии.

— Она же балерина?

— Да, бывшая балерина.

— И танцевала в мюнхенской опере?

— Нет, в Штутгарт-балете. Академии Нью-Йорка, Парижа, Штутгарта. Она окончила академию и танцевала 14 или 15 лет в Штутгарт-балете. Осталась, вышла замуж. Четверо детей: два мальчика, две девочки. И живет в Германии. С украинским паспортом. Не хочет гражданство менять.

— Сын в Киеве?

— Нет. Сейчас за границей работает.

— Он же в Министерстве иностранных дел?

— Да.

— Вы себя, объездив весь мир, представляли в другой стране?

— Нет. Есть страны, которые я очень люблю.

— Например?

— Я люблю Испанию, люблю Париж. Люблю Германию, курорты зимние. Но мне комфортно здесь. Я больше недели нигде не отдыхаю. 8−10 дней максимум. Я счастлив, что имею возможности достать деньги и сделать вещи, которые я могу. Дети говорят: «Дедушка, пойдем туда, пойдем сюда». Я счастлив, что я могу это делать. Я люблю своих детей, внуков. Конечно, в этом Жанна делает ауру... Она правильно их воспитывала.

— Она вообще правильно.

— Вот куда она свое время девала. На все хватило времени: и детей родить, и внуками заниматься.

— Пойдем к стадиону. Начали на одном стадионе, а закончим на втором.

— Раньше халтуры играли. Сезон выигрывали — получали деньги, премиальные. Шампанское, все гуляли. 10 дней ездили, две игры в день. Одна — 200 рублей, другая — 200 рублей. Ехали в Николаев, следующая игра — в Каховке. В Николаеве еще не пили, а в Каховке — уже арбузы... Лобан же не ездил. А Коману старшие говорили: «Михал Михалыч, перерыв». 4:0 счет. «Михал Михалыч, принесите два арбуза, три бутылки шампанского и деньги». Сосна, Муня… «Если денег не будет, во второй тайм не выходим играть». 30 минут, люди свистят — никто не выходит на поле.

— Опытные!

— Это п…здец! Смех смехом, 10 игр — 4 тыс. на корму. Это по тем временам...

— Сказочные деньги. Полмашины. С кем из ребят вы сегодня общаетесь?

— Со всеми общаемся. Володя чуть болеет. С Олегом разговариваем по телефону. Кто на «Динамо» бывает. Многие поуходили из этой жизни. Очень хорошие футболисты и люди прекрасные. И Женька Рудаков, и Володя Трошкин, и Матвиенко, Самохин, Валера Зуев.

— Кто самый великий из вашего поколения?

— Я понимаю, о чем ты хочешь спросить.

— По сумме качеств, по достижениям.

— Самый талантливый — это Володя Мунтян.

— Мунтян все-таки №1?

— Во-первых, структура. Ножка маленькая. Удар прекрасный. Исполнительское мастерство было. Очень гибкий.

— Он же акробат.

— Очень гибкий. С ним легко было. Конечно, непростые взаимоотношения были. Знаешь, что самое дальнее — самое близкое, а самое близкое — самое дальнее. Сантьяго Барнабеу на стадионе «Реала» принял советскую делегацию. Мы с «Реалом» тогда играли.

— Лично сам Сантьяго Барнабеу?

— Да. Он пригласил к себе домой и держал спич. Лобановский, ля-ля, ля-ля. «Молодые люди, вы должны быть умными. Вы должны знать, чего вы хотите. Когда никто не верил, у меня была проблема — уже делили мои деньги. А пришли люди, которые мне помогли. Так я вам хочу сказать: самое дальнее — это самое близкое. А самое близкое — это самое дальнее».

— Здорово!

— Многие вещи в жизни поменялись, многие друзья, помимо того, что они поуходили из жизни... Надо собраться поужинать, если праздник… Кого собирать? Это надо... Я сегодня супруге об этом сказал. Я еще такой человек... У меня машина Mercedes. Мне стыдно на ней выехать. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да, понимаю.

— Я вижу эти взгляды людей. У меня было такое при Януковиче, в стекло стучали, дулю показывали: «Вор, отдай машину. Мы все равно до вас доберемся».

— Вор! А пена же всплывает в такие моменты. Ласковая ненависть обостряется.

— Я все понимаю. Мне очень сложно было работать. Мы заканчивали с киевским «Динамо» очко в очко. В Одессе работал. Я знаю, что это $100 стоит. Вы напишете — я три дня не сплю. Я знаю, что это все гадость, но оно идет через меня. Есть люди счастливые, у которых игра закончилась — и он забыл. Это правильно. Надо это к следующему готовиться.

— Вы говорили о приеме в доме Сантьяго Барнабеу. Я знаю, что многие наши футболисты после матча любили обмениваться футболками со звездами мирового класса. У вас есть чьи-то футболки?

— У меня было очень много. Наверное, одна из самых больших коллекций была. Но я пораздавал. Ремонты, дома строил.

— Но кто был?

— Многие. У меня дома есть вымпелы, где я был капитаном команды...

— Капитаном сборной Союза?

— «Динамо», сборная Союза.

— Кто из футболистов, против кого вы играли, самый крутой?

— Много хороших футболистов. Я не могу сказать, что сейчас крутые... Мбаппе, Месси — это люди... Месси вообще с другой планеты, как говорят.

— Месси самый крутой, кстати, на сегодня?

— Да. При всем уважении к Роналдо, он очень много забивает, много... Но то, что умеет Месси! Он может один решить игру.

— Гений?

— Гений. Этому не учат. Это у него в крови. Какие были Рикельме, Хуан Верон, Рива, Факетти?!

— Вы застали и Беккенбауэра и Марадону.

— Я играл против Марадоны. Кстати, он в этой игре не очень хорошо играл. Там был Диас, Тарантини, Пасарелла.

— Но наши ребята тех лет все-таки похуже были?

— Я не думаю, что похуже. Все выигрывали. Почему? Почему тогда хватало мастерства на все, а сейчас не могут обыграть? «Барселона» приезжает, «Реал», «Бенфика» — как с другой планеты...

— Вот мы подошли к стадиону. Он сейчас носит название «Олимпийский». Раньше был Центральный республиканский стадион. Это касса стадиона.

— Это касса. Михаил Макарович Бока здесь заправлял. Когда мы выиграли Суперкубок... Суперкубок остается маленький. Пропал Суперкубок маленький… 50 лет. Естественно, там много людей было. И я его пригласил. Он пришел и говорит: «Дома посмотришь. Это мой подарок». Я прихожу домой. Подарки долго в гараже лежали. Думаю, надо навести порядок, посмотреть, что к чему. Разворачиваю — не могу понять, что это такое. Вроде Суперкубок, а весь черный. Я звоню: «Михаил Макарович, что это такое?» — «Я тебе хочу сознаться. Волей судьбы он у меня оказался в доме. И все эти годы я в нем сахар хранил». Я его отдал ювелирам, они его почистили.

— Как новый!

— Фантастика. Я его долгое время держал в доме в наградах. И выносил идею, что хочу его отдать в клуб...

— Отдали.

— Приехал Игорь Михайлович, обнялись, я ему отдал этот кубок. И он сейчас хранится в музее...

— Стадион отремонтировали. Он другой стал, правда?

— 102 тыс. и 60 тыс. (перед реконструкцией в 2012 году «Олимпийский» вмещал 83 тыс. зрителей, после реконструкции — 70 тыс. — прим.ред.).

— Да. И дух не тот.

— Но пот в этой земле остался.

— Поэтому трава так хорошо растет.

— Все здесь выстрадано.

— Вы помните кричалки фанатов «Динамо»?

— Если ты мне напомнишь, я их вспомню...

— «Не красно-белый, не красно-синий, а только бело-голубой. „Динамо“ (Киев), „Динамо“ (Киев), „Динамо“ (Киев), мы с тобой». Потом — «Динамо» с Днепра".

— «Динамо» с Днепра". Потом — «Шарло». Таких болельщиков, как в Киеве, нигде не было. Если они кого-то не воспринимали — бесполезно. Играй, не играй — они ставили крест.

— В Одессе были еще хорошие болельщики, кстати.

— Ну специфические.

— Это знатоки были. В парке Шевченко собирались...

— Нет, на Соборной площади. Все сплетни знали...

— Киев лучше стал за последнее время, как вам кажется?

— Я не знаю. Машин очень много, дороги не делаются... Но по сравнению с тем, что было, конечно, он стал более-менее...

— Киев 70−80-х уютнее был?

— Он просто меньше был. В любую точку можно было добраться за 10−15 минут.

— Вы думаете иногда о своей жизни: «Боже, это, наверное, не со мной было»?

— Я многие вещи переворачиваю. В дождь на меня накатывает, как сделать правильно, чтобы... Какие-то мысли, с детьми связанные. Я ни о чем не жалею. Единственное — конфликт, когда я ушел из команды. Это не по моей вине и не по вине Лобановского...

— Прошло время, Лобановский вернулся в Киев, вы стали вместе работать. У вас было когда-нибудь объяснение?

— Нет.

— Никогда?

— Нет. Я тебе скажу даже: после игры, какие-то успехи, выпивали, — мне просто стыдно было при нем рюмку поднять.

— Понимаю. Рядом с ним всегда как-то иначе любой человек себя ощущал.

— Да.

— Когда подходите к стадиону, екает сердце?

— Да нет... На поле выхожу — наворачиваются какие-то вещи. Кто профессионально играл — на стадион приезжаешь в любую страну с волнением. Пять минут, вышел — уже все. Мяч в ноги попал — все.

— Вы всегда — и когда играли, и когда не играли — имели потрясающую форму. Многие футболисты — обрюзгшие, тяжелые... У вас ни живота, ни... Идеальная форма. Красавец просто. Всегда подтянуты. Вы аккуратист всегда были. Это воспитание, потребность? Что это?

— Детство сделало меня таким. Меня окружали такие люди. Надо чуть-чуть за собой следить.

— А как вы следите? Вот что вы делаете? Вы с мячом работаете?

— Нет. С детьми могу поиграться. Сейчас из-за моих проблем это нежелательно. Хотя мне сказали, что все будет нормально, надо время.

— До операции на спине вы, выходя на поле, могли что-то показать?

— Я еще в 60 лет играл два тайма.

— Два тайма?

— Да.

— И хороший удар был...

— Ну а как оно изменится? Может твоя речь поменяться или мысль? Нет людей, которые не болеют. Я только начинаю говорить с врачами: «Господин Буряк, у нас в Германии после 50 лет каждый, перед тем как зубы почистить, принимает от давления, принимает от этого…» У каждого свое, но надо заниматься собой...

— У вас особый режим питания...

— У меня с супругой режим уже 30 лет. Я завтракаю и ужинаю, не обедаю. Вечером ужинаем, можем вина выпить хорошего.

— А какой у вас был вес, когда вы играли?

— 71,5.

— Какой вес сейчас?

— 76.

— Фантастика. Как вы ощущаете себя в 70 лет?

— Это много. Это очень тяжелый труд. Команда 1975 года — это титанические усилия. Вот у меня в 19 лет был геморрой.

— От тренировок.

— Естественно. Но я хотел зарабатывать. Я не мог вернуться в Одессу. Мне ноги судорога сводила, а рядом жена молодая лежит. Я не понимал, что это. Надо вставать и идти. Дочку отправили в Германию учиться. Мы приехали через какое-то время, она уже танцевала во взрослых спектаклях. Мы договорились около театра встретиться после перемены. Я приехал, она не выходит. Я пошел — она сидит на скамейке, плачет, а у нее на ноге мочки стерты до крови. Я говорю: «Пошли домой, не надо». — «Папа, мне в четыре часа надо идти на вторую репетицию». У всех такая мотивация, как у меня. Мы выиграли Суперкубок, выбороли Кубок кубков...

— Что вы себе пожелаете в день 70-летия?

— Чтобы это все кончилось побыстрее. Я буду самый счастливый человек. Рядом у нас никто не погиб, слава богу. Но я не понимаю… Вчера вручали [награды] — мама, жена осталась. Я знаю, что жизнь сложная.

— Значит, победа — раз. Вы загадаете. Дальше?..

— Не победа. Чтобы все оставили… Пускай будет так, как оно и есть, и ушли...

— И будет наша победа, когда наши территории останутся с нами.

— Я очень переживаю за своих близких, семью. Я хочу, чтобы у них было все нормально. Они гениальные дети. Антоша, сын Андрея, закончил французский лицей. Как мы с тобой разговариваем, так он на французском. «Дедушка, я поеду в Париж. Я хочу вирусологом быть, хочу лечить COVID, СПИД...» Ему 17 лет. А когда все это кончится... Я, например, много отдал бы. Ну что сделаешь?

— Леня, спасибо большое за это интервью. С днем рождения.

— Думаю, какой-то ужин сделаем. Я тебе сообщу — будет время…

— С удовольствием, конечно.

— Поужинаем, по фужеру вина выпьем.

— Конечно. На Днепре.

— На Днепре. Там вода, сядем...

— Но у меня есть одна просьба.

— Да.

— Привет большой Жанне.

— Любой каприз. Нет вопросов...

— Она замечательная. Дай бог каждому, кто нас смотрит, такую жену, как Жанна. И то, что вы столько вместе, — это прекрасно.

— Да.

— Спасибо. С днем рождения. Спасибо.

— Да, спасибо. Спасибо большое вам.

Дмитрий ГОРДОН

Подписывайтесь на Dynamo.kiev.ua в Telegram: @dynamo_kiev_ua! Только самые горячие новости