Дидусины друзья
КАК Я УЖЕ РАССКАЗЫВАЛ, "У Дидуси" постоянно толпился народ. Некоторые заскакивали на секундочку, просто поздоровкаться и спросить, як справы. Другие торчали здесь часами. Кого, здесь только не было...
Дядя Гриша
ДЯДЯ ГРИША был айсором и постоянным завсегдатаем клуба. Он чистил шузы на ступеньках нового цирка, недалеко от дидусинового тира, и поэтому после трудового дня регулярно к нему захаживал.
Запомнилась его лихая шапка-кубанка набекрень и тридцать два золотых зуба. Зубы светились, когда дядя Гриша широко зевал. Мне кажется и зевал он с понтом, шоб похвастаться своими челюстями. И еще я удивлялся - ну, на х..ра ему каждый день пахать, как каторжному, если во рту целый золотой запас Америки.Приходил со своей скамеечкой и ящичком, где хранились все его бебихи: щетки, бархотки и прочие гуталины. Любимым занятием было резаться в сечку с Самоварычем. Вместо стола у них был "дядигришин" ящичек. Так и вижу эту картину - "Самоварыч" в тележке, а напротив айсор на маленькой скамеечке.
К чистке обуви дядя Гриша относился, как к ритуалу. Первым делом он щеткой, типа одежной, смахивал пыль. Потом вставлял в туфель картонки, шоб ненароком не испачкать носки. Дальше на шуз наносился крем и втирался уже другой щеткой. Пару минуточек ничего не делалось - просто велся базар промеж дядей Гришей и клиентом. Все это время обувь насыщалась. И только спустя некоторое время, уже третьей (!) щеткой полировалась. Окончательный блеск наводился бархоткой. К таким туфлям пыль не приставала несколько дней! Я сам тому очевидец - дядя Гриша сделал из моих шузов такую "лялю" на выпускной...
Дядя Коля Грищенко со своим Шевченкой
БЫЛ ЕЩЕ дядя Коля Грищенко - однорукий (не бандит) мужик с пустым рукавом измятого пиджака. Он заведовал приемом посуды недалеко от нашего двора. Это для него я два года таскал авоськи с бутылками, шоб покрыть должок перед мамой, за те самые "семь сорок". Дядя Коля Грищенко никогда не придирался к качеству "моих" бытылок. Он не замечал ни сколов, ни трещин, и всегда давал хорошую цену, а еще корешовал с нашим дворником "Фантомасом". Когда бы я не приходил со своими пляшками - эти двое сидели на ящиках из-под тары и бухали "Жигулевское" с таранкой, вперемешку с сырком "Турист".
Написал эти строки и подумалось - еще один инвалид... Сколько ж их тогда было...
Помимо руководящей должности на приемном пункте, дядя Коля Грищенко (по совместительству) работал ночным сторожем в небольшом домике-музее Шевченко. Не того Шевченка, не футболера, а другого - с моржевыми усами. На вторую работу далеко ходить не приходилось: приемный пункт был, как раз напротив музея, через дорогу.
Работники музея, как один были алголиками, националистами и аспирантами. Зарплаты были мизерные, бухали они каждый день, поэтому КГБ приходилось постоянно поддерживать их статус украинских интеллигентов-диссидентов. Дядя Коля Грищенко был для них незаменим. Уходя с работы, элита украинской интеллигенции оставляла груду пустых бутылок. А утром, придя на работу, на письменном столе, рядом с томиком "Кобзаря", они всегда находили два смятых рубля. Дядя Коля Грищенко был монтером Мечниковым наоборот: деньги он не брал, а давал. И не вечером, а утром...
Интеллигенция шибко уважала дядю Колю Грищенко, хоть и был тот "москалем". Музейные пацаны по пьяни делились самыми интимными секретиками, вверенного им кобзаря. Вот за такой секретик меня, чуть не вытурили со школы. Дело в том, шо дядя Коля Грищенко все эти байки пересказывал в тире. И я, как назло, однажды услышал одну...
Дело было в классе четвертом, на последнем в том году уроке украинской мовы. Наша училка Одарка Спиридоновна с выражением читала, какие-то стишки Тараса за любовь. Одарка была родом с Западной Украины, и поэтому ее булькающий, галицайский диалект не все понимали. Но читала она, так вдохновенно, так страстно и проникновенно, шо весь класс (включая меня) рыдал от умиления. Училка закончила читать свой виршик - глаза горели, файни груды здиймалыся... Весь класс был в восхищении от стишка и в трансе от сисек.
И тут я, мудила, спрашиваю: "Одарка Спиридоновна! А правда, шо Тарас Грыгоровыч бухой залез на табуретку, шоб достать со шкафа какую-то фигню. Но не удержал равновесия и наеб...улся. И то ли шею свернул, то ли виском об шо-то ударился?"
Кто хихикнул, но в целом класс напряженно ждал от училки ответа. Ответа ждал, укоризненно разглядывая меня со стены, и сам Тарас Грыгорыч...
И ответка не приминула себя ждать: Одарка Спиридоновна, схватив меня за пионерский галстук, потащила вон из класса. Тащила, хорошо мне знакомой дорогой скорби: коридор, второй этаж, третий... И наконец станция назначения - Голгофа...
Даже не постукавшись, Одарка Спиридоновна влетела в директорский кабинет.
На мое счастья Голгофа была уже занята: на ней сидели Федор Иваныч с Петром Ильичем (учителем пения) и мирно квасили...
Наша школа была бабьим царством. Мужиков сюда приблудилось трое: два вышеупомянутых, плюс пидор Юра (учитель труда). Этот Юра постоянно приставал к детям, завлекая их в разные кружки. Мне тоже, гад предлагал записаться в его авиамодельный кружок. Юра всегда был гладко выбрит, ходил в классных шмотках и начищенных шузах. Никогда не шморкался и не харкал - короче, натуральный пидор!
Не то, шо наш директор и учитель пения - всегда с опухшими фэйсами, в помятых костюмах и пыльных шкарах. Было сразу видно настоящих мужиков, прошедших всю войну и дошедший до Берлина!
Федор Иваныч недовольно глянул на часы - до звонка оставалось еще двадцать минут, а они с Ильичем только начали. К тому же, у обоих были следующие уроки.
- Ну, что там у вас Одарка Спиридоновна?
- Оця дытына... Ни, цэ нэ дытына, а тварына! Оця тварына кажэ, шо Тарас Грыгорыч, Тарас Грыгорыч...
И дальше, захлебываясь слезами и булькая соплями, как последний Полад Бюль-Бюль оглы, поведала печальную историю гибели кобзаря.
Как и ожидалось, мужики ни х..ра не поняли и только поглядывали на часы - время поджимало. "Тварына" (в смысле я) смилостился и изложил факты, на понятной педагогам мове Василия Теркина.
Мужики переглянулись.
- А как было на самом деле? От чего он умер? - нетерпеливо спросил директор. Времени бухнуть было в обрез
- Шевченко помэр у Пэтэрбурзи у 1861-у роци, - немного растерянно ответила Одарка Спиридоновна
- А от чего, от чего он умер? - повторил вопрос Федор Иваныч
Училка заклыпала ресницами и снова начало быстро-быстро булькать. Потом внезапно замолкла и прошептала: "Я нэ знаю..."
На подмогу к директору пришел его коллега. Понимая, шо дело затягивается, и шансов расслабиться остается все меньше, Петр Ильич голосом Агаты Кристи заключил:
- Значит в наличии есть одна версия - Шевченко упал с табуретки и свернул себе шею. Правильно, Одарка Спиридоновна?
- Так, алэ...
- Значит так, Одарка Спиридоновна, - уже командирским голосом отчеканил Федор Иванович, - даю вам ровно двадцать четыре (24) часа для выяснения обстоятельств смерти великого поэта. Жду вас завтра в это же время. Можете идти.
Мы вышли с моей училкой мовы из директорского кабинета, держась за руки и под звуки знакомого бульканья. Но Одарка Спиридоновна здесь была ни причем - это булькало из бутылки по стаканам...
Ровно через двадцать четыре (24) часа Одарка Спиридоновна явился к директору с прошением об отставке. Мы с дядя Колей Грищенко оказались правы...
"Матч смерти"
БЫЛ ЕЩЕ РАЗОЧЕК, когда я по дурости ляпнул правду прямо в матку. Заходил к тир один невзрачный мужичек алкоголической наружности. Как его звали я не помню. Помню только, шо при немцах он работал то ли полицаем, то ли в управе. Отсидел червонец и вышел по амнистии...
У мужика был удивительный нюх на бухло: кто-то приносит пляшку - этот уже тут, как здесь. И чтобы, хоть как-то отблагодарить длань дающую, он баял баички за жизнь киян при немцах. Естественно рассказывал и за "Динамо", и про тот "матча смерти".
Когда я заростал волосами, мама выдавала мне тридцать копеек, и я шел стричься в детскую парикмахерскую, шо на Крещатике. Стрижка стоила двадцать девять копеек и мама милостливо разрешала сдачу оставить себе.
Уже тогда я не был лохом. В нашем доме, этажом ниже, жил парикмахер дядя Толик, по кличке "Подстриги меня под нолик". При встрече, я вежливо здоровкался, а он грозился, как-нибудь подстричь бесплатно. Однажды, "как-нибудь" я зашел в его парикмахерскую... Так и повелось - мама выдает тридцать копеек, а я бегом до дяди Толи стричься на шару.
И вот сижу как-то в парикмахерской, дожидаюсь, когда "дядя нолик" освободится. Рядом два мужичка обсуждают вчерашний фильм по телеку "Третий тайм". Слушаю их, и такое чувство, будто попал, пилять, на партсобрание.
"Фильм учит нас любить Родину и ненавидить врага. Герои этого фильма сильны духом. Они погибли, но врагу не сдались..."
Сижу себе такой, с шилом в жопе, и когда чуваки на секунду перестали тарахтеть, эффффектно вставляю свои "три копейки": "Дяди, а вы знаете, шо никакого "матча смерти" не было и динамовцем расстреляли за то, шо они пиз..ли муку с хлебозавода?"
Ровно через секунду я стоял на улице, а ухо горело в цепких, парикмахерских пальцах дяди Толика. Другая его рука совала мне мятые три рубля: "Бежиии! За углом стоянка такси! Через пять часов будешь в Чопе! Силы у меня уже не те, что прежде, но думаю, что на десять минут я их задержу!"
Танцор-юморист
КАК Я УЖЕ ГОВОРИЛ, народ "У Дидуси", в основном собирался спокойный и рассудительный. Беседы велись негромкие и неторопливые. Поэтому, когда проходя мимо тира, я слышал смех и громкие голоса, то знал - сегодня Семен Семеныч дает гастроль...
Это был невысокий мужичок средних лет, и с усиками, як у Гитлера. Семен Семеныч работал директором (по теперешнему - продюссер) фильмов на Довженке. Так вот, когда он приходил, гомерическое рыготание из тира доносилось, аж до айсора дяди Гриши на противоположной стороне площади.
Семен Семеныч травил байки. Байки разные: похабные и просто пошлые, политические и футбольные... Обычно я изгонялся из тира, лишь только он появлялся на пороге. Но все равно многое слышал, хотя понимал не все. Что понимал, на следующий день становилось достоянием всего класса.
Например, спрашивал у школяров: "Пацаны! А в каком кармане Хрущ носит расческу, знаете? А где та шахта, в которой он рубил уголек?"
Помню анекдот, вызвавший восхищение даже у нашей классной, Фаины Яковны.
Во времена карибского кризиса, Кеннеди постоянно приходил домой нервный. И когда залазил у койку до своей Жаклинки, то хватал ее, сердешную ТАМ, внизу и стонал: "Оооо, проклятый Фидель Кастро, как я тебя ненавижуууу!!!" Жаклинке такое дело надоело и она выстригла ТАМ налысо. И вот, приходит как-то президент домой и привычно хвать жиночку... Мхатовская пауза... А дальше истошный вопль: "Простите, Никита Сергеевич! Простите!"
Дослушав байку, и вдоволь насмеявшись вместе со всеми, Фаина Яковна задумчиво поскребла небритый подбородок. Наверное, припоминала, где же муж хранит свой бритвенный станок...
Как-то пошел я фоткаться на партбилет. Сижу в коридоре, дожидаюсь, когда отклацают очередного клиента и вызовут меня. Наконец, двери студии открываются и выходит Семен Семеныч, собственной персоной. Но не просто Семен Семеныч, а какой-то, плять Брежнев! Весь пиджак в медалях и орденах! Мы поздоровкались, трошки поболтали - оказалось, шо он делал фотки на доску почета для Довженки. На прощание, ущипнув меня за щеку и попортив прическу на голове, Семен Семеныч велел мне учиться, и еще раз учиться.
А я дальше себе сидел в коридорчике и думал думку: "Вот же, мужик! Герой! А на вид обыкновенный штымп-юморист. Надо бы не забыть спросить у Дидуси, кем был Семен Семеныч на войне? Разведчиком? Летчиком? Маршалом?"
Резюме Дидуси было кратким: Танцором!
Я не поверил своим детским, тогда еще не заросшим мохом ушам - этот маленький, толстенький, чувачок, с запорожскому усиками под Гитлера... Ну, какой из него нах, танцюрист? И, как насчет наград?
- У Тарапуньки со Штепселем их еще больше. Они же с Сенькой, втроем войну выиграли, - со злобной подъебкой в голосе, сказал Дидуся.
Опять не врубаюсь... Причем здесь два величайших комика Голливуда?
"Шустрые они все были - всегда крутился при больших начальниках".
Большего от Дидуси я тогда не добился. Было видно, шо говорить на эту тему ему не по кайфу. И я его понимал своим, еще неразвитым, детским умом - какой-то задрыпанный танцюрист, а наград вдвое, если не втрое больше...
Через много-много десятилетий попались мне воспоминания Ефима Березина - любимца украинской партийной номенклатуры. Его так обожали Шелест с Щербицким, шо даже в паспорте, напротив пятой графы, написали - Штепсель.
Так вот, уже вначале войны (в самое трудное время) на фронте выступали бригады артистов. Выступали на передовой, попадали под бомбежки, выходили вместе с отступающими войсками из окружения. Артисты призывного возраста принимали присягу, имели оружие и противогаз, несли (по необходимости) караульную службу.
Актеры, музыканты, певцы, танцоры, чтецы сопровождали армию на передовой, в тылу и госпиталях. Они выступали в самых стремных местах, и уходили с последними частями.
Первые свои медали Штепсель (и скорее всего Семен Семеныч, выступавший в одной с ним бригаде киевконцерта) получил за оборону Одессы и Севастополя. Потом была медаль за оборону Сталинграда.
К концу войны самые большие сталинские генералы на столько оборзели (п.издюлин от Сталина прилетало все меньше), шо начали создавать собственные "крепостные театры". Особо полюбившиеся артисты (в основном артистки), приписывались к штабу армии или фронта, и всегда были под рукой командующего. Конечно, они продолжали давать концерты, выезжать на передовую, но жили уже гораздо привольнее. Хавчик был получше, для мужиков больше никаких воинских обязанностей, и наконец награды...
Киевконцерт стал "крепостным театром" Рокоссовского. Его фронт неумолимо шел к Берлину, освобождая города и страны. И если первые медали артистов были "за оборону", то теперь в наградных листах появились новые словосочетания: "за освобождение" и "за взятие".
Вот так (думается) и собрался за четыер года войны "иконостас" на пиджаке Семен Семеныча. Это ни в коем случае не умаляет его боевых заслуг - на войне каждый делал свое дело. Семен Семеныч танцевал...
Дядя Вика
БЫЛ ЕЩЕ ОДИН ЧЕЛОВЕК, собиравший аншлаг в дидусином клубе. Но в отличии от Семен Семеныча, когда он начинал рассказывать, тишина становилась такой гробовой, что можно было слышать шелест бархотки айсора дяди Гриши на противоположной стороне площади.
Дядя Вика рассказывал за свои заграничные путешествия. Была тогда очень популярная передача по телеку - "Клуб кинопутешественников", которую вел один старичок с французкими усиками. В основном все сюжеты были за "байкалы", "уралы" и прочие достижения советской власти. Лишь в самом конце, на пять минуточек, давался сюжет о "будапештах", и еще три минутки на "парижы".
У дяди Вики тоже были французкие усики. Но на этом их сходство и заканчивалось. Если первый воспевал красоты природы, архитектуры и прочие духовные мульки, то расссказики дяди Вики целиком касались "их нравов". Тогда я думал, шо дядя Вика работает где-то заграницей, и иногда приезжает в Союз на побывку.
Он и похож был на заграничного иностранца. Возможно свой подтянутостью, и какой-то, не характерной для советских мужиков того времени, ухоженностью. А еще эти французкие, мушкетерские усики... Тогда по всем киношкам крутили "Три мушкетера" с Жаном Марэ. Так вот, в том фильме дядя Вика мог сыграть любого француза - от короля Людовика и кардинала Ришелье, до Атоса и мадам Бонасье...
Пепельно-седая челочка, блатные усики, короткая курточка и фотоаппарат - вот таким я запомнил дядю Вику. И конечно его обалденно культурная речь. Так правильно и литературно не говорила даже наша училка русского языка Мамлахат Наханговна. Не случайно, дидусины мужики обозвали его "писателем"...
Вооще-то, дядя Вика приходил до "Самоварыча" - знали они дружку с очень давних времен. Гораздо раньше, чем с ним познакомился Дидуся. "Писатель" приносил "четвертуньку", которая в одну секундочку приговаривалась.
И если ему никуда не нужно было спешить, то начинались истории. Каким-то образом, весть о том, что "писатель" щас травит в тире свои байки, мгновенно разлеталась по всему Евбазу. И уже через десять минут здесь нельзя было протолкнуться... Причем слухали дядю Вику не только члены клуба, но и конкретные посетители тира. План по "мочилову фрицев" на одного киянина, в тот день недовыполнялся...
Невозможно было себе даже представить, шо ТО, о чем рассказывал дядя Вика в дидусином клубе, хоть шопотом, хоть под двумя одеялами, расскажут в клубе по телеку. Мужики слухали, вытаращив глаза и пуская слюни. Вооще-то, взрослым умом понимаю, шо дяд Вика был еще тем понтовиком...
Запомнилась одна картина маслом на стадионе "Динамо".
Здесь обычно играл киевский дубль. Дидуся с друзьями любил ходить на эти матчи. Иногда к ним присоединялся и дядя Вика. Сначала вся гоп-компания заходила в кафе "Петушок", расположенное, прямо у входа на стадик. Там в розлив продавались мадера и херес. Для затравочки принимался стаканчик, но не более. На стадионе они располагались где-нибудь на верхотуре. На скамеечке раскладывались газетки, а на них лучок-чипполинка с синьорчиком помидорчиком, сальчик, варенное яечко, саечка "городская" и обязательный "чекунчик", другой...
И вот сидят мужички, разморенные теплым солнышком и слухают дядю Вику. А тот за Лазурный берег, да за французких телочек в бикини... В одной руке рюмчик, мызынчик интеллигентно оттопырен. Пальцы другой руки нежно сжимают жирный шматочек сальца.
В голову пришли виршики из одной песенки Аркаши Северного - суть в том, шо шпиен хочет соблазнить советских уголовников разведать "советского завода план".
Он говорит: «В Марселе Такие коньяки! Такие там бордели, Такие кабаки!
Там девочки танцуют голые, Там дамы в соболях. Лакеи носят вина, А воры носят фрак!»
Это дядя Вика на стадионе "Динамо"! Один в один!
Подписывайтесь на Dynamo.kiev.ua в Telegram: @dynamo_kiev_ua! Только самые горячие новости
× 1
Загрузка комментариев
