Мой Кучмий

А Кучмий и был именно таким, глобальным и величественным. Об него всегда хотелось опереться, как о Китайскую стену. «Господи, вразуми, дай сил...» «Владимир Михайлович, как быть, если все хреново?!...» В житейском смысле - заклинания одного порядка.

Хреновее, чем сейчас, еще не было. Мы не ведали при нем, что так бывает. Истово верили в стену, нас защищающую.

У каждого, кто знал его, был свой Кучмий. Каждый, кто пришел вчера в почерневшую от одежд редакцию, мог бы раскрыть свои истории и обнажить свои переживания, связанные с ним. Персонально свои, не повторяющиеся. В том был его секрет и его великий дар - иметь с любым из близких или подчиненных свою собственную духовную нить. И дорожить ею по-особому - вопреки, быть может, жестоким жизненным истинам.

По роду предыдущей службы я знал много военных начальников. Бывали основательные, встречались уважаемые, попадались умные. Настоящие полковники, одним словом, хоть были среди них и генералы по званию. 10 лет назад, в 99-м, Кучмий на том фоне показался маршалом.

Годы знакомства лишь утвердили его в этом статусе. Ум в дужках золотых очков, воля в сутуло-пиджачной спине, шарм в сверкающей зажигалке, сила в изломе носа, страсть в пронзительно серых, отнюдь не стариковских глазах. Недруги называли его мэтром - о чем-то это все-таки говорит. А недругами считались те, кого он не приблизил к «Спорт-Экспрессу»: другой почве для неприязни взяться было неоткуда. Империя, им созданная, яркая лампа, влекла к себе многих крылатых и бескрылых. Кучмий никогда не стоял на страже, но всегда имел свое собственное кадровое мнение. Вряд ли нужно говорить, что непререкаемое. Это было мнение земного ядра: протестовать дозволялось, опровергнуть не представлялось возможным.

Удивительно, но при таком характере он обожал, когда с ним спорили. Он нуждался в спорах больше, чем в согласии, и уж тем более - чем в поддакивании. Наш Главный иногда чувствовал, что доминирует над всеми остальными, и в такой миг ему остро требовались оппоненты. Он хотел не просто добиться своего, а победить, добыть истину в маленькой драке. Больших драк Кучмий не допустил бы никогда, легко разорвав любого противника.

В нем гнездилось невообразимое сочетание властности и нежности. В последние годы это чувствовала вся редакция, а чуть раньше, уверен, от такого коктейля пачками сгорали женщины.

Мало кто так любил жизнь. Мы, молодые, взахлеб слушали рассказы ровесников и соратников Кучмия о его поездках на какие-то там союзные Спартакиады, о двухмесячных командировках на казахстанский каток Медео, о велосипедных спицах и рогатом руле, который Главный, будучи крупнейшим спортивным журналистом страны, боготворил, хоть и не писал о любимых коньках и велоспорте уже давным давно.

«Теперь ты понял, что такое велосипед?» - звонил он мне в олимпийские Афины, когда я написал внеплановый репортаж про выплюнутые в погоне за серебром легкие Екимова и узловатые руки допинг-победителя Хэмилтона. «Да, Владимир Михайлович, понял...» Ничего другого ответить ему было просто невозможно. Ведь на самом деле он не спрашивал. Он хвалил.

«Я себя под Лениным чищу», - писал Маяковский. Мне плевать на обвинения в высокопарности - вся редакция чистила себя под Кучмием. Многие, и я в том числе, работали зачастую лично для него. «Не поругал? Слава Богу!», - говорили мы, узнавая итоги планерок. Мы скрывали, что всем нам хотелось бы большего - чтобы выделил, отметил.

Как-то прошлым летом шел тяжелый номер. В одиннадцатом часу вечера я собрался уходить, сдав заметку. «Подожди, - посоветовали умные люди, - пусть Сам прочтет». Я сел в баре с портфелем и начал ждать. Он вышел лично. Сказал: «Пойдем, поговорить надо». Мы пришли к нему впятером: Рабинер, Алексеев, Левин, Квятковский и я. Он познакомил нас со старшей дочерью, навестившей отца после нескольких лет довольно непростых отношений. Вскоре она ушла. А мы говорили до половины пятого утра. И не только говорили, конечно.

Расстались засветло, обнявшись в редакционном дворе. «Червону руту не шукай вечорами...» - орали в шесть нетрезвых глоток. Это было всего лишь прошлым летом... 

Главное его достоинство - безупречное чувство меры и абсолютно аристократический журналистский вкус. Во мне, еще не снявшем толком портупею, он разглядел 10 лет назад что-то цивильное: большей награды после 17 лет армейской службы сложно себе представить. Кучмий вообще охотно нянчился с молодняком, делавшим «в слове из трех букв четыре ошибки», если видел хоть малую творческую каплю, искру души. Он был антиконвейером в смысле производства банальных заметок. Во всем, что выходило на страницах «СЭ», на первое место он всегда ставил нерв.

В ту же ночь, когда пели «Червону руту» - единственную подобную ночь за годы нашего знакомства - он попросил меня привезти на работу одну из двух домашних гитар. Я думал - пошутил. После четвертого или пятого напоминания понял: все гораздо серьезнее. Натянул новые струны, привез. Она и сейчас стоит в его опустевшем кабинете. Мы не собрались больше ни разу, не сыграли ни ноты, ни песни. Суета, горячка, кризис, командировки... Все только планы строили, встречаясь в коридорах. Вот сейчас чуть разберем завалы и грянем, как той июльской ночью: «Ты признайся мени...»

Он был Акелой. Любил каждого, верил, заглядывал в души и, самое главное, видел там что-то. А теперь он ушел.

Бригада «СЭ», приехавшая на футбольный матч в Краснодаре, поменяла билеты и вернулась в Москву на сутки раньше, чем планировалось, сразу после игры. Мы не могли понять, что нам делать там без него, для кого собирать впечатления, писать путевые заметки. Прости, читатель, что думали о тебе лишь во вторую очередь. Но так действительно было.

Десять лет моего персонального знакомства с Кучмием - годы открытий. Главное из них - сам Кучмий. Масштабный, притягивающий, лукавый, вальяжный, влюбляющий в себя и влюбленный в газету. Ценитель литературных образов, которые иногда рождались в головах его подчиненных, и фотографий, производимых на свет лучшим спортивным фотоотделом России. Его нельзя было разозлить ошибкой. А вот нежеланием рисковать, боязнью эту ошибку совершить - запросто.

Не так давно я написал заметку, которой гордился. Но взялся за нее не сразу, а после пятиминутного раздумья. У меня был выходной, нужно было ехать за новой мебелью. В общем, я отказался сначала. И тут же передумал. Отменил семейные планы, перезвонил, поехал на задание вместе с женой, написал... Заметку на планерке он похвалил. После чего лично явился в мой рабочий закуток. И хлопнул по расправленным крыльям: «Как ты мог? Репутация дороже мебели!»

Вместо лавров - стыд животворящий. Такие фокусы умел делать только он.

Кризис, финансовые потрясения, войну тиражей - Главный все пропускал через себя. Но когда в киевской командировке у меня украли тысячу долларов, возместил до копейки - без малейших намеков с потерпевшей стороны. Сказал: «Бывает». Признак широты души. Как и умение не увидеть, не услышать, не сказать, - ценнейшее для руководителя. Черта большой натуры.

Осталась книга - почти завершенная, и газета - полностью отстроенная. Отделы, помещения, прозрачный лифт, гранитные ступени, сверкающие медью перила, люди, наконец, - главный его капитал, - все работает, крутится, смазано и проинструктировано. Цветет интернет-портал «СЭ», важность которого он высоко вознес еще тогда, когда мало кто вообще понимал масштабы сетевой эпидемии. Редакция насыщена аппаратурой, купленной на свои собственные, заработанные газетой деньги. Цеха придуманного и воплощенного им в жизнь комбината исправно дают продукцию, реализуются новые важные проекты, в том числе и не связаные напрямую с редакционно-издательской деятельностью. У Главного появилось время передохнуть...

Он любил разных людей. Разные люди любили его. Если мы когда-нибудь попадем в одну половинку той жизни, возьмите меня на работу снова, Владимир Михайлович. А сейчас, уходя, знайте: свет будет гореть. Ваш свет. Экран столь любимой Вами жизни.

Евгений ДЗИЧКОВСКИЙ

ПАМЯТИ ДРУГА

Ушел из жизни Владимир Кучмий.

Не верится, не может быть! Кучмий казался вечным, этот удивительно красивый мужчина, к которому многие обращались в трудную минуту. Когда умирает родной человек, понимаешь с особой остротой, что снаряды ложатся совсем близко. И это еще одно попадание, еще одна глубокая рана, которую, знаю, не залечить до конца жизни.

Мы провели с Володей много насыщенных не только рабочими буднями дней и лет, вместе радовались, сообща горевали. Мне теперь будет не хватать его советов, его участия, да и просто доверительных бесед за столом, а чаще по телефону. Он не поздравит меня с предстоящим в конце марта днем рождения, как и с другими праздниками, и мне этого будет всегда не хватать. Я получал от него заряд оптимизма, как от мощного аккумулятора. Надеюсь, мы обменивались частицами тепла, которые так важны в этом бурном мире.

Еще два дня назад мы созванивались, как обычно, и договаривались о возможном приезде главного редактора российского «СЭ» в Киев на награждение лауреатов общенациональной программы «Человек года». Владимир Михайлович грозился лично поздравить с успехом коллектив  украинского побратима. И хотя, хорошо зная Кучмия, я был почти уверен, что он не вырвется в эти кризисные дни из Белокаменной - с его-то хронической занятостью и аллергией к торжествам. Ведь даже в свой прошлогодний 60-летний юбилей он спрятался от ожидаемого масштабного чествования. Но в глубине души, признаюсь, я все же надеялся, что Кучмий, который с особым пристрастием следил за творчеством украинских журналистов, сделает исключение для старого друга, коллеги и вечного единомышленника. Не дождался. А вместо этого - удар молнии!

Рассчитывал, что самый популярный и самый таинственный главный редактор среди главных редакторов российских изданий, избегающий тусовок на самом высоком уровне, предпочитающий им общение в кругу близких людей, поменяет свой график. Как он это сделал семь лет назад, поддавшись на уговоры - мои и его мамы Ольги Федоровны, которую он буквально боготворил - взять отпуск и на несколько дней изменить ежедневному маршруту от своего престижного дома на Николиной горе, которым он чрезвычайно гордился, до редакции «Спорт-экспресс» в центре Москвы.

Ему казалось, что только в своих просторных кабинетах он чувствует себя под надежным прикрытием, защищенным от бед и катастроф. Работа всегда была для него спасительным островом и самым важным методом лечения. И тогда, после своего московского «заточения» он вновь, спустя много лет, почувствовал особый прилив сил у Черного моря. А потом мы стали регулярно выезжать в Крым,  совмещая непродолжительный отдых с обсуждением творческих планов двух газет - московской и киевской, в которые он вкладывал всю душу, недюжинный талант и беспредельную работоспособность. Там, на побережье, зарождались многие идеи. Там, в перерывах между заплывами, появился и был разработан ставший вторым по значимости наш успешный проект - «Спорт-экспресс» в Украине».

Обидно, горько и страшно. Страшно, горько и обидно сознавать, что больше он никогда не примчится в Киев накануне своего майского дня рождения с целым баулом подарков моему маленькому сыну. И мы, уединившись, не будем вспоминать прежние выезды на южный берег и предвкушать новую встречу с Крымом, который он полюбил еще в школьные годы, приезжая сюда с мамой, занимавшей высокий пост в городе его юности -   Луцке. Его не соблазняли красоты и комфорт лучших курортов и знаменитых городов Европы, которые, как говаривал он, приелись еще в годы многочисленных командировок от «Советского спорта», где он был одним из самых востребованных читателями выездных репортеров.

А мечтал он о домике где-нибудь в Мисхоре, где сможет, оторвавшись от ежедневной изматывающей редакторской деятельности, завершить две книги. Выдержки из одной - мемуаров о сотрудниках двух спортивных изданий, он зачитывал мне в лицах, и я, зная многих персонажей, поражался его наблюдательности, обычно скрываемому в быту чувству юмора и известной сотрудникам деликатностью. Из другой, не менее важной для него книги я узнал о русских, украинцах, евреях, выехавших в прошлом веке из России, и создавших славу Голливуда. Спорт и кино были его любимыми темами. Он не досказал так много, что, мне кажется, вместе с ним ушел в небытие целый пласт - мир, который он знал досконально.

Кучмий очень уставал, взвалив на себя непосильную ношу. «Слушай, старик, - говорил он мне, - а может, лучше оставайся репортером уже существующей газеты. Пусть хотя бы у одного из нас не будет хронической бессонницы, сердечной аритмии и головной боли». Но только я не послушался Кучмия, примерив на себя его образ жизни, в котором нет покоя ни днем, ни ночью. К сожалению, и мой мудрый друг не внял собственным советам, как не прислушался к рекомендациям врачей, которые, прослушивая биение его сердца, настоятельно требовали срочно сбавить обороты.

Я пишу эти строки, и меня душат слезы, стоит ком в горле, и нет ответа на вопрос, который мы с Владимиром Михайловичем, дорогим моим Володей, ни разу в наших многочасовых разговорах не произносили вслух: а нужно ли так изматывать себя ради живущих всего сутки бумажных полос? Пусть самых оперативных, самых интересных и самых востребованных огромной армией читателей? Он ответил мне своей жизнью, в которой, если оглянуться назад, главное место занимала работа. Но изматывал он себя не ради каких-то эфемерных благ и почестей. У него было все - признание и материальные блага, но отсутствовало чувство самосохранения. А еще он был влюблен в свое детище - лучшую на постсоветском пространстве газету.

«Спорт-экспресс» - это памятник великому журналисту, редактору с большой буквы, азартному человеку, регулярно поднимавшему планку спортивной журналистики на очередную рекордную высоту. А такая журналистика, как и спорт высших достижений, требует максимальной отдачи, не оставляя времени на передышку. Кучмий, словно что-то зная, спешил добежать свой жизненный марафон. Но как много он еще мог сделать! Огромное множество идей и задумок, уверен, роилось в его голове и в тот роковой предутренний час, когда случилось самое страшное...

Эдуард ЛИПОВЕЦКИЙ,
главный редактор «Спорт-экспресс» в Украине»

Подписывайтесь на Dynamo.kiev.ua в Telegram: @dynamo_kiev_ua! Только самые горячие новости